Неточные совпадения
—
Возьми ты Павла Михайлыча ружье, запри его к себе в клеть
и принеси мне ключ. Вот как ты будешь сидеть на медведя! — прибавил он сыну.
— Прекрасно-с!
И поэтому, по приезде в Петербург, вы
возьмите этого молодого человека с собой
и отправляйтесь по адресу этого письма к господину, которого я очень хорошо знаю; отдайте ему письмо,
и что он вам скажет: к себе ли
возьмет вашего сына для приготовления, велит ли отдать кому — советую слушаться беспрекословно
и уже денег в этом случае не жалеть, потому что в Петербурге также пьют
и едят, а не воздухом питаются!
И Имплев в самом деле дал Павлу перевод «Ивангое» [«Ивангое» — «Айвенго» — исторический роман английского писателя Вальтер-Скотта (1771—1832), вышедший в 1820 году, был переведен на русский язык в 1826 году.], сам тоже
взял книгу,
и оба они улеглись.
Тотчас же, как встали из-за стола, Еспер Иваныч надел с широкими полями, соломенную шляпу,
взял в руки палку с дорогим набалдашником
и, в сопровождении Павла, вышел на крыльцо.
— Можете, можете-с! — отвечал Еспер Иваныч: — только дай вот мне прежде Февей-царевичу книжку одну подарить, — сказал он
и увел мальчика с собой наверх. Здесь он
взял со стола маленький вязаный бисерный кошелек, наподобие кучерской шапочки.
Он находил, что этому так
и надлежало быть, а то куда же им обоим будет деваться от стыда; но, благодаря бога, благоразумие
взяло верх,
и они положили, что Аннушка притворится больною
и уйдет лежать к родной тетке своей.
— Я желала бы
взять ее на воспитание к себе; надеюсь, добрый друг, вы не откажете мне в этом, — поспешила прибавить княгиня; у нее уж
и дыхание прервалось
и слезы выступили из глаз.
— Очень вам благодарен, я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же уехал домой
и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при этом дочь, а объяснив только, что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея
взять к себе девочку на воспитание.
—
И то, ваше высокородие; отворишь, пожалуй,
и не затворишь: петли перержавели; а не затворять тоже опасно; не дорого
возьмут и влезут ночью.
— Ну,
возьми вот книгу
и прочти! — сказал Павел, показывая на лежащую на столе «Русскую историю».
Ванька совершенно смело
взял ее, развернул
и начал смотреть в нее, но молчал.
— Ты?.. Нет, нехорошо, даже очень! Ты какого лакея-то играл?.. Нашего Ваньку или Мишку?.. Ты ведь французишку изображал: так — так
и играй, а уж не разваливайся по-мишкинскому!.. Коли французскую дребедень
взял, по-французски
и дребезжи.
— Поди,
возьми этого барина за шивороток
и выведи! — сказал ему Николай Силыч, показывая на Разумова.
Симонов, видя, что это приказывает учитель, сейчас же буквально исполнил эти слова
и взял Разумова за ворот еще не снятого им женского платья.
—
И возьмем мы с собой горлинку нашу!.. Поди сюда, шишка! — сказал Николай Силыч Шишмареву.
— Про отца Никиту рассказывают, — начал Вихров (он знал, что ничем не может Николаю Силычу доставить такого удовольствия, как разными рассказами об отце Никите), — рассказывают, что он однажды
взял трех своих любимых учеников — этого дурака Посолова, Персиянцева
и Кригера —
и говорит им потихоньку: «Пойдемте, говорит, на Семионовскую гору — я преображусь!»
Однажды он, в волнении чувств, сел за фортепьяно
и взял несколько аккордов.
Павел самодовольно встряхивал кудрями
и,
взяв под мышку начинавшую уж становиться ему любезною книжку Цицерона, уходил к себе в комнату.
— Большая разница!.. Большая!.. — возразил полковник,
и щеки его продолжали дрожать. — В Демидовское-то я
взял да
и послал за тобой своих лошадей, а из Москвы надо деньги, да
и большие!
— Нет, не то, врешь, не то!.. — возразил полковник, грозя Павлу пальцем,
и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. — Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе;
возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. — Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу
и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке
и изволь возвратить ему его деньги.
— Православие должно было быть чище, — говорил он ему своим увлекающим тоном, — потому что христианство в нем поступило в академию к кротким философам
и ученым, а в Риме
взяли его в руки себе римские всадники.
— Государство ваше Российское, — продолжал он почти со скрежетом зубов, — вот
взять его зажечь с одного конца да
и поддувать в меха, чтобы сгорело все до тла!
— Меня-то теперь, главное, беспокоит, — начала вдруг Фатеева, — разные тетушки
и кумушки кричат на весь околоток, зачем я с мужа
взяла вексель
и не возвращаю ему его, но у меня его нет: он у Постена,
и тот мне его не отдает.
— Друг мой!.. — воскликнула Фатеева. — Я никак не могла тогда сказать вам того! Мари умоляла меня
и взяла с меня клятву, чтобы я не проговорилась вам о том как-нибудь. Она не хотела, как сама мне говорила, огорчать вас. «Пусть, говорит, он учится теперь как можно лучше!»
—
Возьми ты там порцию стерляжьей ухи, — слышь! — самолучшего поросенка под хреном, жареного, какое там есть,
и бутылку шипучего-донского!..
— Действительно, — продолжал Павел докторальным тоном, — он бросился на нее с ножом, а потом, как все дрянные люди в подобных случаях делают, испугался очень этого
и дал ей вексель;
и она, по-моему, весьма благоразумно сделала, что
взяла его; потому что жить долее с таким пьяницей
и негодяем недоставало никакого терпения, а оставить его
и самой умирать с голоду тоже было бы весьма безрассудно.
— Век ее заел! — воскликнула Анна Гавриловна. — А кто бы ее
и взял без него!.. Приехавши сюда, мы все узнали: княгиня только по доброте своей принимала их, а не очень бы они стоили того. Маменька-то ее все именье в любовников прожила, да
и дочка-то, верно, по ней пойдет.
— А именно — например, Лоренцо, монах, францисканец, человек совершенно уже бесстрастный
и обожающий одну только природу!.. Я, пожалуй, дам вам маленькое понятие, переведу несколько намеками его монолог… — прибавил Неведомов
и, с заметным одушевлением встав с своего дивана,
взял одну из книг Шекспира
и развернул ее. Видимо, что Шекспир был самый любимый поэт его.
— Какие же глупости? — воскликнул притворно обиженным голосом Салов. — Пойдемте, Вихров, ко мне в номер: я не хочу, чтобы вас развращал этот скептик, — прибавил он
и,
взяв Павла под руку, насильно увлек его от Неведомова.
Он выфрантился в него,
взял в руки монашеские четки, отправился в церковь —
и там, ставши впереди всех барынь
и возведя очи к небу, начинает молиться.
— Он-то!.. Он
и тут вон влюблен в одну молоденькую девочку: она теперь чистенькая, конечно, но, разумеется, того только
и ждет, чтобы ее кто-нибудь
взял на содержание, а он ей, вместо того, Шекспира толкует
и стихи разные читает. Глупо это, по-моему.
— Можно, пойдемте! — разрешил ей
и Неведомов, а потом
взял ее под руку,
и все прочие отправились за ними гурьбой.
Мы с братом, так как нечего делать было нынче вечером,
взяли да
и приехали.
— Да, прекрасно, но надобно, чтобы одно при другом было. Нельзя же, чтоб столица была без извозчиков! Мы с братом
взяли дрожки здешние,
и едва живые приехали сюда.
Павел, нечего делать,
взял и горячо поцеловал у отца руку.
Стряпуха Пестимея верна —
и самой себе никогда ничего не
возьмет; но другие, из-под рук ее, что хочешь бери — никогда не скажет
и не пожалуется.
Не ожидая дальнейших приказаний барина, он
взял у него из рук трубку, снова набил ее, закурил
и подал ему ее.
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке
и говорит ему: «Послушай, я
взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
— Прямо писал ему: «Как же это, говорю, твоя Татьяна, выросшая в деревенской глуши
и начитавшаяся только Жуковского чертовщины, вдруг, выйдя замуж, как бы по щучьему велению делается светской женщиной — холодна, горда, неприступна?..» Как будто бы светскость можно сразу
взять и надеть, как шубу!..
— Погодите, я вам несколько напомню его, книжку только
возьму, — сказал Александр Иванович
и поспешно ушел в свою комнату.
Петр подумал немного
и взял направо; через несколько времени, дорога пошла еще хуже: кроме грязи, там была такая теснота, что четверка едва проходила.
Он велел остановиться, вышел из экипажа
и приказал Ивану себя почистить, а сам отдал мужику обещанную ему красненькую; тот,
взяв ее в руки, все еще как бы недоумевал, что не сон ли это какой-нибудь: три-четыре версты проводив, он получил десять рублей!
— Нет, посидите со мной! — останавливала ее m-lle Прыхина
и,
взяв ее за руку, почти насильно посадила ее на прежнее место.
Когда они проходили маленький коридор, Павел не утерпел
и,
взяв за талию m-me Фатееву, проговорил...
— О, нисколько!.. — воскликнула с благородным негодованием Гартунг. — Но
и другие мужчины — все они плуты!.. Я бы
взяла их всех да так в ступке
и изломала!..
— Пора вам, родной, принять! — повторила Мари
и,
взяв со стола микстуру, налила ее на ложку, осторожно поднесла к больному
и вылила ему в рот.
— Ничего я его не убедила… Он последнее время так стал пить, что с ним разговаривать даже ни о чем невозможно было, — я
взяла да
и уехала!..
— Каролина Карловна, а Каролина Карловна! — говорил он
и даже
взял и потряс ее за плечо.
Вихров, опять подумав, что Каролина Карловна за что-нибудь рассорилась с Анной Ивановной перед отъездом той на урок
и теперь это припоминает, не придал большого значения ее словам, а поспешил
взять со стены указанный ему хозяйкой ключ от номера
и проворно ушел.