Неточные совпадения
Кто ни
пришел, всякому: «Милости просим — честь да место
к русскому хлебу да соли!..» Ну ничего, нас
не объедят.
Марко Данилыч сам никому ничего
не давал, опричь рыбных и разных других запасов, что
присылал к матушке Манефе, Дуня всем раздавала, от Дуни все подарки шли; за то и блажили ее ровно ангела небесного.
Когда рыбный караван
приходит к Макарью, ставят его вверх по реке, на Гребновской пристани, подальше ото всего, чтоб
не веяло на ярманку и на другие караваны душком «коренной». Баржи расставляются в три либо в четыре ряда, глядя по тому, сколь велик привоз. На караван ездят только те, кому дело до рыбы есть. Поглядеть на вонючие рыбные склады в несколько миллионов пудов из одного любопытства никто
не поедет — это
не чай, что горами навален вдоль Сибирской пристани.
Сама еще
не вполне сознавая неправду, Дуня сказала, что без отца на нее скука напала. Напала та скука с иной стороны. Много думала Дуня о запоздавшем
к обеду отце, часто взглядывала в окошко, но на память ее
приходил не родитель, а совсем чужой человек — Петр Степаныч. Безотвязно представал он в ее воспоминаньях… Светлый образ красивого купчика в ярком, блестящем, радужном свете она созерцала…
—
Не на дух
к тебе, батька,
пришел, законный брак повенчать требую, — вспыхнул Меркулов. — Ты лясы-балясы мне
не точи, а сказывай: когда ехать в часовню и сколько возьмешь за труды?..
— А ты приходи-ка завтра пораньше ко мне, а
не то я
к тебе зайду. С тюленем бы надо покончить. Время тянуть нечего.
Доронин был встревожен неуместными приставаньями Марка Данилыча. «Что это ему на разум
пришло? И для чего он так громко заговорил про это родство, а про дело вел речь шепотком?
Не такой он человек, чтобы зря что-нибудь сделать, попусту слова он
не вымолвит. Значит,
к чему-нибудь да повел же он такие речи».
В Успеньев день, поутру, Дмитрий Петрович
пришел к Дорониным с праздником и разговеньем. Дома случился Зиновий Алексеич и гостю был рад. Чай, как водится, подали; Татьяна Андревна со старшей дочерью вышла, Наташа
не показалась, сказала матери, что голова у ней отчего-то разболелась. Ни слова
не ответила на то Татьяна Андревна, хоть и заметила, что Наташина хворь была притворная, напущенная.
Баржи с паузками
пришли, наконец,
к царицынской пристани. Велел Меркулов перегрузить тюленя с паузков на баржи, оставив на всякий случай три паузка с грузом, чтоб баржи
не слишком грузно сидели. Засуха стояла. Волга мелела, чего доброго, на перекате где-нибудь выше Казани полногрузная баржа опять сядет на мель.
Живучи в Москве и бывая каждый день у Дорониных, Никита Федорыч ни разу
не сказал им про Веденеева,
к слову как-то
не приходилось. Теперь это на большую досаду его наводило, досадовал он на себя и за то, что, когда писал Зиновью Алексеичу,
не пришло ему в голову спросить его,
не у Макарья ли Веденеев, и, ежели там, так всего бы вернее через него цены узнать.
— Узнавать-то нечего,
не стоит того, — ответил Морковников. — Хоша ни попов, ни церкви Божьей они
не чуждаются и, как служба в церкви начнется,
приходят первыми, а отойдет — уйдут последними; хоша раза по три или по четыре в году
к попу на дух ходят и причастье принимают, а все же ихняя вера
не от Бога. От врага наваждение, потому что, ежели б ихняя вера была прямая, богоугодная, зачем бы таить ее? Опять же тут и волхвования, и пляска, и верченье, и скаканье. Божеско ли это дело, сам посуди…
— Вчера вечером два раза
к вам приезжал, записку даже оставил. Долго зá полночь ждал,
не пришлете ли за мною, — говорил Меркулов.
— Экой провор! — ласково ударив по плечу нареченного зятя, молвил Зиновий Алексеич. — Молодцом, Никитушка!
Не успел приехать, и товар
к нему еще
не пришел, а он уж и сбыл его… Дело! Да что ж мы стоим да пустые лясы-балясы ведем? — вдруг спохватился Доронин. — Лизавета Зиновьевна, твое, сударыня, дело!.. Что
не потчуешь жениха?.. Прикажь самоварчик собрать да насчет закусочки похлопочи…
— Давеча я
к тебе
приходил… С глаз долой прогнала ты меня… Заперлась… — с нежным укором стал говорить ей Петр Степаныч. — Видеть меня
не хотела…
Не желая пребывать на многолюдстве, скрылся преподобный неизвестно куда, но сряду пятнадцать годов
приходил к ученикам своим на Пасху и дни живота скончал между ними в светозарную ночь Воскресения.
Юродивые Бог знает отколь
к ним
приходили, нередко из самой Москвы какой-то чудной человек приезжал — немой ли он был, наложил ли подвиг молчания на себя, только от него никто слова
не слыхивал — из чужих с кем ни встретится, только в землю кланяется да мычит себе, а в келейных рядах чтут его за великого человека…
Пришел необычно рослый и собой коренастый пожилой человек. Борода вся седая, и в голове седина тоже сильно пробилась: русых волос и половины
не осталось. Изнуренный, в лице ни кровинки, в засаленном, оборванном архалуке из адряса, подошел
к Марку Данилычу и отвесил низкий поклон.
Повелел Спаситель — вам, врагам, прощати,
Пойдем же мы в царствие тесною дорогой,
Цари и князи, богаты и нищи,
Всех ты, наш родитель, зовешь
к своей пище,
Придет пора-время — все
к тебе слетимся,
На тебя, наш пастырь, тогда наглядимся,
От пакостна тела борют здесь нас страсти,
Ты, Господь всесильный, дай нам
не отпасти,
Дай ты, царь небесный, веру и надежду,
Одень наши души в небесны одежды,
В путь узкий, прискорбный идем — помогай нам!
Раз
приходит к нему с приказом по полку известный набожностью вестовой. Разговорился с ним Дмитрий Осипыч, и вестовой, похваляя его пост, молитву и смирение, сказал, однако, что, по евангельскому слову, явно молиться
не следует, а должно совершать Божие дело втайне, затворив двери своей клети, чтобы люди
не знали и
не ведали про молитву. Призадумался Строинский, сказал вестовому...
— Ишь что сказал! — воскликнул отец Израиль. — А разве неизвестно тебе, что
к отцу Софронию богомольцы частенько за благословеньем
приходят. В две-то недели сколько, ты полагаешь, обитель от того получит?.. Мне от отца казначея проходу
не будет тогда. Так али нет, отец Анатолий?
Катеньку поместили в комнате возле Вареньки и Дуни. Все вечера девушки втроем проводили в беседах, иной раз зайдет, бывало,
к ним и Марья Ивановна либо Варвара Петровна. А день весь почти девушки гуляли по́ саду либо просиживали в теплице; тогда из богадельни
приходили к ним Василиса с Лукерьюшкой. Эти беседы совсем почти утвердили колебавшуюся Дуню в вере людей Божиих, и снова стала она с нетерпеньем ждать той ночи, когда примут ее во «святый блаженный круг верных праведных». Тоска, однако, ее
не покидала.
—
Пришла я
к тебе, Господи, на истинный путь спасения
не поневоле, а по своей воле, по своему хотенью.
— Кстати, — сказал Веденеев. —
Приходили к нам на караван кой-кто из рыбников с вашими приказами насчет рыбы. Им
не отпустили.
— Кузнец Вахрамей говорил в воскресенье, — прибавила Аннушка, — что
к нему на кузницу
приходил из Фатьянки какой-то тамошний покузнечить, так он, слышь, поминал, что ихняя барыня раньше Покрова в Фатьянку
не будет. А зиму, слышь, здесь будет жить — конопатчиков уж наняли дом-от конопатить. Хотели было и штукатурить, да время-то уж поздненько, да
к тому ж дом-от еще
не осел.
Придет опять весенняя бескормица, и они густыми толпами повалят
к тому же хозяину, слезно станут просить и молить о работе, в ногах будут у него валяться и всеми святыми себя заклинать, что и тихи-то они, и смирны-то, и безответны, а
пришла новая осень — сиволапый уж барином глядит, и лучше
не подступайся
к нему.
— Каждая по-своему распорядилась, — отвечал Патап Максимыч. — Сестрица моя любезная три дома в городу-то построила, ни одного
не трогает, ни ломать, ни продавать
не хочет. Ловкая старица. Много такого знает, чего никто
не знает. Из Питера да из Москвы в месяц раза по два
к ней письма
приходят. Есть у нее что-нибудь на уме, коли
не продает строенья. А покупатели есть, выгодные цены дают, а она и слышать
не хочет. Что-нибудь смекает. Она ведь лишнего шага
не ступит, лишнего слова
не скажет. Хитрая!
— Ничего, благодетель,
не знаю, никогда до этого
не доходила, — отвечала Дарья Сергевна. — Где бы, кажись, кончить?.. В прежни годы
к Покрову да на Казанскую работников отпускали, а теперь еще и Вздвиженье
не пришло и хлеб с поля на гумна еще
не двинулся. Поговорите с приказчиком, с Васильем Фадеевым, он должен знать. Сегодня же велю ему побывать
к вам.
Ежели кого он прогнал, тот себе места нигде
не найдет и по времени
к нему же
придет плакаться, взял бы опять в работники…
Пришел к Патапу Максимычу Василий Фадеев, шепотом читая псалом Давида на умягчение злых сердец. Сдавалось ему, что приезжий тысячник либо знает, либо скоро узнает про все плутни и каверзы.
Не поплатиться бы спиной тогда,
не угодить бы на казенную квартиру за решетку. Вытянув гусиную шею, робко вошел он в горницу и, понурив голову, стал у притолоки.
— Нет, кажется,
не к отцу она поехала… А впрочем, Бог ее знает, может быть, и
к отцу, — медленно проговорил отец Прохор. — Эстафета точно
приходила, только это было уж дня через четыре после того, как оная девица оставила Луповицы.
Иные люди разного званья, кто пешком, кто на подводе, добрались до Луповиц
к назначенному дню. Были тут и крестьяне, и крестьянки, больше все вдовы да перезрелые девки. Софронушки
не было; игумен Израиль на Луповицких прогневался, дынь мало ему
прислали,
к тому же отец игумен на ту пору закурил через меру. Сколько ни упрашивали его, уперся на своем,
не пустил юрода из-за древних стен Княж-Хабаровой обители.
«У Макарья теперь тятенька, — одна за другой
приходят мысли
к ней. — В хлопотáх да в заботах сидит в мурье каравана.
Не так жил летошний год со мной… Кто его теперь порадует, кто утешит, кто успокоит?.. Когда-то увижусь с ним?.. Когда-то по-прежнему стану коротать с ним время, да еще с сердечной Дарьей Сергевной?.. Что я за агница обетованная? Кому я обетованная?.. Бежать, бежать!.. Или в самом деле нет отсюда возврата?»
И снова на день Пасхи
пришли они с севера
к подножью горы Араратской, но и тогда
не было ничего особенного.
— А Дуня? — обратился Николай Александрыч
к Марье Ивановне. — И сегодня
не придет?
— Хоть все лазы облазил, а
не нашел.
Пришлет ли, нет ли леску, Бог его знает, а красненькую пожаловал. Нам и то годится… А ведь Авдотья-то Марковна богачка страшная,
к тому и добра и милостива, как заметила я. Поди,
не десять рублей даст Петровичу. Соверши, Господи, во благо ее возвращение в дом родительский! Такой богачки ни разу еще
не приводилось Петровичу выручать из этого дома.
Не знаю уж, от кого и каким образом узнал владыка, что я в губернии, и велел
прийти к нему.
На другой день, после того как отец Прохор воротился домой, Аграфена Петровна
к нему приехала. Сказанные им слова, что Дуня «пропала без вести», до того поразили вихоревскую тысячницу, что вся она помертвела и долгое время в себя
не могла
прийти. Отец Прохор догадался, что она
не просто знакомая Смолокуровым, а что-нибудь поближе. Когда
пришла в себя Аграфена Петровна и немного поуспокоилась, сказал он...
— Пожалуйте. Наш больной приезду вашему обрадовался, ждет вас… Только одни ступайте
к нему и пробудьте
не больше десяти минут; я, впрочем, за вами сам
приду… Слез вам удержать нельзя, но скрепите себя, сколько возможно. Ни рыданий, ни вскриков, ни других порывов. Помните слова мои.
— Хорошо-с. Постараемся услужить, — молвил Патап Максимыч. — Теперь люди нужнее всего: Корнея да Василья Фадеева я рассчитал: минуты невозможно было терпеть — отъявленные мошенники! Понять
не могу, как столько времени терпел их Марко Данилыч! Одного человека я нашел, сегодня ж
к нему напишу, и ден этак через пяток либо через неделю он будет здесь. А другого надо приискивать, а этого скоро
не сделаешь. Я, Груня, полагаю Никифора сюда
прислать.
Вечером Дуня легла в своей комнате, там же приготовили постель и Аграфене Петровне. Хоть обе были утомлены от дороги, но сон ни
к той ни
к другой что-то
не приходил.
Чубалов ошеломлен был такими милостями, о каких и в голову никогда ему
не приходило. Особенно поразили его обещанные проценты с продажной цены. «Ведь это мало-мало, десять тысяч целковых. Буду богаче, чем тогда, как воротился в Сосновку, да
к тому же и расходов таких, как тогда были,
не предвидится. Истинно Божеская милость мне, грешному, выпала!»
Под эти слова еще человека два
к Колышкину в гости
пришли, оба пароходные. Петр Степаныч ни того, ни другого
не знал. Завязался у них разговор о погоде, стали разбирать приметы и судить по ним, когда на Волге начнутся заморозки и наступит конец пароходству. Марфа Михайловна вышла по хозяйству. Улучив минуту, Аграфена Петровна кивнула головой Самоквасову, а сама вышла в соседнюю комнату; он за нею пошел.
В эту совсем почти заброшенную Асафову избу
пришли воровские други его, а
пришли врознь и в разное время, один
пришел с одной стороны Осиповки, другой — с другой, чтобы, в случае коли бы накрыли,
не заметили бы по следу, что двое зараз из одного места
приходили к Асафу.
Еще, пожалуй,
придет ему на мысль, думаю я себе,
не за милостью ли какой
пришел я, и вот я
к нему ни ногой.
— Прощайте, Семен Петрович, — сказала ему она. — Ермолаю Васильичу и всем домашним его поклонитесь от меня и ото всей нашей обители. Скажите им, что мы всегдашние их молитвенники. А ответ сегодня же вам
пришлю. Только насчет будущего времени, прошу я вас, у матери Таисеи и ни в какой другой обители
не останавливайтесь, а случится приехать в наш скит, взъезжайте
к Ермилу Матвеичу, иконнику. Строго об этом накажу и матери Таисее и прочим игуменьям. Прощайте, Семен Петрович, всякого вам благополучия.
— Кто бы, по какому бы делу ко мне ни
пришел, никого
не допущай. Всем говори: письма, мол,
к благодетелям пишет.
Лежа в соседней каюте, Патап Максимыч от слова до слова слышал слова Алексея. «Вот, — думает он, — хотя после и дрянным человеком вышел, а все-таки старого добра
не забыл. А небойсь, словом даже
не помянул, как я
к его Марье Гавриловне
приходил самую малую отсрочку просить по данному векселю. А добро помнит. Хоть и совсем человек испортился, а все-таки помнит».