Неточные совпадения
Не мог спать в натопленной комнате — кровь носом
шла!..
Оба они, сойдя с балкона,
пошли по аллее. Видимо, что им решительно было
не о чем между собой разговаривать.
Егерь и Кирьян сначала
пошли было около него, но он вскоре удрал от них вперед, чтобы показать, что он
не боится оставаться один с медведем.
Та принесла ему густейших сливок; он хоть и
не очень любил молоко, но выпил его целый стакан и
пошел к себе спать. Ему все еще продолжало быть грустно.
Они оба обыкновенно никогда
не произносили имени дочери, и даже, когда нужно было для нее
посылать денег, то один обыкновенно говорил: «Это в Спирово надо
послать к Секлетею!», а другая отвечала: «Да, в Спирово!».
Солдат ничего уже ему
не отвечал, а только
пошел. Ванька последовал за ним, поглядывая искоса на стоявшую вдали собаку. Выйди за ворота и увидев на голове Вихрова фуражку с красным околышком и болтающийся у него в петлице георгиевский крест, солдат мгновенно вытянулся и приложил даже руки по швам.
Симонов был человек неглупый; но, тем
не менее,
идя к Рожественскому попу, всю дорогу думал — какой это табак мог у них расти в деревне. Поручение свое он исполнил очень скоро и чрез какие-нибудь полчаса привел с собой высокого, стройненького и заметно начинающего франтить, гимназиста; волосы у него были завиты; из-за борта вицмундирчика виднелась бронзовая цепочка; сапоги светло вычищены.
— Да, она писала мне, — отвечал Плавин вежливо полковнику; но на Павла даже и
не взглянул, как будто бы
не об нем и речь
шла.
Плавин
шел по ней привычной ногой, а Павел, следовавший за ним, от переживаемых ощущений решительно
не видел, по какой дороге он
идет, — наконец спотыкнулся, упал в яму, прямо лицом и руками в снег, — перепугался очень, ушибся.
Плавин (это решительно был какой-то всемогущий человек) шепнул Павлу, что можно будет пробраться на сцену; и потому он
шел бы за ним,
не зевая.
— Поди к господам;
посылают все, почитать
не дадут! — проговорил он, махнув с важностью книгой.
—
Пойдем, сходим сейчас же, смеряем, — сказал Плавин,
не любивший ничего откладывать.
Другие действующие лица тоже
не замедлили явиться, за исключением Разумова, за которым Плавин принужден был наконец
послать Ивана на извозчике, и тогда только этот юный кривляка явился; но и тут
шел как-то нехотя, переваливаясь, и увидя в коридоре жену Симонова, вдруг стал с нею так нецеремонно шутить, что та сказала ему довольно сурово: «
Пойдите, барин, от меня, что вы!»
Сыграв «Воздушные замки», актеры побежали переодеваться. Плавин, спешивший из Виктора преобразиться в Грицко,
не забыл, однако,
послать одного неиграющего гимназиста...
— А тем, что какую-то дугу согнутую играл, а
не человека!.. Вот пан Прудиус, — продолжал Николай Силыч, показывая на Павла, — тот за дело схватился, за психею взялся, и вышло у него хорошо; видно, что изнутри все
шло!
В учителя он себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать, как бог на разум
послал, небольшие пьески; и таким образом к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял, что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он
не слыхивал.
Одно новое обстоятельство еще более сблизило Павла с Николаем Силычем. Тот был охотник ходить с ружьем. Павел, как мы знаем, в детстве иногда бегивал за охотой, и как-то раз,
идя с Николаем Силычем из гимназии, сказал ему о том (они всегда почти из гимназии ходили по одной дороге, хотя Павлу это было и
не по пути).
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел было; я сюда его
не пустила, выслала ему рубль и велела
идти домой; а он заместо того — прямо в кабак… напился там,
идет домой, во все горло дерет песни; только как подошел к нашему дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц,
не смей петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев,
не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой — самого себя!
—
Пойду, — отвечал он и, чтобы
не дать себе разлениться, сейчас встал и потребовал себе умываться и одеваться.
— Ну как уж
не мешает, кто за этим
пошел… Епитимью бы надо на вас положить за то… «Ныне отпущаеши раба твоего, господи…» Ну, целуйте крест и ступайте.
Посылайте, кто там еще есть.
В ночь с субботы на воскресенье в доме Крестовниковых спать, разумеется, никто
не ложился, и, как только загудел соборный колокол, все сейчас же
пошли в церковь.
Наконец, откуда-то издали раздались голоса священника и дьякона: «Христос воскресе!» Хор певчих сейчас же подхватил: «Из мертвых смертию, смерть поправ!»; а затем
пошли радостные кантаты: «святися, святися!» «приидите пиво пием» — Павел стоял почти в восторге: так радостен, так счастлив он давно уже
не бывал.
— Я?.. Кто же другой, как
не ты!.. — повторил полковник. — Разве про то тебе говорят, что ты в университет
идешь, а
не в Демидовское!
— Пища у них хорошая
идет, — продолжала Алена, — я здеся век изжила, свинины столь
не приела, как там; и чтой-то, батюшка Михайло Поликарпыч, какая у них тоже крупа для каши бесподобная!..
— Счастливо оставаться! — проговорила та и потом так будто бы, без всякого умысла, прибавила: — Вы изволили прислать за мной, а я, согрешила грешная, сама еще ранее того хотела
идти, задний двор у нас пообвалился:
пойду, мо, у Михайла Поликарпыча лесу попросить,
не у чужих же господ брать!
— On dit! [Говорят! (франц.).] — отвечал Абреев. — Но тому совершенно был
не расчет… Богатый человек! «Если бы, — говорит он, — я мог поступить по дипломатической части, а то
пошлют в какой-нибудь уездный городишко стряпчим».
— Нас затем и
посылают в провинцию, чтобы
не было этого крючкотворства, — возразил правовед и потом,
не без умыслу, кажется, поспешил переменить разговор. — А что, скажите, брат его тоже у вас служит, и с тем какая-то история вышла?
— Она могла бы и
не играть, — говорил Павел (у него голос даже перехватывало от волнения), — от нее для балета нужен только ритм — такт. Достаточно барабана одного, который бы выбивал такт, и балет мог бы
идти.
Самый дом и вся обстановка около него как бы вовсе
не изменились: ворота так же были отворены, крыльцо — отперто; даже на окне, в зале, как Павлу показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, «Что за чудо, уж
не воротились ли они из Москвы?» — подумал он и
пошел в самый дом.
— Вона,
не могу! — воскликнул, в свою очередь, Макар Григорьев. — Знаем ведь тоже: приходилось по делам-то нашим угощать бар-то, а своему господину уж
не сделать того…
Слава тебе господи, сможем,
не разоримся, — заключил Макар Григорьев и как-то самодовольно усмехнулся.
—
Не знаю, — отвечал Макар Григорьев, как бы нехотя. — Конечно, что нам судить господ
не приходится, только то, что у меня с самых первых пор, как мы под власть его попали, все что-то неладно с ним
пошло, да и до сей поры, пожалуй, так
идет.
Павел стал осматривать комнату Еспера Иваныча, которую, видимо, убирало чье-то утонченное внимание. По стенам
шли мягкие без дерева диваны, пол был покрыт пушистым теплым ковром; чтобы летнее солнце
не жгло, на окна были опущены огромные маркизы; кроме того, небольшая непритворенная дверь вела на террасу и затем в сад, в котором виднелось множество цветов и растений.
— Век ее заел! — воскликнула Анна Гавриловна. — А кто бы ее и взял без него!.. Приехавши сюда, мы все узнали: княгиня только по доброте своей принимала их, а
не очень бы они стоили того. Маменька-то ее все именье в любовников прожила, да и дочка-то, верно, по ней
пойдет.
— Нет, ты погоди, постой! — остановил его снова Макар Григорьев. — Барин теперь твой придет, дожидаться его у меня некому… У меня народ день-деньской работает, а
не дрыхнет, — ты околевай у меня, тут его дожидаючись; мне за тобой надзирать некогда, и без тебя мне,
слава тебе, господи, есть с кем ругаться и лаяться…
— Мужа моего нет дома; он сейчас уехал, — говорила Мари,
не давая, кажется, себе отчета в том, к чему это она говорит, а между тем сама
пошла и села на свое обычное место в гостиной. Павел тоже следовал за ней и поместился невдалеке от нее.
— Я
не для того
иду, — возразил ей Павел сурово.
— Вот они где тут! — воскликнул толстяк и, потом,
пошел со всеми здороваться: у каждого крепко стискивал руку, тряс ее; потом, с каждым целовался,
не исключая даже и Вихрова, которого он и
не знал совсем.
Макар Григорьев видал всех, бывавших у Павла студентов, и разговаривал с ними: больше всех ему понравился Замин, вероятно потому, что тот толковал с ним о мужичках, которых, как мы знаем, Замин сам до страсти любил, и при этом, разумеется,
не преминул представить, как богоносцы,
идя с образами на святой неделе, дикими голосами поют: «Христос воскресе!»
Салов, заметно сконфуженный тем, что ему
не удалось заманить молодого Захаревского в игру, сидел как на иголках и, чтоб хоть сколько-нибудь позамять это,
послал нарочно за Петиным и Заминым, чтоб они что-нибудь представили и посмешили.
Полковник смотрел на всю эту сцену, сидя у открытого окна и улыбаясь; он все еще полагал, что на сына нашла временная блажь, и вряд ли
не то же самое думал и Иван Алексеев, мужик, столь нравившийся Павлу, и когда все
пошли за Кирьяном к амбару получать провизию, он остался на месте.
— Нет,
не был! Со всеми с ними дружен был, а тут как-то перед самым их заговором, на счастье свое, перессорился с ними! Когда государю подали список всех этих злодеев, первое слово его было: «А Коптин — тут, в числе их?» — «Нет», — говорят. — «Ну, говорит,
слава богу!» Любил, знаешь, его, дорожил им. Вскоре после того в флигель-адъютанты было предложено ему — отказался: «Я, говорит, желаю служить отечеству, а
не на паркете!» Его и
послали на Кавказ: на, служи там отечеству!
— Оттого, что я здесь слыву богоотступником. Уверяю вас! — отнесся Александр Иванович к Павлу. — Когда я с Кавказа приехал к одной моей тетке, она вдруг мне говорит: — «Саша, перекрестись, пожалуйста, при мне!» Я перекрестился. — «Ах, говорит,
слава богу, как я рада, а мне говорили, что ты и перекреститься совсем
не можешь, потому что продал черту душу!»
— Ну, да поворотов как
не быть — есть. Главная причина тут лес Зенковский, верст на пятнадцать
идет; грязь там, сказывают, непроходимая.
Лесу, вместе с тем, как бы и конца
не было, и, к довершению всего, они подъехали к такому месту, от которого
шли две дороги, одинаково торные; куда надо было ехать, направо или налево? Кучер Петр остановил лошадей и недоумевал.
— Чего смотрел!
Не за кусты только посмотреть тебя
посылали, подальше бы пробежал! — говорил Петр и сам продолжал ехать.
— Что же он
не играет?
Пойду и заставлю его! — говорила она.
Все
пошли за ней, и — чем ужин более приближался к концу, тем Павел более начинал чувствовать волнение и даже какой-то страх, так что он почти
не рад был, когда встали из-за стола и начали прощаться.
— Я тебе сейчас это устрою, — сказал Павел и,
не откладывая времени,
пошел к m-me Гартунг.
— Да,
не измените! — произнесла она недоверчиво и
пошла велеть приготовить свободный нумер; а Павел отправил Ивана в гостиницу «Париж», чтобы тот с горничной Фатеевой привез ее вещи. Те очень скоро исполнили это. Иван, увидав, что горничная m-me Фатеевой была нестарая и недурная собой,
не преминул сейчас же начать с нею разговаривать и любезничать.
— Потому, что она меня одного тут в номерах и знала, кроме еще Неведомова, к которому она
идти не решилась, потому что тот сам в нее был влюблен.