В водовороте

Князь сидел в Петербурге в том же самом номере гостиницы «Париж», в котором мы некогда в первый раз с ним встретились. Зачем князь в настоящее время приехал в Петербург, он сам того хорошенько не знал. Он бежал, кажется, от овладевшего им гнева против Елены, бежал и от любви к ней. Ему казалось, что весь этот польский патриотизм, как бы по мановению волшебного жезла снишедший на Елену, был, во-первых, плодом пронырливых внушений Жуквича и, во-вторых, делом собственной, ничем не сдерживаемой, капризной фантазии Елены, а между тем, для удовлетворения этого, может быть, мимолетного желания, она требовала, чтобы князь ломал и рушил в себе почти органически прирожденное ему чувство. «Положим даже, — рассуждал он, — что и в Елене этот польский патриотизм прирожденное ей чувство, спавшее и дремавшее в ней до времени; но почему же она не хочет уважить этого чувства в другом и, действуя сама как полька, возмущается, когда князь поступает как русский». Далее затем в голове князя начались противоречия этим его мыслям: «Конечно, для удовлетворения своего патриотического чувства, — обсуживал он вопрос с другой стороны, — Елене нужны были пятнадцать тысяч, которые она могла взять только у князя, и неужели же она не стоила подобного маленького подарка от него, а получив этот подарок, она могла располагать им, как ей угодно?.. Эти пятнадцать тысяч ему следовало бы подарить!» — решил князь мысленно; но в то же время у него в голове сейчас явилось новое противоречие тому: «Этими пятнадцатью тысячами дело никак бы не кончилось, — думал он, — Елена, подстрекаемая Жуквичем, вероятно, пойдет по этому пути все дальше и дальше и, чего доброго, вступит в какой-нибудь польский заговор!» Князь был не трус, готов был стать в самую отчаянную и рискованную оппозицию и даже с удовольствием бы принял всякое политическое наказание, но он хотел, чтоб это последовало над ним за какое-нибудь дорогое и близкое сердцу его дело. Стоять же за польщизну [Польщизна – совокупность всего подлинно польского.], или, лучше сказать, за польскую шляхту и ксендзов, он считал постыдным для себя.

Живя уже несколько дней в Петербурге, князь почти не выходил из своего номера и только в последнее утро съездил на могилу к Марье Васильевне, недавно перед тем умершей и похороненной. Заехав потом к мраморщику, он заказал ему поставить над ее могилою памятник, а теперь, сидя один в комнате, невольно вспоминал об этой доброй старушке, так горячо и так бескорыстно его любившей. Вдруг ему подали телеграмму из Москвы; князь задрожал даже весь; он непременно предполагал, что эта телеграмма была от Елены, и надежда, что она хочет помириться с ним, исполнила его сердце радостью.

Телеграмма его извещала:

«Вчерашнего числа Елена Николаевна совсем уехали из вашего дома. Мы их спрашивали, куда они уезжают, и они нам сказали, что к маменьке ихней. Мы на другой день ходили к их маменьке; она сказала, что их нет у них, и очень сами этим встревожились! Спиридон Скворцов и Михайла Гаврилов».

Князь первоначально понять не мог, кто это ему телеграфирует, и только потом сообразил, что это были лакеи его. Первым делом князя после того было взглянуть на часы, — был всего еще второй час. Князь крикнул своего камердинера и велел ему сейчас же собраться, а через час какой-нибудь он был на железной дороге и ехал обратно в Москву. Печаль и даже отчаяние до такой степени ярко отражались во всей его наружности, что ехавшая с ним в одном вагоне довольно еще нестарая и, должно быть, весьма сердобольная дама никак не могла удержаться и начала беспрестанно обращаться к нему.

— Monsieur, вы должно быть, чем-нибудь нездоровы?

— Да, нездоров! — отвечал ей почти грубо князь.

— Это по лицу вашему видно: у моего мужа именно такое выражение лица было, — и я только говорить не хочу, но с ним после очень нехорошо было!

— Что же такое было? — спросил ее не так уже сурово князь.

— Он умер! — отвечала дама с ударением.

— И отлично это! — подхватил князь, и, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить себя от задушавшей его тоски, он вышел на платформу и стал жадно вдыхать свежий и холодный воздух; при этом ему несколько раз приходила в голову мысль броситься на рельсы, чтобы по нем прошел поезд. «Но тут можно, пожалуй, не умереть, — думал он: — а сделаться только уродом; револьвер, в этом случае, гораздо вернее».

Когда князь, наконец, приехал в Москву в свой дом и вошел в кабинет, то сейчас заметил лежащее на столе письмо, адресованное рукою Елены. Он схватил его, проворно распечатал и прочел. Елена писала ему:

«Я уезжаю от вас навсегда. Вы, вероятно, сами согласны, что при розни, которая открылась в наших взглядах на все в мире, нам жить вместе нельзя. Ни с какой помощью ни ко мне, ни к сыну моему прошу вас не относиться: мы оба совершенно обеспечены казенным местом, которое я получила у старика Оглоблина».

Князь не успел еще прийти несколько в себя от этого письма, как вошел к нему выездной лакей и низким басом произнес:

— Баронесса Мингер!

— Что? — переспросил князь, сначала и не понявший его хорошенько.

— Баронесса Анна Юрьевна Мингер! — пояснил ему лакей.

Князь сделал злую гримасу.

— Ты скажи, что я сейчас только приехал и устал с дороги! — проговорил было он.

— Я им докладывал-с: они говорят, что проститься с вами приехали, завтра уезжают совсем за границу! — объяснил лакей.

— О, черт бы ее драл!.. — сказал, не удержавшись, князь. — А барон с ней?

— Никак нет-с!

— Ну, проси!

Анна Юрьевна довольно долго шла из кареты до кабинета. Она была на этот раз, как и следует молодой, в дорогом голубом платье, в очень моложавой шляпе и в туго-туго обтягивающих ее пухлые руки перчатках; выражение лица у ней, впрочем, было далеко не веселое. По обыкновению тяжело дыша и тотчас же усаживаясь в кресло, она начала:

— Как ты мило поступил!.. Я его только хотела на свадьбу к себе позвать, а он в Петербург уехал!

Князь молчал.

— Скажи на милость, — продолжала Анна Юрьевна, — что такое у тебя с Еленой произошло? Ко мне этот дуралей Николя Оглоблин приезжал и говорит, что она от тебя сбежала и поступила к отцу его на службу в кастелянши.

— Да, она уехала от меня!

— Но отчего? По какой причине?

— По той, что мы расходимся с ней в понятиях.

Князю, кажется, легче было бы стоять под пыткой, чем делать все эти ответы.

— Как же, вы так-таки совсем и разошлись? — приставала к нему Анна Юрьевна.

— Не знаю!.. Я не видал еще ее по возвращении из Петербурга.

— Cela veut dire qu'elle а bacle tout cela en ton absence? [Это значит, что она все это проделала в твое отсутствие? (франц.).]

— Oui! [Да! (франц.).] — отвечал князь отрывисто и глухим голосом.

— Смотри какая!.. Ужас, с каким душком женщина! — говорила Анна Юрьевна.

Она, наконец, поняла, что этот разговор был очень неприятен для князя, а потому и переменила его.

— Я уже обвенчалась с бароном! — сказала она.

— Слышал-с!.. Человек возвестил мне вашу новую фамилию! — отвечал с оттенком насмешки князь.

— Как, по-твоему, глупо я поступила? — спросила его Анна Юрьевна, заметив это.

— Отчего же!.. Ежели существует согласие между вашими нежными сердцами!.. — говорил князь в том же тоне.

— Какое тут согласие!.. Как вот и у тебя с Еленой… А главное, мне поздно было это делать; хочу от стыда за границу ехать et je ferai croire, que je suis marie de long temps. [и сделать вид, что я давно замужем (франц.).]

— Зачем же вы делали это, когда вы так стыдитесь того? — спросил ее князь злобно и насмешливо.

— Слабость характера, — сама знаю!.. Барон стал пугать, что совсем уедет от меня, — мне и жаль его сделалось…

Проговоря это, Анна Юрьевна замолчала.

— Но куда вы именно едете за границу? — продолжал ее спрашивать князь тем же злым тоном.

— Сначала в Берлин — для совета с докторами: я больна делаюсь и серьезно больна, — а потом проеду в Париж и непременно увижу там княгиню твою!.. Que lui dire de ta part? [Что ей сказать от тебя? (франц.).]

— Кланяйтесь и пожелайте ей всего хорошего, — проговорил князь.

Анна Юрьевна еще не кончила своего, терзающего князя посещения, как в кабинет к нему подкрался и вошел тихими шагами новый гость — Елпидифор Мартыныч; этого князь не мог уж перенести.

— Что вам угодно от меня? — спросил он прямо и не церемонясь Елпидифора Мартыныча, так что тот попятился даже несколько назад.

— К-ха!.. Там-с кучер ваш… болен… извещали меня!.. — ответил он прерывистым голосом.

— Ну, так вы к кучеру и приходите! — сказал ему немилосердно князь.

— Я видел уже кучера, — произнес Елпидифор Мартыныч, приосанившись немного, — и пришел спросить вас, как вы прикажете: здесь ли его держать или в больницу положить?

Но, собственно говоря, Елпидифор Мартыныч зашел к князю затем, чтобы разведать у него, за что он с Еленой Николаевной поссорился и куда она от него переехала, о чем убедительнейшим образом просила его Елизавета Петровна, даже не знавшая, где теперь дочь живет. Вообще этот разрыв Елены с князем сильно опечалил и встревожил Елизавету Петровну и Елпидифора Мартыныча: он разом разбивал все их надежды и планы.

— Зачем его в больницу класть, когда вы домашним доктором наняты? — продолжал допекать Елпидифора Мартыныча князь.

— Да я и не отказываюсь от того, — помилуйте! — бормотал тот, краснея весь в лице.

— Так и лечите его!.. — сказал ему на это князь.

— Слушаю-с!.. Я сейчас к нему еще зайду! — проговорил Елпидифор Мартыныч и, повернувшись, вышел из кабинета.

Анне Юрьевне, все еще сердившейся на Елпидифора Мартыныча за сделанный им доносец на нее и не удостоившей его в настоящее свидание даже взглядом, он не осмелился даже поклониться; но, выйдя в залу, старик сбросил с себя маску смирения и разразился ругательством.

— Все эти аристократишки — скоты, ей-богу!.. Чистейшие скоты! — говорил он сам с собой.

— Ну, однако, ты, я вижу, очень не в духе, — обратилась Анна Юрьевна к князю, вставая с своего места.

Князь на эти слова ее тоже поднялся с своего места.

— Ты все-таки съезди к этой девочке своей: quele brouille avez vous eu les deux! [как вам обоим досталось! (франц.).] — говорила Анна Юрьевна, уходя.

По доброте своей, она не любила, когда любовники ссорились, и по собственным опытам была убеждена, что в этом ничего нет хорошего!

По отъезде ее князь крикнул, чтоб ему подавали карету, и поехал в дом к Оглоблину.

Здесь он скоро разыскал квартиру Елены, где попавшаяся ему в дверях горничная очень сконфузилась и не знала: принимать его или нет; но князь даже не спросил ее: «Дома ли госпожа?» — а прямо прошел из темной передней в следующую комнату, в которой он нашел Елену сидящею за небольшим столиком и пишущею какие-то счеты. Увидев его, она немножко изменилась в лице; князь же, видимо, старался принять на себя веселый и добрый вид.

— Елена, что это вы за сумасшествие выдумали? — проговорил он, протягивая к ней руку.

Елена с своей стороны приняла у него руку его и даже пожала ее.

— Вы находите, что это сумасшествие? — спросила она его довольно спокойным голосом.

— Разумеется!.. Из-за чего затевать всю эту историю было?.. Поедемте, пожалуйста, сейчас опять ко мне!

— К вам?.. Нет, я больше к вам никогда не поеду! — сказала Елена.

— Но отчего?.. За что?.. — говорил князь. У него при этом начало даже подергивать все мускулы в лице. — Если вы рассердились за эти деньги, так я велю вам немедля прислать их.

Елена при этом насмешливо улыбнулась.

— Вот как, подкупать теперь стал!.. — произнесла она. — Но неужели, однако, ты до сих пор не убедился, что меня никогда и ни на что ни подкупить, ни упросить нельзя?

— Да, господи, разве я подкупаю тебя?.. Я хочу только уничтожить причину, рассорившую нас.

Князь все еще, как мы видим, продолжал сохранять свой добрый тон.

— Причина не в одном этом заключается, как и прежде я тебе говорила, — отвечала Елена.

— Но знаешь ли ты, Елена, что, поступая таким образом со мной, ты можешь довести меня до самоубийства.

— Ха-ха-ха! — засмеялась Елена, так что князь даже позеленел весь при этом. — Из уважения к тебе я не хочу верить словам твоим! — начала она уже серьезно. — Но если бы ты в самом деле решился когда-нибудь сделать подобную глупость, то, признаюсь, незавидное бы воспоминанье оставил во мне по себе!.. — И Елена опять при этом усмехнулась. — Потому что, — продолжала она, как бы желая разъяснить свою мысль, — мужчина, который убивает себя оттого, что его разлюбила какая-нибудь женщина, по-моему, должен быть или сумасшедший, или дурак набитый…

— Но ты, однако, значит, все-таки меня совершенно разлюбила? — спросил князь, все более и более бледнея в лице, и голос его при этом был не столь добрый.

— Да, я почти тебя совершенно разлюбила! — отвечала Елена, — во мне теперь живет к другому гораздо более сильное чувство, и, кажется, этот новый Молох [Молох – языческий бог, неоднократно упоминаемый в библии.] мой больше мне по характеру…

— И этот Молох твой новый, конечно, Польша!.. — сказал князь, очень хорошо понявший, о каком собственно чувстве говорила Елена.

Лицо его между тем становилось все мрачнее и мрачнее.

— Польша! — отвечала она ему.

— Но ты, в этом твоем поклонении, забыла, что у нас с тобой есть общий сын, — возразил князь.

— Сына нашего, если ты желаешь, можешь видать; но иметь какое-нибудь влияние на его воспитание я тебе не позволю.

— А с тобой, значит, я и видаться не должен буду? — спросил князь.

— Я просила бы тебя об этом! — произнесла, немного потупляясь, Елена.

Князь невольно поник головой: ему все еще не верилось, чтобы Елена была такая с ним, какою она являлась в настоящую минуту.

— Елена, неужели ты все это говоришь серьезно? — сказал он ей опять добрым голосом.

— Совершенно серьезно! — как бы отчеканила на меди Елена.

— И мы в самом деле должны будем расстаться навсегда?

— Должны расстаться навсегда! — повторила решительным тоном Елена.

— Но ведь, Елена, пойми ты: мне жить будет нечем нравственно без тебя… Научи, по крайней мере, меня: что мне делать с собой?

— Самое лучшее, по-моему, для тебя, — отвечала Елена, по-видимому, совершенно искренним тоном, — сойтись опять с женой. Я не хотела тебе тогда говорить, но ей действительно нехорошо живется с Миклаковым, и она очень рада будет возвратиться к тебе.

Князь эти слова Елены принял за самую горькую насмешку.

— О, какой это демон, — воскликнул он, — вразумляет и учит тебя так язвить и оскорблять меня!.. Неужели это все тот же злодей?.. Елена! Пожалей, по крайней мере, ты его, если он становится тебе дорог… Я убью его, Елена, непременно убью, или пусть он меня убьет!

Елена употребила над собой немалое усилие, чтобы не смутиться перед бешеным взрывом князя.

— Ты, конечно, говоришь о Жуквиче, но он тут ни в чем не виноват, и я очень рада, что ты сказал, что убить его хочешь, — я предуведомлю его о том.

— Нет, не успеешь!.. Не успеешь! — вскричал князь, грозя пальцем, и затем, шатаясь, как пьяный, вышел из комнаты, а потом и совсем из квартиры Елены.

Очутившись на дворе, он простоял несколько времени, как бы желая освежиться на холодном воздухе, а потом вдруг повернул к большому подъезду, ведущему в квартиру старика Оглоблина. У швейцара князь спросил:

— Дома ли молодой Оглоблин?

— Дома изволят-с быть, — отвечал тот ему и указал князю, куда ему идти.

M-r Николя в это время перед тем только что позавтракал и был вследствие этого в весьма хорошем расположении духа. Занят он был довольно странным делом, которым, впрочем, Николя постоянно почти занимался, когда оставался один. Он держал необыкновенно далеко выпяченными свои огромные губы и на них, как на варгане, играл пальцем и издавал при этом какие-то дикие звуки ртом. Когда князь появился в его комнате, Николя мгновенно прекратил это занятие и одновременно испугкся и удивился.

Наружный вид князя еще более усилил страх Николя: он вообразил, что князь пришел спросить у него отчета, как он смел выхлопотать место Елене.

— Очень рад, что я вас застал дома!.. Поедемте со мной сейчас! — проговорил князь.

— Куда поехать? — спросил Николя, выпучивая на него свои глаза.

— Я тут одного господина должен вызвать на дуэль, и вы будете моим секундантом… Мне, кроме вас, не к кому обратиться.

— Дуэль?.. Господи!.. — произнес Николя, взглядывая мельком на висевшие на стене ружья свои и пистолеты, из которых он ни из одного не стреливал. — Но ведь я, князь, ей-богу, никогда не бывал секундантом, и что тут делать — совершенно не знаю!.. — присовокупил он каким-то жалобным голосом.

— Все равно, знать тут нечего, поедемте! — говорил князь.

— Я болен, князь, ей-богу, болен! — продолжал Николя, не двигаясь с своего места. — Мне доктор строго запретил выезжать: «умрете», говорит.

Князь побледнел от гнева.

— Если вы не поедете со мной, — произнес он, стискивая зубы, — так я по всей Москве буду рассказывать, что вы трус и подлец!

— О, какой вы смешной! — зашутил уже Николя. — Ну, поедемте, черт дери, в самом деле, всех и все! — воскликнул он, бог знает что желая сказать последними словами. — Кого это вы вызываете? — присовокупил он как бы и тоном храбреца.

— Жуквича! — отвечал князь.

— А за что это? — любопытствовал Николя: в нехитрой голове его явилось подозрение, что не за Елену ли они поссорились, и что нет ли у ней чего с Жуквичем.

— Это мое дело! — сказал ему мрачно князь. — Да сбирайтесь же! — прибавил он.

— Я готов, извольте! — произнес Николя и, как агнец, ведомый на заклание, последовал за князем, который посадил его к себе в карету и повез.

— Я очень рад, конечно, что могу вам услужить этим, очень рад! — храбрился Николя; но сквозь все эти восклицания так и слышался худо скрываемый страх.

Приехав в гостиницу, где жил Жуквич, князь прямо прошел к тому в номер, введя с собою и Николя, из опасения, чтобы тот не улизнул. Они застали Жуквича дома. Тот при виде их заметно смутился. Князь подошел к нему и сказал ему не громко и по-английски, чтобы Николя не мог понять, что он говорит:

— Вы поссорили меня прежде с русскими эмигрантами, дружбу которых я высоко ценил!.. Поссорили теперь с женщиною, горячо мною любимой, и я вас вызываю на дуэль и хочу убить вас!

Жуквич при этом заметно побледнел.

— Вы ошибаетесь во всем этом; я не считаю себя нисколько виновным против вас! — проговорил он тоже по-английски.

— Я вас считаю: слышите?.. И если не будете со мной драться, я приду к вам и просто убью вас! — продолжал князь по-прежнему по-английски.

Жуквич понурил на некоторое время голову.

— Но я ж не имею секунданта! — произнес он уже по-русски и как бы размышляя.

— Ищите, это ваше дело, а мой секундант — вот!.. — сказал и князь по-русски, показывая на Николя, все время стоявшего у окна и скрестившего, наподобие Наполеона I, на груди у себя руки.

— Я ж не знаю, найду ли я теперь кого?.. — сказал Жуквич, пожимая плечами, и затем проворною походкой вышел из номера.

Князь мрачно и беспокойно посмотрел ему вслед. Жуквич прошел в один из смежных номеров, в котором на диване, в довольно гордой позе, сидел молодой человек и читал какой-то, должно быть, роман.

Жуквич начал ему говорить что-то по-польски, с несовсем, впрочем, чистым польским акцентом.

Молодой человек выслушал его внимательно; слова Жуквича, видимо, сконфузили его: он возразил ему, с своей стороны, по-польски, но тоже как-то звякая в произношении.

— Да ничего ж не может быть из того, — глупость, вздор — тьфу! — восклицал Жуквич по-русски. — Вы ж сумеете своровать пулю, а я ж выстрелю на воздух.

Молодой человек все еще не решался.

— Мы ж, Эмануил, жили все с вами вместе, — надобно ж помогать друг другу! — говорил почти умоляющим голосом Жуквич.

— Но они ж могут заметить то! — проговорил, наконец, молодой человек и тоже, подобно Жуквичу, с сильным прибавлением «ж».

— Где ж заметить-то? Он сумасшедший, как есть, а другой, секундант его — дурак, я ж знаю его!.. — горячился тот. — Я вам, Эмануил, сколько денег давал!.. Надобно ж помнить то!.. Вы были б давно ж без меня в тюрьме!.. — прибавил он.

Последнее доказательство, как видно, подействовало отчасти на молодого человека. Он поднялся с своего места.

— Я, право ж, не знаю, как сделать это! — сказал он как бы в раздумьи.

— Да что ж тут сделать?.. Разве трудно ж, чтобы пулю, вместо чтобы так, — вот так ее!.. — воскликнул Жуквич и при этом сначала ткнул пальцем вниз, а потом рукой показал на обшлаг своего рукава.

Во всем этом объяснении его красивая и почти величественная наружность совершенно изменилась: он сделался как-то гадок и подл на вид.

— Да не отговаривайтесь ж, Эмануил, они ж нас ждут! — вопиял Жуквич и потом, взяв почти насильно молодого человека за руку, повел его.

Князь между тем рвался от нетерпения, и ему начинали приходить в голову подозрения, что не удрал ли от него Жуквич; но двери отворились, и тот вошел с своим молодым товарищем. Оба они постарались принять спокойный вид, и молодой человек по-прежнему уже имел свою гордую осанку. Жуквич сначала отрекомендовал его князю, а потом Оглоблину. Молодой человек, кланяясь, сгибал только немного голову на своей длинной шее.

— А на каком оружии будет дуэль? — спросил он Жуквича.

— На пистолетах ж! Я желаю на пистолетах!.. Они ж у меня и есть! — отвечал тот и, сходя в свою спальню, вынес оттуда пару отличных пистолетов. — Не угодно ли вам видеть их? — проговорил он, подавая пистолеты Николя, который с видом знатока осмотрел их внимательно.

— Но в каком месте дуэль назначена? — продолжал молодой человек, сохраняя свою гордую осанку.

— В саду у меня, если хотите; он довольно большой и совсем пустой! — сказал князь.

Молодой человек вопросительно взглянул при этом на Жуквича.

— Мне ж все равно! — отвечал тот.

Все тронулись потом за князем, который опять поехал с Николя, а Жуквич с своим секундантом.

— Я очень рад этой дуэли, очень! — повторял Николя всю дорогу; но вместе с тем от страха и от волнения у него даже как-то глаза перекосились.

Князь ничего ему не отвечал и был почти страшен на вид. Приехав к себе в дом, он провел своих гостей прямо в сад, дорожки в котором все были расчищены, и на средней из них оказалось удобным совершить задуманное дело. Молодой секундант Жуквича сейчас принялся назначать место для барьера.

— Тут, я полагаю! — отнесся он к Николя, как к сотоварищу своему.

— Конечно, тут!.. Разумеется! — зашамшил тот своим язычищем.

Молодой человек после того отмерил от барьера в ту и другую сторону по нескольку шагов и стал заряжать пистолеты. Князь во все время этих приготовлений стоял без шубы и с нетерпением ожидал того, когда они кончатся.

В уме его, против собственного желания, проходили довольно странные мысли. В саду в это время летали кой-какие птички и что-то такое чирикали; в воздухе раздавался благовест к вечерне в соседнем приходе. Князю припомнилось его детство, когда он именно в эти часы гулял в саду; потом мелькнул в его воображении образ Елены, жены, и затем пришла мысль, что через несколько мгновений, может быть, он ничего не будет ни видеть, ни чувствовать. Жуквич, с своей стороны, тоже стоял с довольно мрачным выражением, и при этом красивые глаза его неустанно и пристально были устремлены на молодого секунданта, который, наконец, зарядил пистолеты и, проговоря негромким и несколько взволнованным голосом: «готовы», вручил их противникам. Те стали на свои места и начали подходить к барьеру. Николя, все время было стоявший около князя и как бы желавший его тем защитить, при виде, что Жуквич направляет свой пистолет в их сторону, заорал благим матом: «Погодите, постойте, постойте!» — и бросился в кусты.

— Станьте ж вот тут около меня, здесь безопасно! — сказал ему с насмешкой секундант Жуквича.

Николя подскочил к нему и стал за ним. Князь прицелился в самый лоб Жуквича и выстрелил. Вслед за тем выстрелил и Жуквич, но при этом он заметно держал пистолет вбок от князя. Оба противника оказались невредимы.

— Еще стреляться!.. Еще!.. — закричал было князь.

Жуквич на это склонил немного голову.

— Я ж принял раз от вас вызов, не будучи ни в чем перед вами виновен; но быть вашей постоянной мишенью я не желаю!

— Но все-таки я вас убью!.. Я убить вас хочу!.. — кричал князь.

— Убить ж вы меня можете… тогда закон вас накажет за то! — проговорил Жуквич, пожимая плечами. — Идемте ж! — присовокупил он своему секунданту.

Тот был совсем готов и даже держал пистолеты под мышкой; они отправились.

— Постойте, постойте!.. — кричал было им князь задыхающимся голосом. — Оглоблин, остановите их! — присовокупил он, обращаясь к Николя.

У самого князя сил, кажется, не было тронуться с своего места. Он стоял, одною рукою держась за дерево, а другою схватясь за свой бок.

Николя, впрочем, его не послушал и принялся его уговаривать.

— Да нельзя, князь, по законам дуэли этого нельзя! — убеждал он его.

— О боже мой, боже мой! — простонал князь и, шатаясь, пошел из саду.

Николя последовал за ним. Он каждую минуту ожидал, что князь упадет; однако тот дошел до дому, взошел даже на лестницу, прошел в свой кабинет, упал вверх лицом на канапе и закрыл глаза.

Николя смотрел на него оторопелыми глазами.

— Не нужно ли послать за доктором? — стал он спрашивать князя своим шепелявым языком.

— Мне все равно! — отвечал тот досадливым тоном.

Николя постоял еще некоторое время около князя, а потом вышел и сказал людям, чтоб ехали за доктором. Те, разумеется, поскакали за Елпидифором Мартынычем. Тот с своей стороны, несмотря на причиненное ему князем оскорбление, немедля приехал. Николя между тем, чтобы не беспокоить больного, ходил уже по зале.

— Струсил это он, — что тут хвастать-то!.. Нечего!.. Захворал вот даже! — шептал он сам с собой своими губищами.

Елпидифор Мартыныч, осмотрев князя, вышел из кабинета с озабоченным лицом.

— Что такое с ним? — спросил его Николя.

Елпидифор Мартыныч в ответ махнул только рукой.

— Все тут есть!.. И воспаление печени, и давление на мозг, и не разберешь сразу-то… — проговорил он каким-то даже растерянным голосом.

— У них тут с Жуквичем сейчас дуэль была!.. Я секундантом был у князя! — не утерпел Николя и начал извергать из себя.

— А!.. — произнес с удивлением Елпидифор Мартыныч. — Но за что же это? — присовокупил он.

— Должно быть, из-за этой Жиглинской, что у нас теперь служит!

— Так!.. Да!.. Верно, что так! — подтверждал Елпидифор Мартыныч.

— Едва растащил их!.. Князь хотел другой раз стреляться! — продолжал Николя рассказывать.

— А!.. — повторил еще раз с удивлением Елпидифор Мартыныч.