Неточные совпадения
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она была женщина и умная, и добрая, и
с твердым характером; для этой цели она всегда говорила только о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку
с разными умными
людьми и, наконец, самым публичным образом творила добрые дела.
Во время присоединения Кавказа владетель Баку Гуссейн-хан объявил Цицианову, что он сдает город без боя; но, когда Цицианов
с двумя ординарцами приблизился к городу, он был предательски убит.], свидетель его коварного убийства,
человек поля, боя и нужды!
Феномен этот — мой сосед по деревне, отставной полковник Вихров, добрый и в то же врем» бешеный, исполненный высокой житейской мудрости и вместе
с тем необразованный, как простой солдат!» Александра Григорьевна, по самолюбию своему, не только сама себя всегда расхваливала, но даже всех других
людей, которые приходили
с ней в какое-либо соприкосновение.
— Прекрасно-с! И поэтому, по приезде в Петербург, вы возьмите этого молодого
человека с собой и отправляйтесь по адресу этого письма к господину, которого я очень хорошо знаю; отдайте ему письмо, и что он вам скажет: к себе ли возьмет вашего сына для приготовления, велит ли отдать кому — советую слушаться беспрекословно и уже денег в этом случае не жалеть, потому что в Петербурге также пьют и едят, а не воздухом питаются!
Говоря это, старик маскировался: не того он боялся, а просто ему жаль было платить немцу много денег, и вместе
с тем он ожидал, что если Еспер Иваныч догадается об том, так, пожалуй, сам вызовется платить за Павла; а Вихров и от него, как от Александры Григорьевны, ничего не хотел принять: странное смешение скупости и гордости представлял собою этот
человек!
C'est un homme tres interessant [Это очень интересный
человек (франц.).] c длинными волосами и
с прической а l' enfant [Как у ребенка (франц.).].
Симонов был
человек неглупый; но, тем не менее, идя к Рожественскому попу, всю дорогу думал — какой это табак мог у них расти в деревне. Поручение свое он исполнил очень скоро и чрез какие-нибудь полчаса привел
с собой высокого, стройненького и заметно начинающего франтить, гимназиста; волосы у него были завиты; из-за борта вицмундирчика виднелась бронзовая цепочка; сапоги светло вычищены.
— Мне жид-с один советовал, — продолжал полковник, — «никогда, барин, не покупайте старого платья ни у попа, ни у мужика; оно у них все сопрело; а покупайте у господского
человека: господин сошьет ему новый кафтан; как задел за гвоздь, не попятится уж назад, а так и раздерет до подола. «Э, барин новый сошьет!» Свежехонько еще, а уж носить нельзя!»
— Мебели тут
человек на двадцать на пять будет, а всего
с зальною
человек шестьдесят сядет, — публика не малая будет! — заключил он
с гордостью.
Сначала молодые
люди смеялись своему положению, но, когда они проходили гостиную, Павлу показалось, что едва мерцающие фигуры на портретах шевелятся в рамках. В зале ему почудился какой-то шорох и как будто бы промелькнули какие-то белые тени. Павел очень был рад, когда все они трое спустились по каменной лестнице и вошли в их уютную, освещенную комнату. Плавин сейчас же опять принялся толковать
с Симоновым.
Каждый вечер мои молодые
люди ложились в постель — страшно перепачканные,
с полуонемелыми от усталости ногами, но счастливые и мечтающие о том, что предстоит еще впереди.
Он приехал на собственных лошадях,
с своим
человеком, несшим за ним картон
с костюмами, в числе которых для Альнаскарова был сделан настоящий двубортный морской мундир,
с якорным шитьем и
с одной эполетой даже.
— Этаких
людей, — говорил он
с свойственным юношам увлечением, — стоит поставить перед собой да и стрелять в них из этой винтовки.
Сочинение это произвело, как и надо ожидать, страшное действие… Инспектор-учитель показал его директору; тот — жене; жена велела выгнать Павла из гимназии. Директор, очень добрый в сущности
человек, поручил это исполнить зятю. Тот, собрав совет учителей и бледный,
с дрожащими руками, прочел ареопагу [Ареопаг — высший уголовный суд в древних Афинах, в котором заседали высшие сановники.] злокачественное сочинение; учителя, которые были помоложе, потупили головы, а отец Никита произнес, хохоча себе под нос...
— Не видал-с я Симонова; что не переехали мы к учителю, — что?..
Человек он эхидный, лукавый, — отвечал Ванька.
— Полноте, бог
с вами! — воскликнул Павел. — Один ум этого
человека не позволит ему того говорить.
В гостиной Вихровы застали довольно большое общество: самую хозяйку, хоть и очень постаревшую, но по-прежнему
с претензиями одетую и в тех же буклях 30-х годов, сына ее в расстегнутом вицмундире и в эполетах и монаха в клобуке,
с пресыщенным несколько лицом, в шелковой гроденаплевой [Гроденапль — плотная ткань, род тафты, от франц. gros de Naples.] рясе,
с красивыми четками в руках и в чищенных сапогах, — это был настоятель ближайшего монастыря, отец Иоаким,
человек ученый, магистр богословия.
Рядом
с молодым Абреевым, явно претендуя на товарищество
с ним, сидел молодой
человек, в мундире
с зеленым воротником и
с зелеными лацканами, который, по покрою своему, очень походил на гимназический мундир, но так был хорошо сшит и так ловко сидел, что почти не уступал военному мундиру.
— Здравствуйте, молодой
человек! — сказала Александра Григорьевна, поздоровавшись сначала
с полковником и обращаясь потом довольно ласково к Павлу, в котором сейчас же узнала, кто он был такой.
Это было несколько обидно для его самолюбия; но, к счастью, кадет оказался презабавным малым: он очень ловко (так что никто и не заметил) стащил
с вазы апельсин, вырезал на нем глаза, вытянул из кожи нос, разрезал рот и стал апельсин слегка подавливать; тот при этом точь-в-точь представил лицо
человека, которого тошнит.
— Вот вы были так снисходительны, что рассуждали
с этим молодым
человеком, — и она указала на Павла, — но мне было так грустно и неприятно все это слышать, что и сказать не могу.
— Все мы, и я и господа чиновники, — продолжал между тем Постен, — стали ему говорить, что нельзя же это, наконец, и что он хоть и муж, но будет отвечать по закону… Он, вероятно, чтобы замять это как-нибудь, предложил Клеопатре Петровне вексель, но вскоре же затем,
с новыми угрозами, стал требовать его назад… Что же оставалось
с подобным
человеком делать, кроме того, что я предложил ей мой экипаж и лошадей, чтобы она ехала сюда.
— Да, подите, —
люди разве рассудят так!.. Никто этого не знает, да и знать не хочет!.. Я здесь совершенно одна, ни посоветоваться мне не
с кем, ни заступиться за меня некому! — проговорила m-me Фатеева и заплакала горькими-горькими слезами.
Павел, по преимуществу, не желал, чтобы отец ехал
с ним, потому что все хоть сколько-нибудь близкие
люди опротивели ему, и он хотел, чтобы никто, кроме глупого Ваньки, не был свидетелем его страданий.
— Как кто? Этакого слабого
человека целую неделю поймя поили, а потом стали дразнить. Господин Постен в глазах при нем почесть что в губы поцеловал Клеопатру Петровну… его и взорвало; он и кинулся
с ножом, а тут набрали какой-то сволочи чиновничишков, связали его и стали пужать, что в острог его посадят; за неволю дал вексель, чтобы откупиться только… Так разве благородные господа делают?
— Действительно, — продолжал Павел докторальным тоном, — он бросился на нее
с ножом, а потом, как все дрянные
люди в подобных случаях делают, испугался очень этого и дал ей вексель; и она, по-моему, весьма благоразумно сделала, что взяла его; потому что жить долее
с таким пьяницей и негодяем недоставало никакого терпения, а оставить его и самой умирать
с голоду тоже было бы весьма безрассудно.
—
С господином Вихровым
человек еще будет жить, — перевел Каролине Карловне Неведомов.
— А именно — например, Лоренцо, монах, францисканец,
человек совершенно уже бесстрастный и обожающий одну только природу!.. Я, пожалуй, дам вам маленькое понятие, переведу несколько намеками его монолог… — прибавил Неведомов и,
с заметным одушевлением встав
с своего дивана, взял одну из книг Шекспира и развернул ее. Видимо, что Шекспир был самый любимый поэт его.
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты, толпа студентов, из коих большая часть были очень красивые молодые
люди, и все в новых
с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и ушел, как будто ему ни до кого и дела не было, — все это очень понравилось Павлу.
Неведомов встал, вышел в коридор и послал
человека к Салову. Через несколько времени, в комнату вошел — небольшого роста, но чрезвычайно, должно быть, юрковатый студент в очках и
с несколько птичьей и как бы проникающей вас физиономией, — это был Салов. Неведомов сейчас же познакомил
с ним Вихрова.
Через несколько дней, общество m-me Гартунг за ее табльдотом еще увеличилось: появился худощавый и
с весьма умною наружностью молодой
человек в штатском платье.
Она, как показалось Павлу, была
с ним нисколько не менее любезна, чем и
с Неведомовым, который был на уроке и позапоздал прийти к началу обеда, но когда он пришел, то, увидев вновь появившегося молодого
человека, радостно воскликнул: «Боже мой, Марьеновский!
Весь этот разговор молодые
люди вели между собой как-то вполголоса и
с явным уважением друг к другу. Марьеновский по преимуществу произвел на Павла впечатление ясностью и простотой своих мыслей.
Павел согласился и пришел, и первых, кого он увидел у Салова, это двух молодых
людей: одного — в щеголеватом штатском платье, а другого — в новеньком
с иголочки инженерном мундире.
— Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти
люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я
с ума сойду от мысли, что
человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
Когда Павел приехал к становой квартире (она была всего в верстах в двух от села) и вошел в небольшие сенцы, то увидел сидящего тут
человека с обезображенным и совершенно испитым лицом,
с кандалами на ногах; одною рукой он держался за ногу, которую вряд ли не до кости истерло кандалою.
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил
людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
— Ну, полноте, зачем я вам?.. — возразил Павел (он чувствовал, что от переживаемого счастия начинает говорить совершенно какие-то глупости). — Зачем я вам?.. Я
человек заезжий, а вам нужно кого-нибудь поближе к вам,
с кем бы вы могли говорить о чувствах.
Павел попал прямо в цель. Приставша действительно любила очень близкого к ней
человека — молодого письмоводителя мужа, но только о чувствах
с ним не говорила, а больше водкой его поила.
— И у ней нахожу нечто вроде этого; потому что, при всем богатстве и поэтичности ее воображения, сейчас же видно, что она сближалась
с разными умными
людьми, наскоро позаимствовала от них многое и всеми силами души стремится разнести это по божьему миру; а уж это — не художественный прием!
— Как, Жорж Занд позаимствовалась от умных
людей?! — опять воскликнул Павел. — Я совершенно начинаю не понимать вас; мы никогда еще
с вами и ни в чем до такой степени не расходились во взглядах наших! Жорж Занд дала миру новое евангелие или, лучше сказать, прежнее растолковала настоящим образом…
— Нет, и вы в глубине души вашей так же смотрите, — возразил ему Неведомов. — Скажите мне по совести: неужели вам не было бы тяжело и мучительно видеть супругу, сестру, мать, словом, всех близких вам женщин — нецеломудренными? Я убежден, что вы
с гораздо большею снисходительностью простили бы им, что они дурны собой, недалеки умом, необразованны. Шекспир прекрасно выразил в «Гамлете», что для
человека одно из самых ужасных мучений — это подозревать, например, что мать небезупречна…
Как некогда Христос сказал рабам и угнетенным: «Вот вам религия, примите ее — и вы победите
с нею целый мир!», — так и Жорж Занд говорит женщинам: «Вы — такой же
человек, и требуйте себе этого в гражданском устройстве!» Словом, она представительница и проводница в художественных образах известного учения эмансипации женщин, которое стоит рядом
с учением об ассоциации, о коммунизме, и по которым уж, конечно, миру предстоит со временем преобразоваться.
Через несколько дней Павлом получено было
с траурной каемкой извещение, что Марья Николаевна и Евгений Петрович Эйсмонды
с душевным прискорбием извещают о кончине Еспера Ивановича Имплева и просят родных и знакомых и проч. А внизу рукой Мари было написано: «Надеюсь, что ты приедешь отдать последний долг
человеку, столь любившему тебя». Павел, разумеется, сейчас было собрался ехать; но прежде зашел сказать о том Клеопатре Петровне и показал даже ей извещение.
— Это тебе надобно знать! — сказала Фатеева. — Я слишком много страдала в жизни и потому имею право не доверять
людям, — прибавила она
с ударением.
— Не слепой быть, а, по крайней мере, не выдумывать, как делает это в наше время одна прелестнейшая из женщин, но не в этом дело: этот Гомер написал сказание о знаменитых и достославных мужах Греции, описал также и богов ихних, которые беспрестанно у него сходят
с неба и принимают участие в деяниях человеческих, — словом, боги у него низводятся до
людей, но зато и
люди, герои его, возводятся до богов; и это до такой степени,
с одной стороны, простое, а
с другой — возвышенное создание, что даже полагали невозможным, чтобы это сочинил один
человек, а думали, что это песни целого народа, сложившиеся в продолжение веков, и что Гомер только собрал их.
По свойственной всем молодым
людям житейской смелости, Павел решился навсегда разорвать
с отцом всякую связь и начать жить своими трудами.
В это время раздался звонок в дверях, и вслед за тем послышался незнакомый голос какого-то мужчины, который разговаривал
с Иваном. Павел поспешил выйти, притворив за собой дверь в ту комнату, где сидела Клеопатра Петровна. В маленькой передней своей он увидел высокого молодого
человека, блондина, одетого в щегольской вицмундир, в лаковые сапоги, в визитные черные перчатки и
с круглой, глянцевитой шляпой в руке.
— Писать-то, признаться, было нечего, — отвечал Павел, отчасти удивленный этим замечанием, почему Плавин думал, что он будет писать к нему… В гимназии они, перестав вместе жить, почти не встречались; потом Плавин годами четырьмя раньше Павла поступил в Петербургский университет, и
с тех пор об нем ни слуху ни духу не было. Павел после догадался, что это был один только способ выражения, facon de parler, молодого
человека.
— Как скот? — сказала
с удивлением Клеопатра Петровна; она смотрела на гостя в щелочку, и он ей, напротив, очень понравился. — Он такой, кажется, славный молодой
человек, — заметила она Павлу.