Неточные совпадения
Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека,
как Герой Нашего Времени; другие
же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых…
Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего
же этот характер, даже
как вымысел, не находит у вас пощады?
— Согласен, — прошептал Азамат, бледный
как смерть. — Когда
же?
— В первый раз,
как Казбич приедет сюда; он обещался пригнать десяток баранов; остальное — мое дело. Смотри
же, Азамат!
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой,
как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те
же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Месяца четыре все шло
как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако
же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
— Послушай, Бэла, ведь нельзя
же ему век сидеть здесь,
как пришитому к твоей юбке: он человек молодой, любит погоняться за дичью, — походит, да и придет; а если ты будешь грустить, то скорей ему наскучишь.
Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так
же надоедают,
как и кокетство другой.
Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть, больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так
же легко привыкаю,
как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать.
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то
же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование,
как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастие,
как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво...
Не прошло десяти минут,
как на конце площади показался тот, которого мы ожидали. Он шел с полковником Н…. который, доведя его до гостиницы, простился с ним и поворотил в крепость. Я тотчас
же послал инвалида за Максимом Максимычем.
«Где хозяин?» — «Нема». — «
Как? совсем нету?» — «Совсим». — «А хозяйка?» — «Побигла в слободку». — «Кто
же мне отопрет дверь?» — сказал я, ударив в нее ногою. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы. Он стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица.
«Ты хозяйский сын?» — спросил я его наконец. — «Ни». — «Кто
же ты?» — «Сирота, убогой». — «А у хозяйки есть дети?» — «Ни; была дочь, да утикла за море с татарином». — «С
каким татарином?» — «А бис его знает! крымский татарин, лодочник из Керчи».
И вот вижу, бежит опять вприпрыжку моя ундина: [Ундина — в германо-скандинавском фольклоре то
же, что русалка в славянском.] поравнявшись со мной, она остановилась и пристально посмотрела мне в глаза,
как будто удивленная моим присутствием; потом небрежно обернулась и тихо пошла к пристани.
Не понимаю,
как я не сломил себе шеи; внизу мы повернули направо и пошли по той
же дороге, где накануне я следовал за слепым.
Когда он ушел, ужасная грусть стеснила мое сердце. Судьба ли нас свела опять на Кавказе, или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит?.. и
как мы встретимся?.. и потом, она ли это?.. Мои предчувствия меня никогда не обманывали. Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть,
как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те
же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!
— Впрочем, для тебя
же хуже, — продолжал Грушницкий, — теперь тебе трудно познакомиться с ними, — а жаль! это один из самых приятных домов,
какие я только знаю…
—
Какой вздор! если я захочу, то завтра
же буду вечером у княгини…
Прошла почти неделя, а я еще не познакомился с Лиговскими. Жду удобного случая. Грушницкий,
как тень, следует за княжной везде; их разговоры бесконечны: когда
же он ей наскучит?.. Мать не обращает на это внимания, потому что он не жених. Вот логика матерей! Я подметил два, три нежные взгляда, — надо этому положить конец.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так
же,
как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
С тех пор
как поэты пишут и женщины их читают (за что им глубочайшая благодарность), их столько раз называли ангелами, что они в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что те
же поэты за деньги величали Нерона полубогом…
Женщины должны бы желать, чтоб все мужчины их так
же хорошо знали,
как я, потому что я люблю их во сто раз больше с тех пор,
как их не боюсь и постиг их мелкие слабости.
Она сидела неподвижно, опустив голову на грудь; пред нею на столике была раскрыта книга, но глаза ее, неподвижные и полные неизъяснимой грусти, казалось, в сотый раз пробегали одну и ту
же страницу, тогда
как мысли ее были далеко…
— Дурак
же ты, братец, — сказал он, — пошлый дурак!.. Уж положился на меня, так слушайся во всем… Поделом
же тебе! околевай себе,
как муха… — Он отвернулся и, отходя, пробормотал: — А все-таки это совершенно противу правил.