Неточные совпадения
Он как-то притворно-радушно поклонился дяде, взглянул на генерала и не поклонился ему; улыбнулся тетке (и улыбка его в этом случае была гораздо добрее и искреннее), а потом, кивнув головой небрежно барону, уселся на один из отдаленных диванов, и лицо его вслед за
тем приняло скучающее и недовольное выражение, так что Марья Васильевна не преминула
спросить его встревоженным голосом...
— А курить? —
спросил его
тот лаконически.
— Совершеннейшее! — воскликнул князь, смотря на потолок. — А что, — продолжал он с некоторой расстановкой и точно не решаясь вдруг
спросить о
том, о чем ему хотелось
спросить: — Анна Юрьевна ничего тебе не говорила про свою подчиненную Елену?.. — Голос у него при этом был какой-то странный.
— Да, но ко мне почему-то не зашла; о тебе только
спросила… — Слова эти княгиня тоже заметно старалась произнести равнодушно; но все-таки они у ней вышли как-то суше обыкновенного. — Очень уж тебя ждали здесь все твои любимые дамы! — присовокупила она, улыбаясь и как бы желая
тем скрыть
то, что думала.
— Что это, в любви, что ли, он с тобой объяснялся? —
спросила она дочь не
то одобрительно, не
то насмешливо.
— Это с чего вам пришло в голову? —
спросил, сколько возможно насмешливым и даже суровым голосом, князь. Но если бы в комнате было несколько посветлее,
то Анна Юрьевна очень хорошо могла бы заметить, как он при этом покраснел.
— Большой прикажете? —
спросил его
тот.
— Почему же я говорю утопию? —
спросила Елена удивленным голосом: ее больше всего поразило
то, с какой это стати и в каком значении употребила тут Анна Юрьевна слово «утопия».
— Вы едете за границу? —
спросил его
тот насмешливо.
— Княгиня приказали вас
спросить, что могут они послать за Елпидифором Мартынычем? — доложила ему
та.
У Григоровых Елпидифор Мартыныч решился на этот раз повести себя немножко сурово и сердито, желая дать им понять, что его нельзя так третировать:
то поди вон,
то пожалуй к нам, — и на первых порах выдержал эту роль; попав сначала случайно в мужской флигель и не найдя там никого, кроме лакея, он строго
спросил его...
— Законы суть условия, которые люди, составившие известное общество, заключили между собой, чтобы жить вместе, — так?.. — пояснила Елена барону и вместе с
тем как бы
спросила его.
Княгиня тоже молчала. Перебирая в душе своей все ощущения, она
спрашивала себя мысленно, нравится ли ей хоть сколько-нибудь барон, и должна была сознаться, что очень мало; но, как бы
то ни было, она все-таки решилась продолжать с ним кокетничать.
— Про нее, между прочим, рассказывают, — продолжала г-жа Петицкая, — и это не
то что выдумка, а настоящее происшествие было: раз она идет и встречает знакомого ей студента с узелком, и этакая-то хорошенькая, прелестная собой,
спрашивает его: «Куда вы идете?» — «В баню!» — говорит. — «Ну так, говорит, и я с вами!» Пошла с ним в номер и вымылась, и не
то что между ними что-нибудь дурное произошло — ничего!.. Так только, чтобы показать, что стыдиться мужчин не следует.
— Пешком, вероятно? —
спросил князь приятеля, видя, что
тот утирает катящийся со лба крупными каплями пот.
— Но что же делать, как помочь
тому? —
спрашивала Елена.
— Но как же, однако, помочь
тому? —
спросил князь.
— Неприятнее всего тут
то, — продолжал князь, — что барон хоть и друг мне, но он дрянь человечишка; не стоит любви не только что княгини, но и никакой порядочной женщины, и это ставит меня решительно в тупик… Должен ли я сказать о
том княгине или нет? — заключил он, разводя руками и как бы
спрашивая.
— Что ты такое, по крайней мере, пишешь к нему? —
спросила она, вовсе не ожидая, что Елена ответит ей что-нибудь; но
та, однако, отвечала...
— Но где же может быть князь? —
спросила Елизавета Петровна, все более и более приходя в досаду на
то, что Марфуша не застала князя дома: теперь он письмо получит, а приглашение, которое поручила ему Елизавета Петровна передать от себя, не услышит и потому бог знает чем все может кончиться.
После
того он встал, пришел к Яру,
спросил себе есть, но есть, однако, ничего не мог; зато много выпил и вслед за
тем, как бы под влиянием величайшего нетерпения, нанял извозчика и велел ему себя проворнее везти обратно в Останкино, где подали ему письмо от Елены.
Миклаков между
тем ходил взад и вперед по комнате. Выражение лица у него было тоже какое-то недовольное; видно, что и у него на душе было скверно, и, когда Елена поуспокоилась несколько, он
спросил ее...
— А
то, что… — начал Оглоблин, и шепелявый язык его немного запнулся при этом, — будто бы архиерей… я, ей-богу, передаю вам
то, что другие говорили,
спросил даже: дама она или девица… Слышали вы это?
— Какая статья? —
спросила Анна Юрьевна. Сама она никогда не читала никаких газет и даже чувствовала к ним величайшее отвращение вследствие
того, что еще во время ее парижской жизни в одной небольшой французской газетке самым скандальным образом и с ужасными прибавлениями была рассказана вся ее биография.
Весть об этом в редакцию сообщил Елпидифор Мартыныч, который пользовал в оной и, разговорившись как-то там о развращении современных нравов, привел в пример
тому Елену, которую он, действительно, встретил раз подъезжающею с князем к училищу, и когда его
спросили, где это случилось, Елпидифор Мартыныч сначала объяснил, что в Москве, а потом назвал и самое училище.
— Хорошо-с, передам! — сказал, опять засмеясь, Николя и очень, как видно, довольный таким поручением. — У нас после
того Катерина Семеновна была, — бухал он, не давая себе ни малейшего отчета в
том, что он говорит и кому говорит. — «Что ж, говорит,
спрашивать с маленькой начальницы, когда, говорит, старшая начальница
то же самое делает».
— Что такое? —
спросил тот.
— Как же не содержанкой? Мать мне сама призналась, что она получала от вас несколько месяцев по триста рублей серебром каждый, и я надеюсь, что деньги эти вы давали ей за меня, и она, полагаю, знала, что это вы платите за меня!.. Как же вы оба смели не сказать мне о
том?.. Я не вещь неодушевленная, которую можно нанимать и отдавать в наем, не
спрашивая даже ее согласия!
— Ваша фамилия? —
спросил подмастерье опять
тем же тоном недоумения.
— Так вы, значит, смеетесь теперь
тому, что там происходило? —
спросила его г-жа Петицкая.
Далее разговор на эту
тему не продолжался. Миклаков стал молча играть в карты и только по временам иногда слегка вздыхал, и княгиня каждый раз уставляла на него при этом добрый взгляд; наконец, она, как бы собравшись со смелостью и ставя при этом огромнейший ремиз,
спросила его тихим голосом...
Князь в радости своей не
спросил даже Елпидифора Мартыныча, что такое, собственно, он сделал с Еленой, а между
тем почтенный доктор совершил над нею довольно смелую и рискованную вещь: он, когда Елена подошла к нему, толкнул ее, что есть силы, в грудь, так что сна упала на пол, и
тем поспособствовал ее природе!..
— Изволь,
спросим! — согласился князь и вследствие этого разговора в
тот же день нарочно заехал к Миклакову и, рассказав ему все, убедительно просил его вразумить Елену, так что Миклаков явился к ней предуведомленный и с заметно насмешливой улыбкой на губах. Одет он был при этом так франтовато, что Елена, несмотря на свое слабое здоровье и
то, что ее занимал совершенно другой предмет, тотчас же заметила это и, подавая ему руку, воскликнула...
— А позвольте
спросить, долгое ли время вы изволили употребить на изучение
того, чтобы определить достоинство
той или другой религии? — продолжал Миклаков
тем же насмешливым тоном.
— И
того вы не имеете права делать: сами вы русская, отец у него русский, и потому он должен оставаться русским, пока у него собственного, личного какого-нибудь желания не явится по сему предмету; а
то вдруг вы сделаете его, положим, каким-нибудь немцем и протестантом, а он потом
спросит вас: «На каком основании, маменька, вы отторгнули меня от моей родины и от моей природной религии?» — что вы на это скажете ему?
— А когда же эта история будет? —
спросил тот.
Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали, каким образом им пригласить священников крестить их ребенка: идти для этого к ним князю самому — у него решительно не хватало духу на
то, да и Елена находила это совершенно неприличным; послать же горничную звать их — они, пожалуй, обидятся и не придут. Пока Елена и князь решали это, вдруг к ним в комнату вбежала кухарка и доложила, что маменька Елены Николаевны приехала и
спрашивает: «Примут ли ее?».
— Но кто же скажет ей о
том: ты или я? —
спрашивал князь.
— Это зачем? —
спросил было
тот.
— Это чем и отчего? —
спросил тот.
Он перед
тем только
спросил бутылку шампанского, которую хотел было распить вместе с г-жой Петицкой, что и делал всегда обыкновенно в прежние маскарады; но
та решительно отказалась, так что он всю бутылку принужден был выпить один.
—
Ту самую, которую вы отдали Николя? —
спросила его княгиня.
— Отчего же? —
спросил князь
тем же ласковым голосом.
— Что ж, вы проводите ее или нет? —
спросил его
тот, снова указывая глазами на жену.
— Отчего же странное? —
спросил тот несколько сконфуженным тоном.
— Я хотел бы вас
спросить… — заговорил князь, по-прежнему не глядя на Елену, — о
том презрении, которое вы так беспощадно высказали мне в прошлый раз: что, оно постоянно вам присуще?.. — И князь не продолжал далее.
— А если бы я питала такое презрение к тебе,
то как ты думаешь, я оставалась бы с тобой хоть в каких-нибудь человеческих отношениях, а не только в
тех, в каких я нахожусь теперь? —
спросила она его в свою очередь.
— А вы тоже приехали проводить княгиню? —
спросила та.
— Чего ж еще она желает? —
спросил тот.
Барон в
том же молчании, которое сохранял все время, последовал за ней, так что князь, провожая их,
спросил его даже...