Неточные совпадения
Напротив Александры Григорьевны, и особенно
как-то прямо, сидел
еще старик, — в отставном военном сюртуке, в петличке которого болтался Георгий, и в военных с красными лампасами брюках, — это был сосед ее по деревне, Михаил Поликарпович Вихров, старый кавказец, курчавый, загорелый на южном солнце, некогда ординарец князя Цицианова [Цицианов Павел Димитриевич (1754—1806) — генерал царской армии.
— Ты сам меня
как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения! Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые
еще необразованнее нас, очень любят все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то есть, когда человек ничего уж и не думает даже.
Одно новое обстоятельство
еще более сблизило Павла с Николаем Силычем. Тот был охотник ходить с ружьем. Павел, как мы знаем, в детстве иногда бегивал за охотой, и
как-то раз, идя с Николаем Силычем из гимназии, сказал ему о том (они всегда почти из гимназии ходили по одной дороге, хотя Павлу это было и не по пути).
— Вероятно! — отвечала Фатеева,
как-то судорожно передернув плечами. — Он здесь, ко всем для меня удовольствиям, возлюбленную
еще завел… Все же при мне немножко неловко… Сам мне даже
как-то раз говорил, чтобы я ехала в деревню.
Семен Яковлевич только взглянул на него, а Евлампия Матвеевна воскликнула с ударением: «Вот как!» — и при этом
как-то лукаво повела бровями; несмотря на сорокалетний возраст, она далеко
еще была не чужда некоторого кокетства.
Он чувствовал, что простая вежливость заставляла его спросить дядю о Мари, но у него
как-то язык на это не поворачивался. Мысль, что она не вышла замуж, все
еще не оставляла его, и он отыскивал глазами в комнате какие-нибудь следы ее присутствия, хоть какую-нибудь спицу от вязанья, костяной ножик, которым она разрезывала книги и который обыкновенно забывала в комнате дяди, — но ничего этого не было видно.
Петин, худощавый товарищ Замина, тоже расцеловался со всеми, а перед Анной Ивановной он, сверх того,
еще как-то особенно важно раскланялся, отчего та покатилась со смеху.
И она привела Павла в спальную Еспера Иваныча, окна которой были закрыты спущенными зелеными шторами, так что в комнате царствовал полумрак. На одном кресле Павел увидел сидящую Мари в парадном платье, приехавшую, как видно, поздравить новорожденного. Она похудела очень и заметно была страшно утомлена. Еспер Иваныч лежал, вытянувшись, вверх лицом на постели; глаза его
как-то бессмысленно блуждали по сторонам; самое лицо было налившееся, широкое и
еще более покосившееся.
— Эх-ма! — проговорил Макар Григорьев,
как-то чмокая губами. — Затем, прощенья просим! — прибавил он все
еще в каком-то раздумье.
— Я полагаю, весьма подлое, — проговорил Павел и ушел; он очень рассердился на Салова и прошел прямо на Кисловку к Макару Григорьеву, с тем, чтобы рассказать ему все откровенно, посоветоваться с ним, — что делать и что предпринять. Он видел и заметил
еще прежде, что Макар Григорьев был к нему
как-то душевно расположен.
Затем считка пошла
как-то ужасно плохо. Анна Ивановна заметно конфузилась при Клеопатре Петровне: женский инстинкт говорил ей, что Фатеева в настоящую минуту сердится, и сердится именно на нее. Неведомов только того, кажется, и ожидал, чтобы все это поскорее кончилось. Петин и Замин подсели было к Клеопатре Петровне, чтобы посмешить ее; но она даже не улыбнулась, а неподвижно, как статуя, сидела и смотрела то на Павла, то на Анну Ивановну, все
еще стоявших посередине залы.
Разговор на несколько времени приостановился. Павел стал глядеть на Москву и на виднеющиеся в ней, почти на каждом шагу, церкви и колокольни. По его кипучей и рвущейся
еще к жизни натуре все это
как-то не имело теперь для него никакого значения; а между тем для Неведомова скоро будет все в этом заключаться, и Павлу стало жаль приятеля.
Исчезновение Салова объяснялось очень просто: он,
еще прежде того,
как-то на одном публичном гулянье встретил Анну Ивановну с мужем и вздумал было возобновлять с ней знакомство, но супруг ее, которому она, вероятно, рассказала все, сделал ему такую сцену, что Салов едва жив от него ушел, а потому в настоящем случае, встретив их снова, он за лучшее счел стушеваться; но Вихров ничего этого не знал.
Чтобы рассеяться немного, он вышел из дому, но нервное состояние все
еще продолжалось в нем: он никак не мог выкинуть из головы того, что там
как-то шевелилось у него, росло, — и только, когда зашел в трактир, выпил там рюмку водки, съел чего-то массу, в нем поутихла его моральная деятельность и началась понемногу жизнь материальная: вместо мозга стали работать брюшные нервы.
— От худобы до смерти
еще далеко, — произнес,
как-то странно усмехаясь, Неведомов.
— Ну, и грубили тоже немало, топором даже граживали, но все до случая
как-то бог берег его; а тут, в последнее время, он взял к себе девчорушечку что ни есть у самой бедной вдовы-бобылки, и девчурка-то действительно плакала очень сильно; ну, а мать-то попервоначалу говорила: «Что, говорит, за важность: продержит, да и отпустит же когда-нибудь!» У этого же самого барина была
еще и другая повадка: любил он, чтобы ему крестьяне носили все, что у кого хорошее какое есть: капуста там у мужика хороша уродилась, сейчас кочень капусты ему несут на поклон; пирог ли у кого хорошо испекся, пирога ему середки две несут, — все это кушать изволит и похваливает.
— Нет-с, никакой особенной обиды мы от вас не видали, — ответил Иван Кононов, но
как-то не совсем искренно; дело в том, что Миротворский сорвал с него десять золотых в свою пользу и сверх того
еще десять золотых и на имя Вихрова.
Дама сердца у губернатора очень любила всякие удовольствия, и по преимуществу любила она составлять благородные спектакли — не для того, чтобы играть что-нибудь на этих спектаклях или этак, как любили другие дамы, поболтать на репетициях о чем-нибудь, совсем не касающемся театра, но она любила только наряжаться для театра в костюмы театральные и, может быть, делала это даже не без цели, потому что в разнообразных костюмах она как будто бы
еще сильней производила впечатление на своего сурового обожателя: он смотрел на нее,
как-то более обыкновенного выпуча глаза, через очки, негромко хохотал и слегка подрягивал ногами.
— Какая счастливица она! — произнесла Юлия,
как-то съеживаясь и потупляя глаза. — Как бы я желала образовать себя
еще хоть немного.
Почти все жители высыпали на улицу; некоторые старухи продолжали тихонько плакать, даже мальчишке стояли
как-то присмирев и совершенно не шаля; разломанная моленная чернела своим раскиданным материалом. Лодка долго
еще виднелась в перспективе реки…
Вслед за тем юноша, по приказанию хозяина, представил
еще пьяного департаментского сторожа и даже купца со Щукина двора; но все это
как-то выходило у него ужасно бездарно, не смешно и, видимо, что все было заимствованное, а не свое.
— Пахнет необразованием, — повторил
еще раз и
как-то досадливо Марьеновский.
Неточные совпадения
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было
как-то не по себе, так как о новом градоначальнике все
еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни за какое дело приняться, потому что не знали,
как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Для Левина, как при свадьбе были неприятны всякие приготовления, оскорбляющие своим ничтожеством величие совершающегося, так
еще более оскорбительны казались приготовления для будущих родов, время которых
как-то высчитывали по пальцам.
Всё дело спорилось у нее, и
еще не было двенадцати, как все вещи были разобраны чисто, аккуратно,
как-то так особенно, что нумер стал похож на дом, на ее комнаты: постели постланы, щетки, гребни, зеркальца выложены, салфеточки постланы.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое
еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было
как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
— Нет
еще; я говорил раза два с княжной, не более, но знаешь,
как-то напрашиваться в дом неловко, хотя здесь это и водится… Другое дело, если бы я носил эполеты…