Неточные совпадения
Мари, Вихров и m-me Фатеева в самом деле начали видаться почти каждый день, и между ними мало-помалу
стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу в восьмом; около этого же
времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала все сидели в комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо головой и говорил...
Особенно на Павла подействовало в преждеосвященной обедне то, когда на средину церкви вышли двое, хорошеньких, как ангелы, дискантов и начали петь: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред тобою!» В это
время то одна половина молящихся, то другая
становится на колени; а дисканты все продолжают петь.
В это
время в одном из номеров с шумом отворилась дверь, и на пороге ее показалась молодая девушка в одном только легоньком капоте, совершенно не застегнутом на груди, в башмаках без чулок, и с головой непричесанной и растрепанной, но собой она была прехорошенькая и, как видно, престройненькая и преэфирная
станом.
«Что-то он скажет мне, и в каких выражениях
станет хвалить меня?» — думал он все остальное
время до вечера: в похвале от профессора он почти уже не сомневался.
Вообще, он был весьма циничен в отзывах даже о самом себе и, казалось, нисколько не стыдился разных своих дурных поступков. Так, в одно
время, Павел
стал часто видать у Салова какого-то молоденького студента, который приходил к нему, сейчас же садился с ним играть в карты, ерошил волосы, швырял даже иногда картами, но, несмотря на то, Салов без всякой жалости продолжал с ним играть.
Салов, черный господин и инженер
стали играть. Прочие посетители, о которых говорил Салов, что-то не приезжали, а потому Павел все
время разговаривал с правоведом.
Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные девушки. Павел, разумеется,
стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все
время оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и полковник.
— Потому что еще покойная
Сталь [
Сталь Анна (1766—1817) — французская писательница, автор романов «Дельфина» и «Коринна или Италия». Жила некоторое
время в России, о которой пишет в книге «Десять лет изгнания».] говаривала, что она много знала женщин, у которых не было ни одного любовника, но не знала ни одной, у которой был бы всего один любовник.
— Ничего я его не убедила… Он последнее
время так
стал пить, что с ним разговаривать даже ни о чем невозможно было, — я взяла да и уехала!..
То, о чем m-me Фатеева, будучи гораздо опытнее моего героя, так мрачно иногда во
время уроков задумывалась, начало мало-помалу обнаруживаться. Прежде всего было получено от полковника страшное, убийственное письмо, которое, по обыкновению, принес к Павлу Макар Григорьев. Подав письмо молодому барину, с полуулыбкою, Макар Григорьев все как-то
стал кругом осматриваться и оглядываться и даже на проходящую мимо горничную Клеопатры Петровны взглянул как-то насмешливо.
Он обрадовался мне, как какому-нибудь спасителю рода человеческого: целовал у меня руки, плакал и сейчас же
стал жаловаться мне на своих горничных девиц, которые днем и ночью оставляют его, больного, одного; в то
время, как он мучится в предсмертной агонии, они по кухням шумят, пляшут, песни поют.
Разговор на несколько
времени приостановился. Павел
стал глядеть на Москву и на виднеющиеся в ней, почти на каждом шагу, церкви и колокольни. По его кипучей и рвущейся еще к жизни натуре все это как-то не имело теперь для него никакого значения; а между тем для Неведомова скоро будет все в этом заключаться, и Павлу
стало жаль приятеля.
Павел, когда он был гимназистом, студентом, все ей казался еще мальчиком, но теперь она слышала до мельчайших подробностей его историю с m-me Фатеевой и поэтому очень хорошо понимала, что он — не мальчик, и особенно, когда он явился в настоящий визит таким красивым, умным молодым человеком, — и в то же
время она вспомнила, что он был когда-то ее горячим поклонником, и ей
стало невыносимо жаль этого
времени и ужасно захотелось заглянуть кузену в душу и посмотреть, что теперь там такое.
В это
время они подошли к квартире Вихрова и
стали взбираться по довольно красивой лестнице. В зале они увидели парадно накрытый обеденный стол, а у стены — другой столик, с прихотливой закуской. Салов осмотрел все это сейчас же орлиным взглядом. Павел встретил их с немножко бледным лицом, в домашнем щеголеватом сюртуке, с небрежно завязанным галстуком и с волосами, зачесанными назад; все это к нему очень шло.
— Нет, не встретится, если я уеду в деревню на год, на два, на три… Госпожа, которая жила здесь со мной, теперь, вероятно, уже овдовела, следовательно, совершенно свободна. Будем мы с ней жить в дружеских отношениях, что нисколько не
станет меня отвлекать от моих занятий, и сверх того у меня перед глазами будет для наблюдения деревенская и провинциальная жизнь, и, таким образом, открывается масса свободного
времени и масса фактов!
—
Стану я всякой свинье служить, — говорил он, продолжая стоять в коридоре и отплевываясь по
временам. Макар Григорьев между тем очень умно вел с господами разговор.
В Перцово он доехал совершенно благоразумно и благополучно, вручил Клеопатре Петровне письмо и потом отправился к Марье, которая в это
время стирала в прачечной. Та ему очень обрадовалась: сейчас
стала поить его чаем и достала даже водки для него. Иван начал все это попивать и рассказывать не без прибавлений разные разности.
Ванька вспомнил, что в лесу этом да и вообще в их стороне волков много, и страшно струсил при этой мысли: сначала он все Богородицу читал, а потом
стал гагайкать на весь лес, да как будто бы человек десять кричали, и в то же
время что есть духу гнал лошадь, и таким точно способом доехал до самой усадьбы; но тут сообразил, что Петр, пожалуй, увидит, что лошадь очень потна, — сам сейчас разложил ее и, поставив в конюшню, пошел к барину.
Присмотревшись хорошенько к Доброву, Вихров увидел, что тот был один из весьма многочисленного разряда людей в России, про которых можно сказать, что не пей только человек — золото бы был: честный, заботливый, трудолюбивый, Добров в то же
время был очень умен и наблюдателен, так у него ничего не могло с глазу свернуться. Вихров
стал его слушать, как мудреца какого-нибудь.
Ванька в этом случае сделал благоразумнее Петра: он и править своей лошадью не
стал, а ограничился только тем, что лег вниз грудью в сани и держался обеими руками за окорчева [Окорчева — гнутая часть головки саней или полозьев.] и только по
временам находил нужным выругать за что-то лошадь.
— Выпьем и потолкуем! — согласился Вихров; он последнее
время все чаще и чаще
стал предаваться этого рода развлечению с приятелями. Те делали это больше по привычке, а он — с горя, в котором большую роль играла печаль об Фатеевой, а еще и больше того то, что из Петербурга не было никакого известия об его произведениях.
По отъезде приятеля Вихров несколько
времени ходил по комнате, потом сел и
стал писать письмо Мари, в котором извещал ее, что с известной особой он даже не видится, так как между ними все уже покончено; а потом, описав ей, чем он был занят последнее
время, умолял ее справиться, какая участь постигла его произведения в редакции.
Генерал, впрочем, совершенно уже привык к нервному состоянию своей супруги, которое в ней, особенно в последнее
время, очень часто
стало проявляться. В одно утро, наконец, когда Мари сидела с своей семьей за завтраком и, по обыкновению, ничего не ела, вдруг раздался звонок; она по какому-то предчувствию вздрогнула немного. Вслед за тем лакей ей доложил, что приехал Вихров, и герой мой с веселым и сияющим лицом вошел в столовую.
Когда я приехал туда и по службе сошелся с разными людьми, то мне стыдно
стало за самого себя и за свои понятия: я бросил всякие удовольствия и все
время пребывания моего в Париже читал, учился, и теперь, по крайней мере, могу сказать, что я человек, а не этот вот мундир.
По всему было заметно, что Илариону Захаревскому тяжело было слышать эти слова брата и стыдно меня; он переменил разговор и
стал расспрашивать меня об деревне моей и, между прочим, объявил мне, что ему писала обо мне сестра его, очень милая девушка, с которой, действительно, я встречался несколько раз; а инженер в это
время распорядился ужином и в своей маленькой, но прелестной столовой угостил нас отличными стерлядями и шампанским.
Вихров, после того, Христом и богом упросил играть Полония — Виссариона Захаревского, и хоть военным, как известно, в то
время не позволено было играть, но начальник губернии сказал, что — ничего, только бы играл; Виссарион все хохотал: хохотал, когда ему предлагали, хохотал, когда
стал учить роль (но противоречить губернатору, по его уже известному нам правилу, он не хотел), и говорил только Вихрову, что он боится больше всего расхохотаться на сцене, и игра у него выходила так, что несколько стихов скажет верно, а потом и заговорит не как Полоний, а как Захаревский.
«А кто, я говорю, с ним?» — «Всего, говорят, один едет!» Я думал — что
времени медлить, вышел сейчас в поле, завалил корягой мост, по которому ему надо было ехать, и
стал его ждать тут.
Юноша, должно быть, побаивался своего дяденьки, потому что, чем ближе они
стали подъезжать к жилищу, тем беспокойнее он
становился, и когда, наконец, въехали в самую усадьбу (которая, как успел заметить Вихров, была даже каменная), он, не дав еще хорошенько кучеру остановить лошадей и несмотря на свои слабые ноги, проворно выскочил из тарантаса и побежал в дом, а потом через несколько
времени снова появился на крыльце и каким-то довольным и успокоительным голосом сказал Вихрову...
Вихров
стал дожидаться его и в это
время невольно прислушался к разговору, который происходил между губернатором и Виссарионом.
Он чувствовал, что каждое слово, которое говорил описываемый им молодой человек,
сталью крепкой отзывалось; но в то же
время Вихров с удовольствием помышлял, что и этой силы недостанет сделать что-нибудь честное в службе при нынешнем ее порядке.
Вместо Живина, который все
время продолжал сидеть с женой и амурничать, Вихров
стал брать с собой Ивана.
Мари постоянно занималась музыкой и последнее
время несравненно
стала лучше играть, чем играла в девушках.
— Еще бы! — подхватила и Мари. — Он просто, как умный человек, понял, что пришло
время либеральничать, и либеральничает; не он тут один, а целая фаланга их: точно флюгера повертываются и
становятся под ветер — гадко даже смотреть!
Он (и это особенно
стало проявляться в нем в последнее
время) как-то сухо начал встречаться с Мари, односложно отвечал на ее вопросы; сидя с ней рядом, он глядел все больше в сторону и явно делал вид, что занят чем-то другим, но никак уж не ею.
Вихров сидел довольно долгое
время, потом
стал понемногу кусать себе губы: явно, что терпение его начинало истощаться; наконец он встал, прошелся каким-то большим шагом по комнате и взялся за шляпу с целью уйти; но Мари в это мгновение возвратилась, и Вихров остался на своем месте, точно прикованный, шляпы своей, однако, не выпускал еще из рук.