Неточные совпадения
— Дурак! —
сказал еще раз Михайло Борисович; он никогда еще так резко не отзывался
о племяннике: тот очень рассердил его последним замечанием своим.
Испугавшись всего этого, она поутру, не
сказав даже
о том князю, послала за Елпидифором Мартынычем, который и прибыл сейчас же и вместе с княгиней вошел в кабинет к князю.
Князь в первый еще раз так прямо
сказал ей
о чувстве своем.
Дело в том, что, как князь ни старался представить из себя материалиста, но, в сущности, он был больше идеалист, и хоть по своим убеждениям твердо был уверен, что одних только нравственных отношений между двумя любящимися полами не может и не должно существовать, и хоть вместе с тем знал даже, что и Елена точно так же это понимает, но
сказать ей
о том прямо у него никак не хватало духу, и ему казалось, что он все-таки оскорбит и унизит ее этим.
—
О чем же она плачет? —
сказала Анна Юрьевна опять-таки совершенно равнодушно.
— Нисколько, говорит мать… Кому же мне
сказать о том? У князя я не принят в доме… я вам и докладываю. К-ха!
—
О, ma chere, quelle folie!.. [моя дорогая, какое безумие! (франц.).] Как будто бы какая-нибудь женщина может говорить так! Это все равно, что если бы кто
сказал, qu'il ne sait pas manger!.. [что он не умеет есть! (франц.).]
— Непременно
скажи, прошу тебя
о том! — восклицала Елизавета Петровна почти умоляющим голосом. — Или вот что мы лучше сделаем! — прибавила она потом, как бы сообразив нечто. — Чтобы мне никак вам не мешать, ты возьми мою спальную: у тебя будет зала, гостиная и спальная, а я возьму комнаты за коридором, так мы и будем жить на двух разных половинах.
— Я только предуведомлю ее
о вас, —
сказал князь, войдя с Еленою в залу Анны Юрьевны и уходя вперед ее в кабинет к той.
— Это именно та особа,
о которой я вам говорил, —
сказал негромко барону князь.
— Заходите, пожалуйста, ко мне, —
сказала она Елене гораздо уже более искренним голосом, чем говорила ей
о том прежде. Елена в этот раз показалась ей окончательно умной девушкой. — Надеюсь, что и вы меня посетите! — присовокупила Анна Юрьевна барону.
— Неприятнее всего тут то, — продолжал князь, — что барон хоть и друг мне, но он дрянь человечишка; не стоит любви не только что княгини, но и никакой порядочной женщины, и это ставит меня решительно в тупик… Должен ли я
сказать о том княгине или нет? — заключил он, разводя руками и как бы спрашивая.
— Все мужья на свете, я думаю, точно так же отзываются
о своих соперниках! — проговорил как бы больше сам с собою Миклаков. — А что,
скажите, княгиня когда-нибудь говорила вам что-нибудь подобное об Елене? — спросил он князя.
— До свиданья! —
сказал и Миклаков, и хоть по выражению лица его можно было заключить
о его желании побеседовать еще с князем, однако он ни одним звуком не выразил того, имея своим правилом никогда никакого гостя своего не упрашивать сидеть у себя долее, чем сам тот желал: весело тебе, так сиди, а скучно — убирайся к черту!.. По самолюбию своему Миклаков был демон!
— Слушаю-с! —
сказал и на это с покорностью Елпидифор Мартыныч. — А вы ничего не изволите
сказать князю при свидании об этих тридцати тысячах на младенца,
о которых я вам докладывал?.. — прибавил он самым простодушным голосом.
— Но эти адвокаты, говорят, очень честны!.. Il songent a leur renommee! [Они заботятся
о своей репутации! (франц.).] —
сказала на это ему Анна Юрьевна.
Князь после того поехал
сказать Елене
о постигшей ее участи и здесь встретил то, чего никак не ожидал: дверь ему, по обыкновению, отворила Марфуша, у которой на этот раз нос даже был распухшим от слез, а левая щека была вся в синяках.
— Как же не содержанкой? Мать мне сама призналась, что она получала от вас несколько месяцев по триста рублей серебром каждый, и я надеюсь, что деньги эти вы давали ей за меня, и она, полагаю, знала, что это вы платите за меня!.. Как же вы оба смели не
сказать мне
о том?.. Я не вещь неодушевленная, которую можно нанимать и отдавать в наем, не спрашивая даже ее согласия!
— Речь идет
о поэме А.С.Пушкина «Полтава» (1829).] у Пушкина
сказал: «Есть третий клад — святая месть, ее готовлюсь к богу снесть!» Меня вот в этом письме, — говорила Елена, указывая на письмо к Анне Юрьевне, — укоряют в вредном направлении; но, каково бы ни было мое направление, худо ли, хорошо ли оно, я говорила
о нем всегда только с людьми, которые и без меня так же думали, как я думаю; значит, я не пропагандировала моих убеждений!
— А я вам давеча, кузина, — начал он, — забыл
сказать, что у отца скоро будет бал!.. Не забудьте об этом и позаботьтесь
о вашем туалете: я нарочно заехал вам
сказать о том.
— Но кто же
скажет ей
о том: ты или я? — спрашивал князь.
— В минуту слетаю туда! —
сказала Елизавета Петровна и, проворно войдя в комнату дочери, проворно надела там шляпку и проворнейшим шагом отправилась в церковь, куда она, впрочем, поспела к тому уже времени, когда юный священник выходил с крестом. Он, видимо, хотел представить себя сильно утомленным и грустным выражением лица желал как бы свидетельствовать
о своих аскетических подвигах.
— Нет, уж это — благодарю покорно! — возразила Елизавета Петровна грустно-насмешливым голосом. — Мне дочка вон напрямик
сказала: „Если вы, говорит, маменька, еще раз заикнетесь, говорит, с князем
о деньгах, так я видеться с вами не буду“. Ну, так мне тут погибай лучше все, а видеть ее я желаю.
Николя все это очень хорошо запомнил, и поэтому теперь ему стоило
сказать о том князю, так тот шутить не будет и расправится с княгиней и Миклаковым по-свойски.
Но как же
сказать о том князю, кто осмелится
сказать ему это?
— Что ж, вы ничего и не
скажете княгине
о сегодняшнем нашем разговоре с вами? — спросила его Елена.
— Но вы ошибаетесь, — продолжал князь. — Никакой ваш ответ не может оскорбить меня, или, лучше
сказать, я не имею даже права оскорбляться на вас: к кому бы вы какое чувство ни питали, вы совершенно полновластны в том!.. Тут только одно:
о вашей любви я получил анонимное письмо, значит, она сделалась предметом всеобщей молвы; вот этого, признаюсь, я никак не желал бы!..
—
О, нет ж… от господина Миклакова! — отвечал с расстановкой Жуквич. — И он мне
сказал, что вы знаете ж ее адрес, — присовокупил он.
— Разве ж красота женская способна так изменить человека? —
сказал, пожимая плечами, Жуквич. — А я ж полагаю, что князь мне будет даже мстить, что я передал вам
о положении моих несчастных собратов.
— Позови сюда скорее Елену Николаевну! —
сказал князь, забыв совершенно, что такое беспокойство его
о жене может не понравиться Елене и что она в этом случае будет ему плохая советница.
—
О, да, merci, merci, — произнес он, как бы несколько даже сконфуженный ее появлением. — Но что же такое у вас произошло с князем,
скажите ж мне милостиво? — присовокупил он затем.
— Это вы его спросите, а мне он ничего не
сказал о том, — отвечала насмешливо Елена.
—
О, черт бы ее драл!.. —
сказал, не удержавшись, князь. — А барон с ней?
— И этот Молох твой новый, конечно, Польша!.. —
сказал князь, очень хорошо понявший,
о каком собственно чувстве говорила Елена.
— Ты, конечно, говоришь
о Жуквиче, но он тут ни в чем не виноват, и я очень рада, что ты
сказал, что убить его хочешь, — я предуведомлю его
о том.
—
О, какой вы смешной! — зашутил уже Николя. — Ну, поедемте, черт дери, в самом деле, всех и все! — воскликнул он, бог знает что желая
сказать последними словами. — Кого это вы вызываете? — присовокупил он как бы и тоном храбреца.
— Конечно, это очень благородно с вашей стороны, —
сказала она: — говорить таким образом
о женщине, с которой все кончено; но кто вам поверит?.. Я сама читала письмо Петицкой к князю, где она описывала, как княгиня любит вас, и как вы ее мучите и терзаете, — а разве станет женщина мучиться и терзаться от совершенно постороннего ей человека?
Княгиню между тем все беспокоила мысль, как
сказать князю
о Петицкой, и, видя, что разговор ни
о чем другом не начинается, она решилась наконец...
Елена начинала приходить почти в бешенство, слушая полковника, и готова была чем угодно поклясться, что он желает дать такое воспитание дочерям с единственною целью запрятать их потом в монастырь, чтобы только не давать им приданого. Принять у него место она находила совершенно невозможным для себя, тем более, что
сказать ему, например,
о своем незаконнорожденном ребенке было бы просто глупостью с ее стороны.
Услыхав
о женитьбе сына на Жиглинской, старик Оглоблин в первые минуты, когда ему
сказали о том, совсем потерялся и потом, конечно, позвал к себе на совещание своего Феодосия Иваныча.
Феодосий Иваныч сейчас послал казенного курьера
сказать о том Николя; тот немедля приехал к отцу, стал перед ним на колени и начал было у него испрашивать прощения себе и жене.
В период этого думанья княгиня объехала всех близких и именитых родных покойного мужа, всем им объявила
о предложении барона и у всех у них испрашивала совета и мнения касательно того, что не имеют ли они чего
сказать против.
— И я вас прошу покорнейше
о том! —
сказал ему Николя.