Неточные совпадения
Все
знали, что у него триста незаложенных душ, да еще,
в придачу, на несколько тысяч ломбардных билетов; сверх того, он был полковник
в отставке.
Впрочем, багровый, изжелта, цвет лица, тусклые, оловянные глаза и осиплый голос ясно давали
знать, что не
в неге и не совсем скромно провел он первую молодость, но только железная натура его, еще более закаленная
в нужде, не поддалась ничему, и он,
в сорок лет, остался тем же здоровяком, каким был и
в осьмнадцать.
— Да что ж вы
знаете? — перебил Мановский. — Я, кажется, говорил вам, чтобы вы сами наведывались
в поле, а то опять обсевки пойдут.
— Кто вас
знал, что вы аферисты этакие! За меня
в Москве купчихи шли, не вам чета, со ста тысячами. Так ведь как же, фу ты, боже мой, какое богатство показывали! Экипаж — не экипаж, лошади — не лошади, по Петербургам да по Москвам разъезжали, миллионеры какие, а на поверку-то вышло — нуль! Этакой подлости мужик порядочный не сделает, как милый родитель ваш, а еще генерал!
— Скажите, пожалуйста! Он не
знал этого, какой малолеток! Он думал, что дочку
в одной юбке отпустить благородно? Золото какое! Осчастливил!
В это время
в залу вошел низенький, невзрачный человек, но с огромной, как обыкновенно бывает у карликов, головой.
В одежде его видна была страшная борьба опрятности со временем, щегольства с бедностью. На плоском и широком лице его сияло удовольствие. Он быстро проходил залу, едва успевая поклониться некоторым из гостей. Хозяин смотрел, прищурившись, чтобы
узнать, кто это был новоприезжий.
Теряя таким образом
в отношении образования, Эльчанинов
в то же время натирался, что называется,
в жизни: он
узнал хорошо женщин, или лучше сказать, их слабости, и был с ними смел и даже дерзок.
Благодаря усердному чтению романов, а частью и собственным опытам, Эльчанинов успел утончить свои чувства,
знал любовь
в малейших ее подробностях и все это высказывал перед молодыми девушками, из которых Вера часто дремала при этом, но совершенно другое было с Анной Павловной: она заслушивалась Эльчанинова до опьянения.
В продолжение этого времени Анна Павловна так изменилась и так похудела, что когда она стояла под венцом, многие ее не
узнавали.
Не помня себя, она назначила ему свидание и во все остальное время как бы лишилась сознания: во всем теле ее был лихорадочный трепет, лицо горело,
в глазах было темно, грудь тяжело дышала; но и
в этом состоянии она живо чувствовала присутствие милого человека: не глядя на него, она
знала, был ли он
в комнате, или нет; не слышавши, она слышала его голос и, как сомнамбула, кажется, чувствовала каждое его движение.
— Да, — отвечал отрывисто граф, — ты теперь ступай
в их усадьбу и как можно аккуратней
узнай: будут ли дома муж и жена? Теперь прощай, я спать хочу!
Впрочем, очень хорошо убежденный, что Анна Павловна, полюбя другого, могла изменить ему, он
в то же время
знал, что никогда ничего не добьется от нее Сапега, и потому решился всеми средствами способствовать намерениям графа, а потом одурачить его и насколько только возможно.
Анна Павловна почти вбежала
в свою комнату и написала к Эльчанинову записку: «Простите меня, что я не могла исполнить обещания. Мой муж посылает меня к графу Сапеге, который был сегодня у нас. Вы
знаете, могу ли я ему не повиноваться? Не огорчайтесь, добрый друг, этой неудачей: мы будем с вами видеться часто, очень часто. Приходите
в понедельник на это место, я буду непременно. Одна только смерть может остановить меня. До свиданья».
— А бог их
знает, куда уехали. Неизвестно. Барыня, говорят,
в Каменки, а барин неизвестно.
«Вот женщины, — подумал он, — вот любовь их! Забыть обещание, забыть мою нетерпеливую любовь, свою любовь, — забыть все и уехать
в гости! Но зачем она поехала к графу и почему одна, без мужа? Может быть, у графа бал? Конечно, бал, а чем женщина не пожертвует для бала? Но как бы
узнать, что такое у графа сегодня? Заеду к предводителю: если бал, он должен быть там же».
— Ах, Алексей Михайлыч, не
знаю, может или не может быть, — возразила
в свою очередь барыня, — но вы только выслушайте: мало того, что целый день говорили, глазки делали друг другу, целовались; мало этого: условились при всех, что она сегодня приедет к нему одна, и поехала; мы встретили ее. Положим, что крестница, но все-таки — она молодая женщина, а он человек холостой; у него, я думаю, и горничных
в доме нет… ну, ей поправить что-нибудь надобно, башмак, чулок, кто ей это сделает, — лакеи?
Ничтожество вам имя! — цитата из трагедии
В.Шекспира «Гамлет».] — проговорил Эльчанинов мысленно, — все вы равны: не
знаю, почему я предпочел это худенькое созданьице, например, перед вдовою.
— Я еще ее
в Москве
знал. Она недурна.
— Какой вы странный, — начала Клеопатра Николаевна, — надобно
знать, какой человек и какие жертвы. К тому же я, ей-богу, не могу судить, потому что никогда не бывала
в подобном положении.
Во весь остальной день граф не возобновлял первого разговора. Он просил Анну Павловну играть на фортепиано, с восторгом хвалил ее игру, показывал ей альбомы с рисунками, водил
в свою картинную галерею, отбирал ей книги из библиотеки.
Узнавши, что она любит цветы, он сам повел ее
в оранжереи, сам вязал для нее из лучших цветов букеты, одним словом, сделался внимательным родственником и больше ничего.
«Отчего я не
узнал, — подумал он с досадой, — она начинала быть так откровенна. Но
узнать ее любовь к другому от нее самой — значит потерять ее навсегда. Но от кого же
узнать? Соседи… их неловко спрашивать». Граф вспомнил об Иване Александрыче и позвонил
в колокольчик.
— Слухов нет-с, а я кой-что
знаю, — ответил Иван Александрыч. Он решительно не
в состоянии был скрыть от графа узнанной им про Анну Павловну тайны, которой тот, как казалось ему, интересовался.
— Я
знал ее еще
в Москве и там уже любил ее. Шесть лет, как я люблю ее одну, шесть лет, как для меня не существует другой женщины.
Тотчас по приезде своем, не переменив даже платья, пошла она к Лапинской роще,
в нетерпении скорее
узнать, взял ли он письмо и нет ли еще его там, потому что было всего восемь часов вечера, но никого не нашла.
Сама не
зная, что делать, бедная женщина притворилась больной и легла
в постель.
Узнавши о болезни жены, он вошел
в ее спальню и, чего никогда еще не бывало, довольно ласково спросил, чем именно она больна, и потом даже посоветовал ей обтереться вином с перцем, единственным лекарством, которым он сам пользовался и
в целительную силу которого верил.
— Да, похимости [Похимости — поворожи, поколдуй; здесь — постарайся исправить.], брат, у меня на мельнице; черт ее
знает что сделалось: не промалывает. Мои-то, дурачье, никак
в толк взять не могут.
— При людях не можете?.. Делать нечего… выдь, брат Савелий, пройди к жене
в спальню…
Знаешь, где?
— Черт вас
знает, что у вас там
в душе? — сказал Мановский, которого начинали бесить загадочные речи соседа.
— Что ж тут за унижение? — возразил Савелий. — Не хотите только!.. Кабы я
знал, я бы лучше отвез Анну Павловну
в город к отцу протопопу знакомому… Он, может, подержал бы ее, пока она своему папеньке написала.
Во весь остальной день Сапега, бывши очень ласков с Анною Павловной, много говорил с Эльчаниновым и говорил о серьезных предметах. Он рассказывал, между прочим, как много
в настоящее время молодых людей единственно посредством службы вышло
в знать и составляют теперь почти главных деятелей по разным отраслям государственного управления. Так прошел целый день. Молодые люди уехали после ужина.
— Просит у меня… да вы, пожалуйста, никому не говорите… просит, дай ему удостоверение
в дурном поведении жены. Хочет производить формальное следствие и хлопотать о разводе. Вы, говорит, предводитель, должны
знать домашнюю жизнь помещиков! А я… бог их
знает, что у них там такое!.. Она мне ничего не сделала.
— Сам не
знаю; теперь покуда отделался, сказал, что даже и не слыхал ничего; так, говорит, сделайте дознание. Что прикажешь делать! Придется дать. Всем известно, что она живет у Эльчанинова; так и напишу, что действительно живет, а
в каких отношениях — не
знаю.
Не
знаю, чем бы кончилась эта сцена, если бы
в гостиную не вошел вдруг Задор-Мановский. Граф и вдова отскочили
в разные стороны. Последняя не могла на этот раз сохранить присутствия духа и выбежала вон.
— Какое? Я не
знаю, собственно, какое, — отвечал с досадою Эльчанинов, которому начинали уже надоедать допросы приятеля, тем более, что он действительно не
знал, потому что граф, обещаясь, никогда и ничего не говорил определительно; а сам он беспрестанно менял
в голове своей места: то воображал себя правителем канцелярии графа, которой у того, впрочем, не было, то начальником какого-нибудь отделения, то чиновником особых поручений при министре и даже секретарем посольства.
— Как же вы
знаете и что делаете? — начал Сапега. — Вы приезжаете
в усадьбу, производите обыск, как
в доме каких-нибудь делателей фальшивых монет или
в вертепе разбойников; вы ходите по кладовым, открываете все шкафы, сундуки, выкидываете оттуда платье, белье, наконец, ходите по усадьбе, как мародеры! Так служить, мой милый, нельзя!
— Ваш стряпчий, мой любезнейший, может писать доносы сколько ему угодно, — перебил опять с оттенком легкой досады граф, — дело не
в том; я вас прошу обоих, чтобы дело Мановских так или иначе, как вы
знаете таи, было затушено, потому что оно исполнено величайшей несправедливости, и вы за него будете строго отвечать. Оберегитесь.
Сапега еще дорогой решился подслушать, что будет говорить больная со своим поверенным, и таким образом
узнать,
в каких отношениях находятся между собою молодые люди.
— Ну так ступай
в библиотеку,
знаешь, там окно над шкафом, влезь на шкаф и посмотри.
— Ты-то не хочешь, да я хочу. Мне надобно
знать, что будет говорить больная, когда придет
в себя. Сослужи мне эту службу.
— Ничего, батюшка, молились, таково было много народу! Соседи были, — отвечала ключница. Она была, кажется, немного навеселе и, чувствуя желание поговорить, продолжала: — Николай Николаич Симановский с барыней был, Надежда Петровна Карина да еще какой-то барин, я уж и не
знаю,
в апалетах.
— Ой, полноте, батюшка, — возразила Матрена, — как это можно, тихо ехали-с, да я и не люблю. Что? Бог с ними. Только и зашли, по совести сказать, к предводительскому вольноотпущенному, к Иринарху Алексеичу, изволите
знать? Рыбой еще торгует. Он, признаться сказать, увидел меня
в окошко да и закликал: «Матрена Григорьевна, говорит, сделайте ваше одолжение, пожалуйте…» Тут только, батюшка, и посидела.
Конечно, ему писали из Петербурга, что Эльчанинов приехал туда и с первых же дней начал пользоваться петербургскою жизнью, а о деревне, кажется, забыл и думать, тем более что познакомился с Наденькой и целые вечера просиживал у ней; кроме того, Сапега
знал уже, что и Мановский, главный враг его, разбит параличом и полумертвый привезен
в деревню.
— Бог
знает, что делает! — произнесла Уситкова, качнув головой. — Хотя, конечно, — прибавила она, — по милости женушки
в таком положении.