Неточные совпадения
— Они так всегда прежде и приезжали-с… Карета еще в восемь часов за ними
уехала, — пояснил ей швейцар.
Вслед за тем князь
с своей молодой женой
уехал в деревню и хлопотал единственно о том, чтобы взять
с собой превосходнейшую рояль.
Музыка и деревня поглотили почти совершенно их первые два года супружеской жизни; потом князь сделался мировым посредником, хлопотал искреннейшим образом о народе; в конце концов, однако, музыка, народ и деревня принаскучили ему, и он
уехал с женой за границу, где прямо направился в Лондон, сошелся, говорят, там очень близко
с русскими эмигрантами; но потом вдруг почему-то
уехал из Лондона, вернулся в Россию и поселился в Москве.
Едучи в настоящем случае
с железной дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами дома, князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный день ехал на станцию железной дороги, чтобы
уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае, князь до сих пор не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические и нравственные инстинкты.
Петербург казался ему гораздо более подвижным и развитым, и он стремился туда, знакомился там
с разными литераторами, учеными,
с высшим и низшим чиновничеством, слушал их, сам им говорил, спорил
с ними, но — увы! — просвета перед жадными очами его после этих бесед нисколько не прибывало, и почти каждый раз князь
уезжал из Петербурга в каком-то трагически-раздраженном состоянии, но через полгода снова ехал туда.
— Я все-таки
уезжаю с некоторой надеждой! — произнес он, еще раз пожимая ей руку.
— Мы-с пили, — отвечал ему резко князь Никита Семеныч, — на биваках, в лагерях, у себя на квартире, а уж в Английском клубе пить не стали бы-с, нет-с… не стали бы! — заключил старик и, заплетаясь ногою, снова пошел дозирать по клубу, все ли прилично себя ведут. Князя Григорова он, к великому своему удовольствию, больше не видал. Тот, в самом деле, заметно охмелевший,
уехал домой.
— Она, как нарочно, в гости сегодня
уехала, — отвечала
с улыбкою Елена.
С ним произошел такого рода случай: он
уехал из дому
с невыносимой жалостью к жене. «Я отнял у этой женщины все, все и не дал ей взамен ничего, даже двух часов в день ее рождения!» — говорил он сам себе.
С этим чувством пришел он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно приходила из училища и Елена и где обыкновенно они обедали и оставались затем целый день. По своей подвижной натуре князь не удержался и рассказал Елене свою сцену
с женой. Та выслушала его весьма внимательно.
— Маменька приказала вам сказать, — обратилась она к Елене, — что они со мной сейчас
уезжают к Иверской молебен служить, а потом к Каменному мосту в бани-с.
Барон молча выслушивал все это и в душе решился сначала
уехать в четырехмесячный отпуск, а потом,
с наступлением осени, хлопотать о переходе на какое-нибудь другое место.
Анна Юрьевна ушла сначала к княгине, а через несколько времени и совсем
уехала в своем кабриолете из Останкина. Князь же и барон пошли через большой сад проводить Елену домой. Ночь была лунная и теплая. Князь вел под руку Елену, а барон нарочно стал поотставать от них. По поводу сегодняшнего вечера барон был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века. Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг
с другом.
— Она
уехала с Анной Юрьевной, — отвечала княгиня, не смея, кажется, взглянуть мужу в лицо.
—
Уехала?..
С Анной Юрьевной? — повторил князь. — В таком случае вы поедете со мною в фаэтоне! — прибавил он княгине.
Вам, вероятно, не нравилось то, что я была слишком любезна
с вашим приятелем бароном, но заверяю вас, что барон никогда мне и нисколько не нравился, а, напротив, теперь даже стал противен, и я очень рада буду, когда он
уедет.
С настоящей минуты она начала серьезно подумывать, что, в самом деле, не лучше ли ей будет и не легче ли жить на свете, если она разойдется
с князем и
уедет навсегда в Петербург к своим родным.
Статейка газеты содержала следующее: «Нигилизм начинает проникать во все слои нашего общества, и мы, признаться,
с замирающим сердцем и более всего опасались, чтобы он не коснулся, наконец, и до нашей педагогической среды; опасения наши, к сожалению, более чем оправдались: в одном женском учебном заведении начальница его, девица, до того простерла свободу своих нигилистических воззрений, что обыкновенно приезжает в училище и
уезжает из него по большей части со своим обожателем».
— Они совсем от маменьки уехали-с.
— То есть имели!.. Вот прочтите эту бумагу, которую прислали о вас Анне Юрьевне, — проговорил князь и подал полученное Анной Юрьевной письмо, которое он,
уезжая от нее, захватил
с собой.
— Трое-с. В живых только вот она одна, ненаглядное солнышко, осталась, — отвечала Елизавета Петровна и вздохнула даже при этом, а потом, снимая шляпку, обратилась к дочери. — Ну, так я извозчика, значит, отпущу; ночевать, впрочем, не останусь, а
уеду к себе: где мне, старухе, по чужим домам ночевать… И не засну, пожалуй, всю ночь.
Она рассказала ей, как Миклаков прислал ей
с объяснением в любви записку, как он у нее был потом, и она сказала ему, что
уезжает в Петербург к отцу и матери.
— А время вот что-с может принести!.. — продолжал Елпидифор Мартыныч, перемежая по временам речь свою кашлем. — Когда вот последний раз я видел княгиню, она очень серьезно начала расспрашивать меня, что полезно ли будет для ее здоровья
уехать ей за границу, — ну, я, разумеется, зная их семейную жизнь, говорю, что „отлично это будет, бесподобно, и поезжайте, говорю, не на один какой-нибудь сезон, а на год, на два“.
И
с этими словами Елпидифор Мартыныч встряхнул перед глазами своих слушателей в самом деле дорогую бобровую шапку Оглоблина и вместе
с тем очень хорошо заметил, что рассказом своим нисколько не заинтересовал ни князя, ни Елену; а потому, полагая, что, по общей слабости влюбленных, они снова желают поскорее остаться вдвоем, он не преминул тотчас же прекратить свое каляканье и
уехать.
— Эврика! — произнес он сам
с собой и затем, написав рецепт и отдав его
с приличным наставлением г-же Петицкой, расшаркался перед нею моднее обыкновенного, поцеловал у нее даже при этом ручку и
уехал.
Елпидифор Мартыныч чмокнул только на это губами и
уехал от княгини
с твердою решимостью никогда ей больше ничего не рассказывать. Та же, оставшись одна, принялась рассуждать о своей приятельнице: более всего княгиню удивляло то, что неужели же Петицкая в самом деле полюбила Оглоблина, и если не полюбила, то что же заставило ее быть благосклонною к нему?
— Действительно, я на этот раз виновата и вперед не позволю себе никакой шутки
с вами! — проговорила она и, встав
с своего места, ушла совсем из гостиной и больше не возвращалась, так что Николя сидел-сидел один, пыхтел-пыхтел, наконец, принужден был
уехать.
— Разошлись?.. — проговорила княгиня, но на этот раз слово это не так страшно отозвалось в сердце ее, как прежде: во-первых, она как-то попривыкла к этому предположению, а потом ей и самой иногда невыносимо неловко было встречаться
с князем от сознания, что она любит другого. Княгиня, как мы знаем из слов Елпидифора Мартыныча, подумывала уже
уехать за границу, но, как бы то ни было, слезы обильно потекли из ее глаз.
Подчиняясь суровой воле мужа, который, видимо, отталкивал ее от себя, княгиня хоть и решилась
уехать за границу и при этом очень желала не расставаться
с Миклаковым, тем не менее, много думая и размышляя последнее время о самой себе и о своем положении, она твердо убедилась, что никогда и никого вне брака вполне любить не может, и мечты ее в настоящее время состояли в том, что Миклаков ей будет преданнейшим другом и, пожалуй, тайным обожателем ее, но и только.
— Потому что супруга твоя
уезжает с обожателем своим, и ты чувствительнейшим образом приедешь провожать ее один; а когда ты приедешь со мной, так скажут только, что оба вы играете в ровную!
Николя Оглоблин, самодовольно сознававший в душе, что это он вытурил княгиню за границу, и очень этим довольный, вздумал было, по своей неудержимой болтливости, рассказывать, что княгиня сама
уехала с обожателем своим за границу; но ему никто не верил, и некоторые дамы, обидевшись за княгиню, прямо объяснили Николя, что его после этого в дом принимать нельзя, если он позволяет себе так клеветать на подобную безукоризненную женщину.
При окончательном прощании Жуквич снова протянул ей руку. Она тоже подала ему свою, и он вдруг поцеловал ее руку, так что Елену немного даже это смутило. Когда гость, наконец, совсем
уехал, она отправилась в кабинет к князю, которого застала одного и читающим внимательно какую-то книгу. Елпидифор Мартыныч, не осмеливавшийся более начинать разговора
с князем об Елизавете Петровне, только что перед тем оставил его.
— Если вы находите, что это абсурд
с моей стороны, то я завтра же буду иметь честь пожелать вам всего хорошего и
уеду в Петербург.
— У меня просьба к вам есть… — начал он, и лицо его мгновенно при этом покрылось румянцем. — Вы, может быть, слышали… что я… собственно… в разводе
с женой, и что она даже…
уехала за границу
с одним господином. И вдруг теперь я… получаю из Парижа, куда они переехали, письмо… которым… уведомляют меня, что княгиня до такой степени несчастлива по милости этого человека, что вконец даже расстроила свое здоровье… Вы видели отчасти их жизнь: скажите, правда это или нет?
— Не знаю, как он думает, потому что после нашей ссоры я
с ним больше не видалась, а теперь он и совсем
уехал в Петербург.
— Вы
уезжать изволите-с? — спросил он ее.
«Я
уезжаю от вас навсегда. Вы, вероятно, сами согласны, что при розни, которая открылась в наших взглядах на все в мире, нам жить вместе нельзя. Ни
с какой помощью ни ко мне, ни к сыну моему прошу вас не относиться: мы оба совершенно обеспечены казенным местом, которое я получила у старика Оглоблина».
— Я им докладывал-с: они говорят, что проститься
с вами приехали, завтра
уезжают совсем за границу! — объяснил лакей.
— А так!.. Мало ли поляки сожгли у нас городов! Смотритель говорит, что Жуквич часов до трех ночи у ней просиживает, — кто за ними усмотрит тогда?.. Горничная ее и солдат, что у ворот стоит, тоже сказывали, что она по вечерам
с ним
уезжает и возвращается черт знает когда…
— Ты видел, как госпожа Жиглинская
уезжала по вечерам
с Жуквичем? — перекинулся старик к сторожу.
— Возвращается-с; и так как я вовсе не желаю, чтобы про меня говорили, что я всюду следую по пятам княгини, то и
уезжаю отсюда.
— Господин Жуквич уехал-с, — проговорил он.
Когда барон приехал в первый раз к князю, тот принял его довольно сухо; но барон, однако, отнесся к нему так симпатично,
с таким дружеским участием,
с такими добрыми и ласкающими манерами, что князь невольно смягчился, и когда барон
уехал, он переговорил по этому поводу
с женою.
Елена сделалась серьезно больна, прохворала почти полгода и, как только встала
с постели,
уехала с сыном за границу.