Неточные совпадения
Расплатившись за них, князь сейчас же принялся читать один из немецких подлинников, причем глаза его выражали
то удовольствие от прочитываемого,
то какое-то недоумение, как будто бы он
не совсем ясно понимал
то,
что прочитывал.
Лицо, которому он желал или находил нужным льстить, никогда
не чувствовало,
что он ему льстит; напротив
того, все слова его казались ему дышащими правдою и даже некоторою строгостью.
Он как-то притворно-радушно поклонился дяде, взглянул на генерала и
не поклонился ему; улыбнулся тетке (и улыбка его в этом случае была гораздо добрее и искреннее), а потом, кивнув головой небрежно барону, уселся на один из отдаленных диванов, и лицо его вслед за
тем приняло скучающее и недовольное выражение, так
что Марья Васильевна
не преминула спросить его встревоженным голосом...
— Очень может быть, по французской поговорке: будь жаден, как кошка, и ты в жизни получишь вдвое больше против
того,
чего стоишь! — произнес он
не без грусти.
—
Не знаю-с, насколько он умен! — резко отвечал Михайло Борисович, выпивая при этом свою обычную рюмку портвейну; в сущности он очень хорошо знал,
что генерал был умен, но только
тот всегда подавлял его своей аляповатой и действительно уж ни перед
чем не останавливающейся натурой, а потому Михайло Борисович издавна его ненавидел.
—
То,
что ты говоришь, нисколько
не относится к нашему разговору, — произнес он, едва сдерживая себя.
Понимая, вероятно,
что в лицее меня ничему порядочному
не научат, он в
то же время знал,
что мне оттуда дадут хороший чин и хорошее место, а в России чиновничество до такой степени все заело, в такой мере покойнее, прочнее всего,
что родители обыкновенно лучше предпочитают убить, недоразвить в детях своих человека, но только чтобы сделать из них чиновника.
Вы совершенно справедливо как-то раз говорили,
что нынче
не только у нас, но и в европейском обществе, человеку, для
того, чтобы он был
не совершеннейший пошляк и поступал хоть сколько-нибудь честно и целесообразно, приходится многое самому изучить и узнать.
То,
что вошло в нас посредством уха и указки из воспитывающей нас среды, видимо, никуда
не годится.
Во-первых, в Петербурге действительно меха лучше и дешевле; во-вторых, мне кажется, мы настолько добрые и хорошие знакомые,
что церемониться нам в подобных вещах
не следует, и смею вас заверить,
что даже самые огромные денежные одолжения, по существу своему, есть в
то же время самые дешевые и ничтожные и, конечно, никогда
не могут окупить
тех высоконравственных наслаждений, которые иногда люди дают друг другу и которые я в такой полноте встретил для себя в вашем семействе.
Наши школьники тоже воспылали к ней страстью, с
тою только разницею,
что барон всякий раз, как оставался с Элизой вдвоем, делал ей глазки и намекая ей даже словами о своих чувствах; но князь никогда почти ни о
чем с ней
не говорил и только слушал ее игру на фортепьянах с понуренной головой и вздыхал при этом; зато князь очень много говорил о своей страсти к Элизе барону, и
тот выслушивал его, как бы сам в этом случае нисколько
не повинный.
Старушка сначала в ужас пришла от этой новости; потом тщилась отговорить безумца от его намерения, убеждая его
тем,
что он очень еще молод и
не знает ни себя, ни своего сердца, и, наконец, по крайней мере, себя хотела выгородить в этом случае и восклицала,
что она, как Пилат [Пилат, Понтий — римский наместник (прокуратор) иудейской провинции в 26-36-х годах I века, упоминается в евангельских сказаниях.], умывает тут руки!..
Здесь он на первых порах заметно старался сближаться с учеными и литераторами, но последнее время и
того не стал делать, и некоторые из родных князя, посещавшие иногда княгиню, говорили,
что князь все читает теперь.
— Совершеннейшее! — воскликнул князь, смотря на потолок. — А
что, — продолжал он с некоторой расстановкой и точно
не решаясь вдруг спросить о
том, о
чем ему хотелось спросить: — Анна Юрьевна ничего тебе
не говорила про свою подчиненную Елену?.. — Голос у него при этом был какой-то странный.
— Да, но ко мне почему-то
не зашла; о тебе только спросила… — Слова эти княгиня тоже заметно старалась произнести равнодушно; но все-таки они у ней вышли как-то суше обыкновенного. — Очень уж тебя ждали здесь все твои любимые дамы! — присовокупила она, улыбаясь и как бы желая
тем скрыть
то,
что думала.
Известие,
что Елена к ним сегодня заходила, явным образом порадовало его, так
что он тотчас же после
того сделался гораздо веселее, стал рассказывать княгине разные разности о Петербурге, острил, шутил при этом.
Та, с своей стороны, заметила это и вряд ли даже
не поняла причины
тому, потому
что легкое облако печали налетело на ее молодое лицо и
не сходило с него ни во время следовавшего затем обеда, ни потом…
Ограниченность применения женского труда в
ту эпоху в России вынуждала девушек стремиться к получению преимущественно педагогического и медицинского образования.] мать очень мало понимала и гораздо больше бы желала, чтобы она вышла замуж за человека с обеспеченным состоянием, или, если этого
не случится, она, пожалуй,
не прочь бы была согласиться и на другое, зная по многим примерам,
что в этом положении живут иногда гораздо лучше,
чем замужем…
Глубокие очертания, которыми запечатлены были лица обеих дам, и очень заметные усы на губах старухи Жиглинской, а равно и заметный пушок тоже на губках дочери, свидетельствовали,
что как
та, так и другая наделены были одинаково пылкими темпераментами и имели характеры твердые, непреклонные, способные изломаться о препятствие, но
не изогнуться перед ним.
— Вы сделаете
то, — продолжала Елена, и черные глаза ее сплошь покрылись слезами, — вы сделаете
то,
что я в этаком холоду
не могу принять князя, а он сегодня непременно заедет.
Госпожа Жиглинская долго после этого ни о
чем подобном
не говорила с дочерью и допекала ее только
тем,
что дня по два у них
не было ни обеда, ни чаю; хотя госпожа Жиглинская и могла бы все это иметь, если бы продала какие-нибудь свои брошки и сережки, но она их
не продавала.
—
Не принимай князя, скажи,
что я больна, лежу в постели, заснула… — говорила торопливо Елена и вместе с
тем торопливо гасила лампу.
У Григоровых Елпидифор Мартыныч лечил еще с деда их; нынешний же князь хоть и считал почтенного доктора почти за идиота, но терпел его единственно потому,
что вовсе еще пока
не заботился о
том, у кого лечиться.
Я никогда
не скажу больному,
что у него; должен это знать я, а
не он: он в этом случае человек темный, его только можно напугать
тем.
— Да, я вчера приехал, — отвечал он, понимая так,
что Елена
не хочет говорить при княгине о
том,
что он заезжал к ней вчера.
Она и прежде, когда приглашала князя,
то всегда на первых же порах упоминала имя «maman», но саму maman они покуда еще княгине
не показывали, и князь только говорил ей,
что это очень добрая, но больная и никуда
не выезжающая старушка.
Ее, по преимуществу, конфузило
то,
что княгиня во все это время
не проговорила с ней ни слова.
Князь принялся, наконец, читать. Елена стала слушать его внимательно. Она все почти понимала и только в некоторых весьма немногих местах останавливала князя и просила его растолковать ей.
Тот принимался, но по большей части путался, начинал говорить какие-то фразы, страшно при этом конфузился:
не оставалось никакого сомнения,
что он сам хорошенько
не понимал
того,
что говорил.
— Но дело
не в том-с. Перехожу теперь к главному, — продолжала Елена, — мы обыкновенно наши письма, наши разговоры чаще всего начинаем с
того,
что нас радует или сердит, — словом, с
того,
что в нас в известный момент сильней другого живет, — согласны вы с этим?
— Поверьте вы мне-с, — продолжала она милым, но в
то же время несколько наставническим тоном, — я знаю по собственному опыту,
что единственное счастье человека на земле — это труд и трудиться; а вы, князь, извините меня, ничего
не делаете…
— Вы
не попробовали этого, уверяю вас, а испытайте, может быть, и понравится,
тем более,
что княгине давно хочется переехать в Петербург: она там родилась, там все ее родные: Москву она почти ненавидит.
— Княгиня может ненавидеть Москву, но я все-таки
не поеду отсюда по одному
тому,
что в Москве вы живете, — заключил князь, произнеся последние слова несколько тише,
чем прочие.
Князь же, собственно, ездил в Петербург с совершенно другими целями; впечатлительный и памятливый по натуре, он все явления жизни, все мысли из книг воспринимал довольно живо и, раз
что усвоив, никогда уже
не забывал
того вполне.
—
Не знаю, как хотите, — отвечала Елена, тоже более занятая своими мыслями,
чем теми, которые выслушала из книги.
Во всем этом объяснении князь показался ей таким честным, таким бравым и благородным, но вместе с
тем несколько сдержанным и как бы
не договаривающимся до конца. Словом, она и понять хорошенько
не могла,
что он за человек, и сознавала ясно только одно,
что сама влюбилась в него без ума и готова была исполнить самое капризнейшее его желание, хоть бы это стоило ей жизни.
—
Что это, в любви,
что ли, он с тобой объяснялся? — спросила она дочь
не то одобрительно,
не то насмешливо.
Дело в
том,
что, как князь ни старался представить из себя материалиста, но, в сущности, он был больше идеалист, и хоть по своим убеждениям твердо был уверен,
что одних только нравственных отношений между двумя любящимися полами
не может и
не должно существовать, и хоть вместе с
тем знал даже,
что и Елена точно так же это понимает, но сказать ей о
том прямо у него никак
не хватало духу, и ему казалось,
что он все-таки оскорбит и унизит ее этим.
Сия опытная в жизни дама видела,
что ни дочь нисколько
не помышляет обеспечить себя насчет князя, ни
тот нимало
не заботится о
том, а потому она, как мать, решилась, по крайней мере насколько было в ее возможности,
не допускать их войти в близкие между собою отношения; и для этого она, как только приходил к ним князь, усаживалась вместе с молодыми людьми в гостиной и затем ни на минуту
не покидала своего поста.
Анна Юрьевна и сама, впрочем, в этом случае
не скрытничала и очень откровенно объясняла,
что ей многое на
том свете должно проститься, потому
что она много любила.
— Уверена в
том! — подхватила Анна Юрьевна и захохотала. — Il me semble, que la princesse ne peut pas… [Мне кажется,
что княгиня
не может… (франц.).], как это сказать по-русски, владеть всем мужчиной.
— Елпидифор, по крайней мере,
тем хорош, — продолжала Анна Юрьевна, —
что он раб и собачка самая верная и
не предаст вас никогда.
— Ну, я до рабов
не охотник, и, по-моему,
чем кто, как раб, лучше,
тем, как человек, хуже. Adieu! — произнес князь и встал.
— К-х-ха! — кашлянул Елпидифор Мартыныч. — За
то, видно,
что не говори правды,
не теряй дружбы!..
— Только они меня-то, к сожалению,
не знают… — продолжала между
тем та, все более и более приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за ними
не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто
не запретит говорить за дочь мою. Господин князь должен был понимать,
что он — человек женатый, и
что она —
не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
— Нет-с, я
не к
тому это сказал, — начал он с чувством какого-то даже оскорбленного достоинства, — а говорю потому,
что мать мне прямо сказала: «Я, говорит, дело с князем затею, потому
что он
не обеспечивает моей дочери!»
Первые ее намерения были самые добрые — дать совет князю, чтобы он как можно скорее послал этим беднякам денег; а
то он, по своему ротозейству, очень может быть,
что и
не делает этого…
Но когда Анна Юрьевна приехала к Григоровым,
то князя
не застала дома, а княгиня пригласила ее в гостиную и что-то долго к ней
не выходила: между княгиней и мужем только
что перед
тем произошла очень
не яркая по своему внешнему проявлению, но весьма глубокая по внутреннему содержанию горя сцена.
Он гораздо бы больше показал ей уважения, если бы просто
не приехал и сказал,
что нельзя ему было, — все-таки это было бы умнее для него и покойнее для нее; тогда она по крайней мере
не знала бы пошлой причины
тому.
— Если в этом только,
то пускай приезжает, я глаз моих
не покажу.
Что, в самом деле, мне, старухе, с вами, молодыми людьми, делать, о
чем разговаривать?
— Непременно скажи, прошу тебя о
том! — восклицала Елизавета Петровна почти умоляющим голосом. — Или вот
что мы лучше сделаем! — прибавила она потом, как бы сообразив нечто. — Чтобы мне никак вам
не мешать, ты возьми мою спальную: у тебя будет зала, гостиная и спальная, а я возьму комнаты за коридором, так мы и будем жить на двух разных половинах.
— А
тем,
что… ну, решился провести этот день с женой. И скажи прямо, серьезно, как вон русские самодуры говорят: «Хочу, мол, так и сделаю, а ты моему нраву
не препятствуй!». Досадно бы, конечно, было, но я бы покорилась; а
то приехал, сначала хитрить стал, а потом, когда отпустили, так обрадовался, как школьник, и убежал.