Неточные совпадения
Вообще судя, странно было, что молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный на вид, вдруг явился в такой безобразный дом,
к такому отцу, который всю жизнь его игнорировал,
не знал его и
не помнил, и хоть
не дал бы, конечно, денег ни за что и ни в каком случае, если бы сын у него попросил, но все же всю жизнь боялся, что и сыновья, Иван и Алексей, тоже когда-нибудь
придут да и попросят денег.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль
не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и
не подошла бы
к нему,
не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе,
придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
К кому ж он
придет, коль вас вместе, отца с матерью,
не найдет?
— Катерина Ивановна
присылает вам чрез меня вот это, — подала она ему маленькое письмецо. — Она особенно просит, чтобы вы зашли
к ней, да поскорей, поскорей, и чтобы
не обманывать, а непременно
прийти.
Зачем он
к нам
не хочет
прийти?
Больше я
к вам
не приду, просить будете на коленях,
не приду.
Но в эту минуту в нем копошилась некоторая другая боязнь, совсем другого рода, и тем более мучительная, что он ее и сам определить бы
не мог, именно боязнь женщины, и именно Катерины Ивановны, которая так настоятельно умоляла его давешнею, переданною ему госпожою Хохлаковою, запиской
прийти к ней для чего-то.
Слушай: если два существа вдруг отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и пред тем, улетая или погибая,
приходит к другому и говорит: сделай мне то и то, такое, о чем никогда никого
не просят, но о чем можно просить лишь на смертном одре, — то неужели же тот
не исполнит… если друг, если брат?
а я и четверти бутылки
не выпил и
не Силен.
Не Силен, а силён, потому что решение навеки взял. Ты каламбур мне прости, ты многое мне сегодня должен простить,
не то что каламбур.
Не беспокойся, я
не размазываю, я дело говорю и
к делу вмиг
приду.
Не стану жида из души тянуть. Постой, как это…
Вот
к этому-то времени как раз отец мне шесть тысяч
прислал, после того как я послал ему форменное отречение от всех и вся, то есть мы, дескать, «в расчете», и требовать больше ничего
не буду.
— Мне сестра сказала, что вы дадите четыре тысячи пятьсот рублей, если я
приду за ними…
к вам сама. Я
пришла… дайте деньги!.. —
не выдержала, задохлась, испугалась, голос пресекся, а концы губ и линии около губ задрожали. — Алешка, слушаешь или спишь?
— Сказать ей, что я больше
к ней
не приду никогда, приказал, дескать, кланяться.
— А убирайтесь вы, иезуиты, вон, — крикнул он на слуг. — Пошел, Смердяков. Сегодня обещанный червонец
пришлю, а ты пошел.
Не плачь, Григорий, ступай
к Марфе, она утешит, спать уложит.
Не дают, канальи, после обеда в тишине посидеть, — досадливо отрезал он вдруг, когда тотчас же по приказу его удалились слуги. — Смердяков за обедом теперь каждый раз сюда лезет, это ты ему столь любопытен, чем ты его так заласкал? — прибавил он Ивану Федоровичу.
— Мы в первый раз видимся, Алексей Федорович, — проговорила она в упоении, — я захотела узнать ее, увидать ее, я хотела идти
к ней, но она по первому желанию моему
пришла сама. Я так и знала, что мы с ней все решим, все! Так сердце предчувствовало… Меня упрашивали оставить этот шаг, но я предчувствовала исход и
не ошиблась. Грушенька все разъяснила мне, все свои намерения; она, как ангел добрый, слетела сюда и принесла покой и радость…
Многие-де из братии тяготятся ходить
к старцу, а
приходят поневоле, потому что все идут, так чтобы
не приняли их за гордых и бунтующих помыслом.
— Засади я его, подлеца, она услышит, что я его засадил, и тотчас
к нему побежит. А услышит если сегодня, что тот меня до полусмерти, слабого старика, избил, так, пожалуй, бросит его, да ко мне
придет навестить… Вот ведь мы какими характерами одарены — только чтобы насупротив делать. Я ее насквозь знаю! А что, коньячку
не выпьешь? Возьми-ка кофейку холодненького, да я тебе и прилью четверть рюмочки, хорошо это, брат, для вкуса.
—
Не мудрено, Lise,
не мудрено… от твоих же капризов и со мной истерика будет, а впрочем, она так больна, Алексей Федорович, она всю ночь была так больна, в жару, стонала! Я насилу дождалась утра и Герценштубе. Он говорит, что ничего
не может понять и что надо обождать. Этот Герценштубе всегда
придет и говорит, что ничего
не может понять. Как только вы подошли
к дому, она вскрикнула и с ней случился припадок, и приказала себя сюда в свою прежнюю комнату перевезть…
— Милый голубчик мама, это ужасно неостроумно с вашей стороны. А если хотите поправиться и сказать сейчас что-нибудь очень умное, то скажите, милая мама, милостивому государю вошедшему Алексею Федоровичу, что он уже тем одним доказал, что
не обладает остроумием, что решился
прийти к нам сегодня после вчерашнего и несмотря на то, что над ним все смеются.
«Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты
пришел? — спрашивает его мой старик и сам отвечает ему за него, — нет,
не имеешь, чтобы
не прибавлять
к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы
не отнять у людей свободы, за которую ты так стоял, когда был на земле.
На месте храма твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня, и хотя и эта
не достроится, как и прежняя, но все же ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания людей, ибо
к нам же ведь
придут они, промучившись тысячу лет со своей башней!
Они созидали богов и взывали друг
к другу: «Бросьте ваших богов и
придите поклониться нашим,
не то смерть вам и богам вашим!» И так будет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и боги: все равно падут пред идолами.
Что-то шевельнулось в концах губ его; он идет
к двери, отворяет ее и говорит ему: «Ступай и
не приходи более…
не приходи вовсе… никогда, никогда!» И выпускает его на «темные стогна града».
— Если бы я даже эту самую штуку и мог-с, то есть чтобы притвориться-с, и так как ее сделать совсем нетрудно опытному человеку, то и тут я в полном праве моем это средство употребить для спасения жизни моей от смерти; ибо когда я в болезни лежу, то хотя бы Аграфена Александровна
пришла к ихнему родителю,
не могут они тогда с больного человека спросить: «Зачем
не донес?» Сами постыдятся.
Приходили к нам знакомые: «Милые, говорит, дорогие, и чем я заслужил, что вы меня любите, за что вы меня такого любите, и как я того прежде
не знал,
не ценил».
И рассказал я ему, как
приходил раз медведь
к великому святому, спасавшемуся в лесу, в малой келейке, и умилился над ним великий святой, бесстрашно вышел
к нему и подал ему хлеба кусок: «Ступай, дескать, Христос с тобой», и отошел свирепый зверь послушно и кротко, вреда
не сделав.
«
К посту был
не строг, сладости себе разрешал, варение вишневое ел с чаем, очень любил, барыни ему
присылали.
Веришь ли тому: никто-то здесь
не смеет сказать и подумать, чтоб
к Аграфене Александровне за худым этим делом
прийти; старик один только тут у меня, связана я ему и продана, сатана нас венчал, зато из других — никто.
Восторженный ли вид капитана, глупое ли убеждение этого «мота и расточителя», что он, Самсонов, может поддаться на такую дичь, как его «план», ревнивое ли чувство насчет Грушеньки, во имя которой «этот сорванец»
пришел к нему с какою-то дичью за деньгами, —
не знаю, что именно побудило тогда старика, но в ту минуту, когда Митя стоял пред ним, чувствуя, что слабеют его ноги, и бессмысленно восклицал, что он пропал, — в ту минуту старик посмотрел на него с бесконечною злобой и придумал над ним посмеяться.
«Вот только надо бы поскорее узнать от Смердякова,
не было ли чего там вчера вечером,
не приходила ли она, чего доброго,
к Федору Павловичу, ух!» — пронеслось в его голове.
— Этого знать
не могу-с,
к офицеру какому-то, кто-то их позвал оттудова и лошадей
прислали…
И застонал ад об том, что уж больше, думал,
к нему никто теперь
не придет, грешников-то.
И сказал тогда аду Господь: «
Не стони, аде, ибо приидут
к тебе отселева всякие вельможи, управители, главные судьи и богачи, и будешь восполнен так же точно, как был во веки веков, до того времени, пока снова
приду».
— Я его там на пол положил! — возвестил он, тотчас же возвратившись и задыхаясь от волнения, — дерется, каналья, небось
не придет оттуда!.. — Он запер одну половинку двери и, держа настежь другую, воскликнул
к маленькому пану...
— Как вы смели, милостивый государь, как решились обеспокоить незнакомую вам даму в ее доме и в такой час… и явиться
к ней говорить о человеке, который здесь же, в этой самой гостиной, всего три часа тому,
приходил убить меня, стучал ногами и вышел как никто
не выходит из порядочного дома.
Теперь сам вижу, что доверия этого и быть
не могло, потому что все же бы мы
пришли к этому проклятому забору!
— Ах, как это жаль, — воскликнул с волнением Алеша, — что я
не знал ваших этих с ним отношений раньше, а то бы я сам давно уже
пришел к вам вас просить пойти
к нему со мной вместе.
Но сам Красоткин, когда Смуров отдаленно сообщил ему, что Алеша хочет
к нему
прийти «по одному делу», тотчас же оборвал и отрезал подход, поручив Смурову немедленно сообщить «Карамазову», что он сам знает, как поступать, что советов ни от кого
не просит и что если пойдет
к больному, то сам знает, когда пойти, потому что у него «свой расчет».
Но в оба эти раза Красоткин ответил уже самым нетерпеливым и резким отказом, передав Алеше, что если тот
придет за ним сам, то он за это никогда
не пойдет
к Илюше, и чтоб ему больше
не надоедали.
Даже до самого этого последнего дня сам Смуров
не знал, что Коля решил отправиться
к Илюше в это утро, и только накануне вечером, прощаясь со Смуровым, Коля вдруг резко объявил ему, чтоб он ждал его завтра утром дома, потому что пойдет вместе с ним
к Снегиревым, но чтобы
не смел, однако же, никого уведомлять о его прибытии, так как он хочет
прийти нечаянно.
Впоследствии Грушенька даже привыкла
к нему и,
приходя от Мити (
к которому, чуть оправившись, тотчас же стала ходить,
не успев даже хорошенько выздороветь), чтоб убить тоску, садилась и начинала разговаривать с «Максимушкой» о всяких пустяках, только чтобы
не думать о своем горе.
— Наконец-то
пришел! — крикнула она, бросив карты и радостно здороваясь с Алешей, — а Максимушка так пугал, что, пожалуй, уж и
не придешь. Ах, как тебя нужно! Садись
к столу; ну что тебе, кофею?
— То-то; Феня, Феня, кофею! — крикнула Грушенька. — Он у меня уж давно кипит, тебя ждет, да пирожков принеси, да чтобы горячих. Нет, постой, Алеша, у меня с этими пирогами сегодня гром вышел. Понесла я их
к нему в острог, а он, веришь ли, назад мне их бросил, так и
не ел. Один пирог так совсем на пол кинул и растоптал. Я и сказала: «Сторожу оставлю; коли
не съешь до вечера, значит, тебя злость ехидная кормит!» — с тем и ушла. Опять ведь поссорились, веришь тому. Что ни
приду, так и поссоримся.
— Как ходит? Да разве он ходил
к нему? Митя мне сам говорил, что Иван ни разу
не приходил.
— Брат Иван об Митином деле со мной
не говорит, — проговорил он медленно, — да и вообще со мною он во все эти два месяца очень мало говорил, а когда я
приходил к нему, то всегда бывал недоволен, что я
пришел, так что я три недели
к нему уже
не хожу. Гм… Если он был неделю назад, то… за эту неделю в Мите действительно произошла какая-то перемена…
Алеша
не заходил уже дня четыре и, войдя в дом, поспешил было прямо пройти
к Лизе, ибо у ней и было его дело, так как Лиза еще вчера
прислала к нему девушку с настоятельною просьбой немедленно
к ней
прийти «по очень важному обстоятельству», что, по некоторым причинам, заинтересовало Алешу.
Ко мне же
прислала сказать, что
не придет ко мне вовсе и впредь никогда
не хочет ходить, а когда я сама
к ней потащилась, то бросилась меня целовать и плакать и, целуя, так и выпихнула вон, ни слова
не говоря, так что я так ничего и
не узнала.
По дороге
к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он
не видал уже более недели. Но ему теперь
пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало быть, выходил уже от Катерины Ивановны.
Странно, что до самой последней сцены, описанной нами у Катерины Ивановны, когда
пришел к ней от Мити Алеша, он, Иван,
не слыхал от нее ни разу во весь месяц сомнений в виновности Мити, несмотря на все ее «возвраты»
к нему, которые он так ненавидел.
Воротился
к себе на кровать, лег да и думаю в страхе: «Вот коли убит Григорий Васильевич совсем, так тем самым очень худо может произойти, а коли
не убит и очнется, то оченно хорошо это произойдет, потому они будут тогда свидетелем, что Дмитрий Федорович
приходили, а стало быть, они и убили, и деньги унесли-с».
— О, д-да, и я то же говорю, — упрямо подхватил он, — один ум хорошо, а два гораздо лучше. Но
к нему другой с умом
не пришел, а он и свой пустил… Как это, куда он его пустил? Это слово — куда он пустил свой ум, я забыл, — продолжал он, вертя рукой пред своими глазами, — ах да, шпацирен.