Неточные совпадения
Вся картина, которая рождается
при этом в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь одни только развалины; вместо сада, в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что было делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых,
говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
Вышел Видостан, в бархатном кафтане, обшитом позументами, и в шапочке набекрень. После него выбежали Тарабар и Кифар. Все эти лица мало заняли Павла. Может быть, врожденное эстетическое чувство
говорило в нем, что самые роли были чепуха великая, а исполнители их — еще и хуже того. Тарабар и Кифар были именно те самые драчуны, которым после представления предстояло отправиться в часть. Есть ли возможность
при подобных обстоятельствах весело играть!
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще
при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем
говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать только одно, что он целый день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
— Вероятно! — отвечала Фатеева, как-то судорожно передернув плечами. — Он здесь, ко всем для меня удовольствиям, возлюбленную еще завел… Все же
при мне немножко неловко… Сам мне даже как-то раз
говорил, чтобы я ехала в деревню.
— Не прикажите, Михайло Поликарпыч, мамоньке жать; а то она
говорит: «Ты
при барчике живешь, а меня все жать заставляют, — у меня спина не молоденькая!»
— Что же, ты так уж и видаться со мной не будешь, бросишь меня совершенно? —
говорил полковник, и у него
при этом от гнева и огорченья дрожали даже щеки.
Павел взглянул
при этом на отца: он никак не мог понять, к чему отец это
говорит.
— Когда
при мне какой-нибудь молодой человек, — продолжала она, как бы разъясняя свою мысль, —
говорит много и
говорит глупо, так это для меня — нож вострый; вот теперь он смеется — это мне приятно, потому что свойственно его возрасту.
Еспер Иваныч еще более
при этом нахмурился. Ему, по всему было заметно, сильно не нравилось то, что
говорила Анна Гавриловна, бывшая обыкновенно всегда очень осторожною на словах, но теперь явившаяся какой-то тигрицей…
— Оттого, что я здесь слыву богоотступником. Уверяю вас! — отнесся Александр Иванович к Павлу. — Когда я с Кавказа приехал к одной моей тетке, она вдруг мне
говорит: — «Саша, перекрестись, пожалуйста,
при мне!» Я перекрестился. — «Ах,
говорит, слава богу, как я рада, а мне
говорили, что ты и перекреститься совсем не можешь, потому что продал черту душу!»
— Но черкешенки,
говорят, очень пылко и страстно любят, — проговорила Фатеева и
при этом мельком взглянула на Павла.
А m-lle Прыхина, молча подавшая
при его приходе ему руку, во все это время смотрела на него с таким выражением, которым как бы ясно
говорила: «О, голубчик! Знаю я тебя; знаю, зачем ты сюда приехал!»
Вечером они принялись за сие приятное чтение. Павел напряг все внимание, всю силу языка, чтобы произносить гекзаметр, и
при всем том некоторые эпитеты не выговаривал и отплевывался даже
при этом,
говоря: «Фу ты, черт возьми!» Фатеева тоже, как ни внимательно старалась слушать, что читал ей Павел, однако принуждена была признаться...
Затем считка пошла как-то ужасно плохо. Анна Ивановна заметно конфузилась
при Клеопатре Петровне: женский инстинкт
говорил ей, что Фатеева в настоящую минуту сердится, и сердится именно на нее. Неведомов только того, кажется, и ожидал, чтобы все это поскорее кончилось. Петин и Замин подсели было к Клеопатре Петровне, чтобы посмешить ее; но она даже не улыбнулась, а неподвижно, как статуя, сидела и смотрела то на Павла, то на Анну Ивановну, все еще стоявших посередине залы.
— Что это вы вздор этакой
говорите при этом дураке; он приедет, пожалуй, домой и всю вотчину вашу взбунтует… — начал Макар Григорьев.
Генерал склонил
при этом голову и придал такое выражение лицу, которым как бы
говорил: «Почему же никакой?»
— Поставь, милая, тут, только подальше от бумаг, —
говорил он ей и
при этом немножко даже конфузился.
Прыхина успела уже отрекомендовать приятельнице своей, что Вихров и музыкант отличный, но об авторстве его умолчала, так как желала
говорить об нем только хорошее, а писательство его они обе с Фатеевой,
при всей своей любви к нему, считали некоторым заблуждением и ошибкою с его стороны.
— Но мне некогда, у меня другого дела много, —
говорил Вихров не таким уж решительным голосом: актерская жилка в нем в самом деле заговорила;
при одном слове «театр» у него как будто бы что-то ударило в голову и екнуло в сердце.
говорил Вихров, и
при этом его голос, лицо, вся фигура выражали то же самое.
Ты помнишь, какой тонкий критик был Еспер Иваныч, а он всегда
говорил, что у нас актерам дают гораздо больше значения, чем они стоят того, и что их точно те же должны быть отношения к писателю, как исполнителя — к композитору; они ничего не должны придумывать своего, а только обязаны стараться выполнить хорошо то, что им дано автором, — а ты знаешь наших авторов, особенно
при нынешнем репертуаре.
— Самый он-с, — отвечал откровенно и даже как бы с некоторым удовольствием малый. — Меня, ваше благородие,
при том деле почесть что и не спрашивали: «Чем,
говорит, жена твоя умерла? Ударом?» — «Ударом», —
говорю; так и порешили дело!
— Она самая и есть, — отвечал священник. — Пострамленье кажись, всего женского рода, — продолжал он, — в аду между блудницами и грешницами, чаю, таких бесстыжих женщин нет… Приведут теперь в стан наказывать какого-нибудь дворового человека или мужика. «Что,
говорит, вам дожидаться; высеки вместо мужа-то
при мне: я посмотрю!» Того разложат, порют, а она сидит тут, упрет толстую-то ручищу свою в колено и глядит на это.
— Все запишут! — отвечал ему с сердцем Вихров и спрашивать народ повел в село. Довольно странное зрелище представилось
при этом случае: Вихров, с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за ним печальные; священник то на того, то на другого из них сурово взглядывал блестящими глазами. Православную женщину и Григория он велел старосте вести под присмотром — и тот поэтому шел невдалеке от них, а когда те расходились несколько, он
говорил им...
Я спросил дежурного чиновника: «Кто это такой?» Он
говорит: «Это единоверческий священник!» Губернатор, как вышел, так сейчас же подошел к нему, и он
при мне же стал ему жаловаться именно на вас, что вы там послабляли, что ли, раскольникам… и какая-то становая собирала какие-то деньги для вас, — так что губернатор, видя, что тот что-то такое серьезное хочет ему донести, отвел его в сторону от меня и стал с ним потихоньку разговаривать.
— Где он, друг мой любезный? —
говорил он, входя почему-то с необыкновенною живостью; затем крепко обнял и поцеловал Вихрова, который
при этом почувствовал, что к нему на щеку упала как бы слеза из глаз Живина.
Он чувствовал, что каждое слово, которое
говорил описываемый им молодой человек, сталью крепкой отзывалось; но в то же время Вихров с удовольствием помышлял, что и этой силы недостанет сделать что-нибудь честное в службе
при нынешнем ее порядке.
— Благодарю вас, что вы приехали ко мне, —
говорила m-me Фатеева, привставая немного со своих кресел, и сама
при этом несколько покраснела в лице.
— Но здесь все-таки скорее пройдет
при помощи медика, —
говорил ей Вихров.
— Господи, как-то я его застану! —
говорила Мари нерешительным голосом и вся побледнев
при этой мысли.
Гости потом еще весьма недолгое время просидели у Живиных; сначала Мари взглянула на Вихрова, тот понял ее — и они сейчас же поднялись.
При прощании, когда Живин
говорил Вихрову, что он на днях же будет в Воздвиженском, Юлия молчала как рыба.
— Попервоначалу она тоже с ним уехала; но, видно, без губернаторства-то денег у него немножко в умалении сделалось, она из-за него другого стала иметь. Это его очень тронуло, и один раз так,
говорят, этим огорчился, что крикнул на нее за то, упал и мертв очутился; но и ей тоже не дал бог за то долгого веку: другой-то этот самый ее бросил, она — третьего, четвертого, и
при таком пути своей жизни будет ли прок, — померла,
говорят, тоже нынешней весной!
— Времена, ваше превосходительство, все одни и те же… Я, конечно что, как мать, не хотела было и
говорить вам: он
при мне,
при сестрах своих кричит, что бога нет!
Бездарнее и отвратительнее сыграть эту роль было невозможно, хотя артист и старался
говорить некоторые характерные фразы громко, держал известным образом по-купечески большой палец на руке, ударял себя
при патетических восклицаниях в грудь и прикладывал в чувствительных местах руку к виску; но все это выходило только кривляканьем, и кривляканьем самой грубой и неподвижной натуры, так что артист, видимо, родился таскать кули с мукою, но никак уж не на театре играть.
— Нет, не то что не привык, а просто у него голова мутна: напичкает в бумагу и того и сего, а что сказать надобно, того не скажет, и
при этом самолюбия громаднейшего; не только уж из своих подчиненных ни с кем не советуется, но даже когда я ему начну
говорить, что это не так, он отвечает мне на это грубостями.
При мне у Плавина один господин доказывал, что современная живопись должна принять только один обличительный, сатирический характер; а другой — музыкант — с чужого, разумеется, голоса
говорил, будто бы опера Глинки испорчена тем, что ее всю проникает пассивная страсть, а не активная.
При этом перечне Виссарион только слегка усмехнулся: против уничтожения крепостного права он ничего обыкновенно не возражал. «Черт с ним, с этим правом, —
говорил он, — которое, в сущности, никогда и не было никаким правом, а разводило только пьяную, ленивую дворовую челядь»; про земство он тоже ничего не
говорил и про себя считал его за совершеннейший вздор; но новых судебных учреждений он решительно не мог переваривать.
Виссариону, кажется, очень хотелось
поговорить об этом деле с Вихровым, но он на этот раз удержался, может быть, потому, что Иларион
при самом начале этого разговора взглянул на него недовольным взглядом.