Неточные совпадения
Телега сейчас
же была готова. Павел, сам правя, полетел на ней в поле, так
что к нему едва успели вскочить Кирьян и Сафоныч. Подъехали к месту поражения. Около куста распростерта была растерзанная корова,
а невдалеке от нее, в луже крови, лежал и медведь: он очень скромно повернул голову набок и как бы не околел,
а заснул только.
—
А в
чем же, дядя, настоящее блаженство? — спросил Павел.
Он находил,
что этому так и надлежало быть,
а то куда
же им обоим будет деваться от стыда; но, благодаря бога, благоразумие взяло верх, и они положили,
что Аннушка притворится больною и уйдет лежать к родной тетке своей.
— Очень вам благодарен, я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико,
что он сейчас
же уехал домой и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при этом дочь,
а объяснив только,
что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе девочку на воспитание.
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него выходило на бумаге совершенно то
же самое,
что было и на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли
же самое чувство разделял и солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил,
а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
В учителя он себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того
же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни только ноты,
а затем Павел уже сам стал разучивать, как бог на разум послал, небольшие пьески; и таким образом к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял,
что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он не слыхивал.
— Попробуй! — повторил Николай Силыч. — Тебя
же сошлют на каторгу,
а на место того вора пришлют другого, еще вористее; такая уж землица наша:
что двор — то вор,
что изба — то тяжба!
Впрочем, вышел новый случай, и Павел не удержался: у директора была дочь, очень милая девушка, но она часто бегала по лестнице — из дому в сад и из саду в дом; на той
же лестнице жил молодой надзиратель; любовь их связала так,
что их надо было обвенчать; вслед
же за тем надзиратель был сделан сначала учителем словесности,
а потом и инспектором.
— Так за
что же и судить его? Тему вы сами одобрили,
а выполнена она — сколько вот я, прочтя сочинение, вижу — прекрасно!
—
А на какую
же указывать ему? На турецкую разве? Так той он подробно не знает. Тем более,
что он не только мысли, но даже обороты в сочинении своем заимствовал у знаменитых писателей, коих, однако, за то не наказывали и не судили.
М-me Фатеева говорила: «Это такой человек,
что сегодня раскается,
а завтра опять сделает то
же!» Сначала Мари только слушала ее, но потом и сама начала говорить.
— Но я не то,
что сам напечатаю,
а отнесу ее к какому-нибудь книгопродавцу, — объяснил Павел, —
что ж, тот не убьет
же меня за это: понравится ему — возьмет он,
а не понравится — откажется! Печатаются повести гораздо хуже моей.
—
А о
чем же? — возразил в свою очередь Павел. — Я, кажется, — продолжал он грустно-насмешливым голосом, — учился в гимназии, не жалея для этого ни времени, ни здоровья — не за тем, чтобы потом все забыть?
— Так
что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю!
А знаете ли вы то,
что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя — ходить в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так
что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня,
а потому стеснять вам в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
— Я?.. Кто
же другой, как не ты!.. — повторил полковник. — Разве про то тебе говорят,
что ты в университет идешь,
а не в Демидовское!
—
А про
что же? — спросил Павел хладнокровно; он хорошо знал своего старикашку-отца.
— Ну да, как
же ведь, благодетель!.. Ему, я думаю, все равно, куда бы ты ни заехал — в Москву ли, в Сибирь ли, в Астрахань ли;
а я одними мнениями измучусь, думая,
что ты один-одинехонек, с Ванькой-дураком, приедешь в этакой омут, как Москва: по одним улицам-то ходя, заблудишься.
— Не то
что военным,
а штатским — в том
же чине, — объяснил полковник. Говоря это, он хотел несколько поверить сына.
— Да, десятым — то
же,
что и из лавры нашей! — подтвердил настоятель. —
А у вас так выше, больше одним рангом дают, — обратился он с улыбкой к правоведу, явно желая показать,
что ему небезызвестны и многие мирские распорядки.
— Ну-с, прощайте! — сказал Дрозденко, вставая и целуясь с ним. Он заметил, кажется,
что Павел далеко не симпатизировал его мыслям, потому
что сейчас
же переменил с ним тон. — Кланяйтесь вашему Кремлю, — заключил он, — и помните,
что каждый камушек его поспел и положен по милости татарской,
а украинцы так только бились с ними и проливали кровь свою…
—
А в отношении себя
что же? — сказал Павел. Он видел,
что m-me Фатеева была за что-то очень сердита на Мари.
— Да ведь всему
же, братец, есть мера; я сам человек печный,
а ведь уж у них — у него вот и у покойницы, — если заберется
что в голову, так словно на пруте их бьет.
Ванька вынул,
что ему было сказано,
а потом, проводив барина и нисколько не прибрав разбросанных из чемодана вещей, сейчас
же отправился на свою осоку, улегся на ней и мгновенно захрапел.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи,
а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем,
что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким
же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете,
а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
— Потому
что вы описываете жизнь, которой еще не знаете; вы можете написать теперь сочинение из книг, — наконец, описать ваши собственные ощущения, — но никак не роман и не повесть! На меня, признаюсь, ваше произведение сделало очень, очень неприятное впечатление; в нем выразилась или весьма дурно направленная фантазия, если вы все выдумали,
что писали…
А если
же нет, то это, с другой стороны, дурно рекомендует вашу нравственность!
— Выкинуть-с! — повторил Салов резким тоном, — потому
что Конт прямо говорит: «Мы знаем одни только явления, но и в них не знаем — каким способом они возникли,
а можем только изучать их постоянные отношения к другим явлениям, и эти отношения и называются законами, но сущность
же каждого предмета и первичная его причина всегда были и будут для нашего разума — terra incognita». [неизвестная земля, область (лат.).]
Тот сейчас
же его понял, сел на корточки на пол,
а руками уперся в пол и, подняв голову на своей длинной шее вверх, принялся тоненьким голосом лаять — совершенно как собаки, когда они вверх на воздух на кого-то и на что-то лают;
а Замин повалился, в это время, на пол и начал, дрыгая своими коротенькими ногами, хрипеть и визжать по-свинячьи. Зрители, не зная еще в
чем дело, начали хохотать до неистовства.
—
Чем же нечестно? Отец-дурак дает этому мальчишке столько денег,
что он бы разврату на них мог предаваться,
а я оберу их у него и по крайней мере для нравственной жизни его сберегу!
В последние именины повторилось то
же, и хотя Вихров не хотел было даже прийти к нему, зная наперед,
что тут все будут заняты картами, но Салов очень его просил, говоря,
что у него порядочные люди будут; надобно
же, чтоб они и порядочных людей видели,
а то не Неведомова
же в подряснике им показывать.
—
Чем же дурно? — спросил полковник, удивленный этим замечанием сына. — Так
же, как и у других. Я еще больше даю, супротив других, и месячины, и привара,
а мужики едят свое, не мое.
— Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только,
что все эти люди работают на пользу вашу и мою,
а потому вот в
чем дело: вы были так милостивы ко мне,
что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году,
а остальные двести пятьдесят — в следующем,
а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли,
что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний
же день велеть купить говядины для всех.
— И ты думаешь,
что они будут благодарны тебе за то? Как
же, жди! Полебезят немного в глаза,
а за глаза все-таки станут бранить и жаловаться.
— Водочки я никогда не велю вам летом давать, потому
что она содержит в себе много углероду,
а углерод нужен, когда мы вдыхаем много кислороду; кислород
же мы больше вдыхаем зимой, когда воздух сжат.
—
Что же я, господа, вас не угощаю!.. — воскликнул вдруг Александр Иванович, как бы вспомнив, наконец,
что сам он, по крайней мере, раз девять уж прикладывался к водке,
а гостям ни разу еще не предложил.
Пришедшего его раздевать Ивана он сейчас
же отослал, сказав ему,
что он сам разденется,
а что теперь еще будет читать.
— И у ней нахожу нечто вроде этого; потому
что, при всем богатстве и поэтичности ее воображения, сейчас
же видно,
что она сближалась с разными умными людьми, наскоро позаимствовала от них многое и всеми силами души стремится разнести это по божьему миру;
а уж это — не художественный прием!
— Позвольте-с! Но
чем же она верна мужу?.. Только телом,
а никак не мыслью.
— Ну, так я, ангел мой, поеду домой, — сказал полковник тем
же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так
что мы целый день — то я дома,
а Мари здесь, то я здесь,
а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на
что она похожа стала…
— Да, не измените! — произнесла она недоверчиво и пошла велеть приготовить свободный нумер;
а Павел отправил Ивана в гостиницу «Париж», чтобы тот с горничной Фатеевой привез ее вещи. Те очень скоро исполнили это. Иван, увидав,
что горничная m-me Фатеевой была нестарая и недурная собой, не преминул сейчас
же начать с нею разговаривать и любезничать.
«
Что же, говорю, ты, значит, меня не любишь, если не женишься на мне и держишь меня, как мышь какую, — в мышеловке?»
А он мне, знаете, на эту Бэлу — черкешенку в романе Лермонтова — начнет указывать: «Разве Печорин, говорит, не любил ее?..
Монахи-то — хлопотать, хлопотать, — в сенат бумагу подали: «
Чем же, говорят, монастырю без рыбы питаться?»
А мужички-то сейчас к одному чиновничку — и денег дали: «Устрой дело!».
—
Что их вознаграждать-то! — воскликнул Замин. — Будет уж им, помироедствовали. Мужики-то, вон, и в казну подати подай, и дороги почини, и в рекруты ступай.
Что баря-то, али купцы и попы?.. Святые,
что ли? Мужички то
же говорят: «Страшный суд написан,
а ни одного барина в рай не ведут, все простой народ идет с бородами».
Я
же господину Фатееву изъяснил так:
что сын мой, как следует всякому благородному офицеру, не преминул бы вам дать за то удовлетворение на оружие; но так как супруга ваша бежала уже к нему не первому, то вам сталее спрашивать с нее,
чем с него, — и он, вероятно, сам не преминет немедленно выпроводить ее из Москвы к вам на должное распоряжение,
что и приказываю тебе сим письмом немедленно исполнить,
а таких чернобрысых и сухопарых кошек, как она, я полагаю, найти в Москве можно».
— Нет, и никогда не возвращу! — произнесла Клеопатра Петровна с ударением. —
А то,
что он будет писать к генерал-губернатору — это решительный вздор! Он и тогда, как в Петербург я от него уехала, писал тоже к генерал-губернатору; но Постен очень покойно свез меня в канцелярию генерал-губернатора; я рассказала там,
что приехала в Петербург лечиться и
что муж мой требует меня, потому
что домогается отнять у меня вексель. Мне сейчас
же выдали какой-то билет и написали что-то такое к предводителю.
—
А с
чего же вы думаете,
что у меня есть способности?
—
Что делать-то, Вихров?.. Бедные на мне не женятся, потому
что я сама бедна. Главное, вот
что — вы ведь знаете мою историю. Каролина говорит, чтобы я называлась вдовой; но ведь он по бумагам моим увидит,
что я замужем не была;
а потому я и сказала, чтобы сваха рассказала ему все: зачем
же его обманывать!
— Из каких
же?.. Сердитый и злой… у!.. Гадкий вы, после того!
А что, скажите, Неведомов говорил с вами?
— Да не выдадут
же, говорят тебе! — кричала Марья из коридора, в который она ушла. — Я — не Клеопатры Петровны,
а баринова. Он меня и за то уж съест теперь,
что я с барыней уезжала.
— Какие
же взятки? — воскликнул генерал. — Нет-с, совсем нет-с! Это хозяйственная экономия — это так!.. Вы знаете
что, — продолжал Эйсмонд несколько уже даже таинственно, — один полковой командир показал в отчете в экономии пять тысяч… его представили за это к награде… только отчет возвращается… смотрят: представление к награде зачеркнуто,
а на полях написано: «Дурак!».
— Вы согласитесь,
что полковой командир может и сэкономить, может и не сэкономить — это в его воле;
а между тем, извольте видеть,
что выходит: он будет сдавать полк, он не знает еще, сколько с него будущий командир потребует, —
что же, ему свои,
что ли, деньги в этом случае прикладывать; да иногда их и нет у него…