Неточные совпадения
Говоря это, старик маскировался: не того он боялся, а просто ему жаль было платить немцу
много денег, и вместе с тем он ожидал, что если Еспер Иваныч догадается об том, так, пожалуй, сам вызовется платить за Павла; а Вихров и от него, как от Александры Григорьевны, ничего не хотел принять: странное смешение скупости и гордости представлял собою этот человек!
Как учредители, так и другие актеры, репетициями
много не занимались, потому что, откровенно
говоря, главным делом было не исполнение пьесы, а декорации, их перемены, освещение сзади их свечами, поднятие и опускание занавеса.
— Мне про вас очень
много говорили, — начал Салов, устремляя на Павла довольно проницательный взгляд, — а именно — ваш товарищ Живин, с которым я был вместе в Демидовском.
— Что ж ему было уступать, — подхватил не без самодовольства Павел, — он очень
много пустяков
говорил, хотя бы про того же Гоголя!
— В нашем споре о Жорж Занд, — перебил Павел Неведомова, — дело совсем не в том, — не в разврате и не в целомудрии;
говорить и заботиться
много об этом — значит, принимать один случайный факт за сущность дела…
— Потому что еще покойная Сталь [Сталь Анна (1766—1817) — французская писательница, автор романов «Дельфина» и «Коринна или Италия». Жила некоторое время в России, о которой пишет в книге «Десять лет изгнания».]
говаривала, что она
много знала женщин, у которых не было ни одного любовника, но не знала ни одной, у которой был бы всего один любовник.
Павел пожал плечами и ушел в свою комнату; Клеопатра Петровна, оставшись одна, сидела довольно долго, не двигаясь с места. Лицо ее приняло обычное могильное выражение: темное и страшное предчувствие
говорило ей, что на Павла ей нельзя было возлагать
много надежд, и что он, как пойманный орел, все сильней и сильней начинает рваться у ней из рук, чтобы вспорхнуть и улететь от нее.
«Бог с вами, кто вам сказал о каком-то неуважении к вам!.. Верьте, что я уважаю и люблю вас по-прежнему. Вы теперь исполняете святой долг в отношении человека, который, как вы сами
говорили, все-таки сделал вам
много добра, и да подкрепит бог вас на этот подвиг! Может быть, невдолге и увидимся».
— И не
многие, потому это выходит человеку по рассудку его, а второе, и по поведенью; а у нас разве
много не дураков-то и не пьяниц!.. Подрядчик! — продолжал Макар Григорьев, уж немного восклицая. — Одно ведь слово это для всех — «подрядчик», а в этом есть большая разница: как вот тоже и «купец»
говорят; купец есть миллионер, и купец есть — на лотке кишками протухлыми торгует.
— Да-с!..
Многие здесь его за святого почитают;
говорят, он и иконы-то хорошо пишет, потому что богу угоден, — отвечал Кирьян.
Только этот самый барин… отчаянный этакой был, кутила, насмешник,
говорит священнику: «Вы, батюшка,
говорит, крестьян моих не забижайте
много, а не то я сам с вами шутку сшучу!» — «Да где я их обижаю, да чем их обижаю!» — оправдывается, знаете, священник, а промеж тем в приходе действует по-прежнему.
— Очень рад, конечно, не за вас, а за себя, что вас вижу здесь! —
говорил он, вводя меня в свой кабинет, по убранству которого видно было, что Захаревский
много работал, и вообще за последнее время он больше чем возмужал: он как-то постарел, — чиновничье честолюбие, должно быть, сильно его глодало.
Она, впрочем, писала не
много ему: «Как тебе не грех и не стыдно считать себя ничтожеством и видеть в твоих знакомых бог знает что: ты
говоришь, что они люди, стоящие у дела и умеющие дело делать.
— Для того, что очень
много совращается в раскол. Особенно этот Иван Кононов, богатейший мужик и страшный совратитель… это какой-то патриарх ихний, ересиарх; хлебом он торгует, и кто вот из мужиков или бобылок содержанием нуждается: «Дам,
говорит, и хлеба и всю жизнь прокормлю, только перейди в раскол».
Многие обыкновенно
говорят, что раскол есть чепуха, невежество!
— Но мне некогда, у меня другого дела
много, —
говорил Вихров не таким уж решительным голосом: актерская жилка в нем в самом деле заговорила; при одном слове «театр» у него как будто бы что-то ударило в голову и екнуло в сердце.
Многие насмешники, конечно, исподтишка
говорили, что так как Клавдий — злодей и узурпатор, то всего бы лучше, по своим душевным свойствам, играть эту роль самому губернатору.
— Карай его лучше за то, но не оставляй во мраке… Что ежели кто вам
говорил, что есть промеж них начетчики: ихние попы, и пастыри, и вожди разные — все это вздор! Я имел с ними со
многими словопрение: он несет и сам не знает что, потому что понимать священное писание — надобно тоже, чтоб был разум для того готовый.
—
Много их тут сегодня прошло: след на следе так и лепится! —
говорил он. — И мостик себе даже устроили! — прибавил он, показывая Вихрову на две слеги, перекинутые через реку.
Тому, что будто бы m-me Фатеева была очень больна, как
говорила m-lle Прыхина, — Вихров не совсем верил; вероятно, сия достойная девица, по пылкости своего воображения,
много тут прибавляла.
— Расскажите ей что-нибудь интересное; не давайте ей
много самой
говорить! Ей не велят этого, — шепнула Прыхина Вихрову.
— Старший-то в Петербурге остался, — большое место там получил; а младший где-то около Варшавской железной дороги завод, что ли, какой-то завел!.. Сильно,
говорят, богатеет — и в здешних-то местах сколько ведь он тоже денег наприобрел — ужасно
много!
— Непременно! — отвечал Живин. — И я заеду к тебе пораньше; мне об
многом надобно
поговорить и посоветоваться с тобой…
— Да, —
говорил Иларион, —
много воды утекло с тех пор, как мы с вами не видались, да не меньше того, пожалуй, и перемен в России наделалось: уничтожилось крепостное право, установилось земство, открываются новые судебные учреждения, делаются железные дороги.
Неточные совпадения
Марья Антоновна. Вы всё эдакое
говорите… Я бы вас попросила, чтоб вы мне написали лучше на память какие-нибудь стишки в альбом. Вы, верно, их знаете
много.
Хотя и взяточник, но ведет себя очень солидно; довольно сурьёзен; несколько даже резонёр;
говорит ни громко, ни тихо, ни
много, ни мало.
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем,
много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция
говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Слуга. Нет, хозяин
говорит, что еще
много.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских
много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет,
говорит, в эмпиреях: барышень
много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?