Неточные совпадения
Феномен этот — мой сосед по деревне, отставной полковник Вихров, добрый и в то
же врем» бешеный, исполненный высокой житейской мудрости и вместе с тем необразованный,
как простой солдат!» Александра Григорьевна, по самолюбию своему, не только сама себя всегда расхваливала, но даже всех других людей, которые приходили с ней в какое-либо соприкосновение.
— Сережа!.. — обратилась Александра Григорьевна к сыну. — Отчего ты Пашу не занимаешь?.. Поди, покажи ему на пруду,
как рыбки по звонку выходят… Soyez donc aimable! [Будьте
же любезны! (франц.).] — прибавила она по-французски.
— Ну да так, братец, нельзя
же — соседи!.. И Александра Григорьевна все вон говорит, что очень любит меня, и поди-ка
какой почет воздает мне супротив всех!
Но вряд ли все эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно, только для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: «Ты скажи
же мне,
как егерь-то придет!» — «Слушаю, батюшка, слушаю», — отвечала она ему совершенно покойно.
Телега сейчас
же была готова. Павел, сам правя, полетел на ней в поле, так что к нему едва успели вскочить Кирьян и Сафоныч. Подъехали к месту поражения. Около куста распростерта была растерзанная корова, а невдалеке от нее, в луже крови, лежал и медведь: он очень скромно повернул голову набок и
как бы не околел, а заснул только.
После него в губернском городе до сих пор остались две — три постройки, в которых вы сейчас
же замечали что-то особенное, и вам делалось хорошо,
как обыкновенно это бывает, когда вы остановитесь, например, перед постройками Растрелли [Растрелли Варфоломей Варфоломеевич (1700—1771) — выдающийся архитектор, строитель монументальных зданий в Петербурге (Зимний дворец) и его окрестностях.].
Картины эти, точно так
же,
как и фасад дома, имели свое особое происхождение: их нарисовал для Еспера Иваныча один художник, кротчайшее существо, который, тем не менее, совершил государственное преступление, состоявшее в том, что к известной эпиграмме.
— И поэтому знаешь, что такое треугольник и многоугольник… И теперь всякая земля, — которою владею я, твой отец, словом все мы, — есть не что иное,
как неправильный многоугольник, и, чтобы вымерять его, надобно вымерять углы его… Теперь, поди
же сюда!
— Теперь по границе владения ставят столбы и, вместо которого-нибудь из них, берут и уставляют астролябию, и начинают смотреть вот в щелку этого подвижного диаметра, поворачивая его до тех пор, пока волосок его не совпадает с ближайшим столбом; точно так
же поворачивают другой диаметр к другому ближайшему столбу и
какое пространство между ими — смотри вот: 160 градусов, и записывают это, — это значит величина этого угла, — понял?
Тотчас
же,
как встали из-за стола, Еспер Иваныч надел с широкими полями, соломенную шляпу, взял в руки палку с дорогим набалдашником и, в сопровождении Павла, вышел на крыльцо.
Там на крыльце ожидали их Михайло Поликарпыч и Анна Гавриловна. Та сейчас
же,
как вошли они в комнаты, подала мороженого; потом садовник, из собственной оранжереи Еспера Иваныча, принес фруктов, из которых Еспер Иваныч отобрал самые лучшие и подал Павлу. Полковник при этом немного нахмурился. Он не любил, когда Еспер Иваныч очень уж ласкал его сына.
С ним были знакомы и к нему ездили все богатые дворяне, все высшие чиновники; но он почти никуда не выезжал и, точно так
же,
как в Новоселках, продолжал больше лежать и читать книги.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и один только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не могла
же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и
как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было не от чего…
Ванька сначала подбежал проворно и с усердием, но едва только отворил железную калитку
как сейчас
же остановился.
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя,
как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, —
как у него выходило на бумаге совершенно то
же самое, что было и на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли
же самое чувство разделял и солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел,
как барчик рисует.
Павел во всю жизнь свою, кроме одной скрипки и плохих фортепьян, не слыхивал никаких инструментов; но теперь, при звуках довольно большого оркестра, у него
как бы вся кровь пришла к сердцу; ему хотелось в одно и то
же время подпрыгивать и плакать.
Ванька молчал. Дело в том, что он имел довольно хороший слух, так что некоторые песни с голосу играл на балалайке. Точно так
же и склады он запоминал по порядку звуков, и когда его спрашивали,
какой это склад, он начинал в уме: ба, ва, га, пока доходил до того, на который ему пальцами указывали. Более
же этого он ничего не мог ни припомнить, ни сообразить.
Сначала молодые люди смеялись своему положению, но, когда они проходили гостиную, Павлу показалось, что едва мерцающие фигуры на портретах шевелятся в рамках. В зале ему почудился какой-то шорох и
как будто бы промелькнули какие-то белые тени. Павел очень был рад, когда все они трое спустились по каменной лестнице и вошли в их уютную, освещенную комнату. Плавин сейчас
же опять принялся толковать с Симоновым.
Павел начал петь свои арии с чувством, но заметно уклоняясь от всяких законов музыки, так что Видостан неоднократно ему кричал: «Постойте, барин, постойте — куда ушли?» Маленький Шишмарев,
как канареечка, сразу
же и очень мило пропел все, что ему следовало.
Разумов сейчас
же вскочил. Он еще по гимназии помнил,
как Николай Силыч ставил его в сентябре на колени до райских птиц, то есть каждый класс математики он должен был стоять на коленях до самой весны, когда птицы прилетят.
Вообще детские игры он совершенно покинул и повел,
как бы в подражание Есперу Иванычу, скорее эстетический образ жизни. Он очень много читал (дядя обыкновенно присылал ему из Новоселок,
как только случалась оказия, и романы, и журналы, и путешествия); часто ходил в театр, наконец задумал учиться музыке. Желанию этому немало способствовало то, что на том
же верху Александры Григорьевны оказались фортепьяны. Павел стал упрашивать Симонова позволить ему снести их к нему в комнату.
В учителя он себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того
же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать,
как бог на разум послал, небольшие пьески; и таким образом к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял, что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он не слыхивал.
Мари была далеко не красавица, но необыкновенно миловидна: ум и нравственная прелесть Еспера Иваныча ясно проглядывали в выражении ее молодого лица, одушевленного еще сверх того и образованием, которое, чтобы угодить своему другу, так старалась ей дать княгиня; m-me Фатеева, сидевшая, по обыкновению, тут
же, глубоко-глубоко спрятавшись в кресло, часто и подолгу смотрела на Павла,
как он вертелся и финтил перед совершенно спокойно державшею себя Мари.
— Надеюсь; но так
как нельзя
же всю жизнь быть обманщиком, а потому я и счел за лучшее выучиться.
Мари вся покраснела, и надо полагать, что разговор этот она передала от слова до слова Фатеевой, потому что в первый
же раз,
как та поехала с Павлом в одном экипаже (по величайшему своему невниманию, муж часто за ней не присылал лошадей, и в таком случае Имплевы провожали ее в своем экипаже, и Павел всегда сопровождал ее), — в первый
же раз,
как они таким образом поехали, m-me Фатеева своим тихим и едва слышным голосом спросила его...
Рвение Павла в этом случае до того дошло, что он эту повесть тотчас
же сам переписал, и
как только по выздоровлении пошел к Имплевым, то захватил с собой и произведение свое.
— Я вот,
как приеду в Москву, поступлю в университет, сейчас
же напечатаю.
— Да что
же у вас, жених, что ли, там
какой есть, который вам нравится?
Как ни велика была тоска Павла, особенно на первых порах после отъезда Имплевых, однако он сейчас
же стал думать,
как бы приготовиться в университет.
В ночь с субботы на воскресенье в доме Крестовниковых спать, разумеется, никто не ложился, и,
как только загудел соборный колокол, все сейчас
же пошли в церковь.
Обе они, вероятно, были ужасные шалуньи и,
как видно, непременно решились заинтересовать моего героя, но он был тверд,
как камень, и, выйдя из церкви, сейчас
же поторопился их забыть.
Сей великий писатель,
как бы взамен религиозных мотивов, сейчас
же вывел перед ним великих мужей Рима.
— Дай бог вам преуспевать так
же и во всей жизни вашей,
как преуспели вы в науках! — говорил Семен Яковлевич.
— В Москву, — отвечал Павел совершенно покойно и, усевшись на свое место,
как бы ничего особенного в начавшемся разговоре не заключалось, обратился к ключнице, разливавшей тут
же в комнате чай, и сказал: — Дай мне, пожалуйста, чаю, но только покрепче и погорячей!
— Отчего
же не видаться? Точно так
же,
как и из Демидовского, я каждую вакацию буду ездить к вам.
— Я?.. Кто
же другой,
как не ты!.. — повторил полковник. — Разве про то тебе говорят, что ты в университет идешь, а не в Демидовское!
Павел догадался, что это был старший сын Захаревского — правовед; другой сын его — в безобразных кадетских штанах, в выворотных сапогах, остриженный под гребенку — сидел рядом с самим Ардальоном Васильевичем, который все еще был исправником и сидел в той
же самой позе,
как мы видели его в первый раз, только от лет он очень потучнел, обрюзг, сделался еще более сутуловат и совершенно поседел.
— Но, святой отец! — воскликнула Александра Григорьевна. — Положим, он нужен какому-нибудь ученому и вам,
как духовной особе, но зачем
же он вот этому молодому человеку?.. — И Александра Григорьевна показала на правоведа. — И моему сыну, и сыну полковника?
— Отчего
же — некогда? — вмешался опять в разговор Сергей Абреев. — Только чтобы глупостям разным не учили, вот
как у нас — статистика какая-то… черт знает что такое!
Павел,
как только сел в экипаж, — чтобы избежать всяких разговоров с отцом, — притворился спящим, и в воображении его сейчас
же начал рисоваться образ Мари, а он
как будто бы стал жаловаться ей.
— А чем
же оно одолело их? — продолжал
как бы допрашивать Дрозденко.
— Не могу
же я, Николай Силыч, — возразил Павел, —
как русский, смотреть таким образом на Московское княжество, которое сделало мое государство.
Самый дом и вся обстановка около него
как бы вовсе не изменились: ворота так
же были отворены, крыльцо — отперто; даже на окне, в зале,
как Павлу показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, «Что за чудо, уж не воротились ли они из Москвы?» — подумал он и пошел в самый дом.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не спав и в то
же время
как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
Макар Григорьев, для первого знакомства, взглянул на него с каким-то презрением и,
как собаке
какой, указав место на осоке, проговорил: «На вот спи тут: где
же тебе больше!»
— И папенька-то ваш тоже, — продолжал Макар Григорьев тем
же сердитым голосом, — пишет: «Прими сына!» Да что у меня, апартаменты, что ли,
какие настроены в Москве?
— Была, — отвечал Макар Григорьев и потом, заметив, что утомление и тоска на лице Павла
как бы увеличились, он прибавил: — Что
же я за дурак этакой, вам покушать, чай, надо.
И точно, что — отдери он тогда меня,
как хотелось ему того, я бы — хоть бросай свое дело; потому,
как я спрошу после того с какого-нибудь подчиненного своего али накажу их
же пропойцу-мужичонка, — он мне прямо в глаза бухнет: «Ты сам — сеченый!».
—
Как не хорошо, помилуй, друг мой!.. Через неделю будут Бородинские маневры, надобно
же ему все заранее осмотреть. Прусский король и австрийский император, говорят, сюда едут на маневры.
Все, что он на этот раз встретил у Еспера Иваныча, явилось ему далеко не в прежнем привлекательном виде: эта княгиня, чуть живая, едущая на вечер к генерал-губернатору, Еспер Иваныч, забавляющийся игрушками, Анна Гавриловна, почему-то начавшая вдруг говорить о нравственности, и наконец эта дрянная Мари, думавшая выйти замуж за другого и в то
же время,
как справедливо говорит Фатеева, кокетничавшая с ним.