Неточные совпадения
По Волге, по Оке, по Суре и по мéньшим рекам
живет народ совсем другой, чем вдали от них, — ростом выше, станом стройней, из
себя красивей, силою крепче, умом богаче соседей — издавнá обрусевшей мордвы, что теперь совсем почти позабыла и древнюю веру, и родной язык, и преданья своей старины.
В стары годы на Горах росли леса кондовые, местами досель они уцелели, больше по тем местам, где чуваши́, черемиса да мордва
живут. Любят те племена леса дремучие да рощи темные, ни один из них без ну́жды деревцá не тронет; рони́ть лес без пути, по-ихнему, грех великий, по старинному их закону: лес — жилище богов. Лес истреблять — Божество оскорблять, его дом разорять, кару на
себя накликать. Так думает мордвин, так думают и черемис, и чувашин.
— Решил я. Стану просить мать Манефу, приняла бы к
себе Дуню… А вы уж ее не оставьте, Дарья Сергевна,
поживите с ней, покамест будет она в обученье. Она ж и привыкла к вам… Обидно даже немножко — любит она вас чуть ли не крепче, чем родного отца.
Шестнадцати лет еще не было Дуне, когда воротилась она из обители, а досужие свахи то́тчас одна за другой стали подъезжать к Марку Данилычу — дом богатый, невеста одна дочь у отца, — кому не охота Дунюшку в жены
себе взять. Сунулись было свахи с купеческими сыновьями из того городка, где
жили Смолокуровы, но всем отказ, как шест, был готов. Сына городского головы сватали — и тому тот же ответ.
— Самый он и есть, — молвил Марко Данилыч. — Зиновий Алексеич допрежь и сам-от на той мельнице
жил, да вот годов уж с пяток в городу́ дом
себе поставил. Важный дом, настоящий дворец. А уж в доме — так чего-чего нет…
— Нельзя мне нонешний год на караване
жить, — прихлебывая чай, отвечал Марко Данилыч. — Дочку привез с
собой, хочу ей показать Макарьевскую. В каюте было бы ей беспокойно. Опять же наши товары на этот счет не больно подходящие — не больно пригоже попахивают.
Живя на мельнице, мало видели они людей, но и тогда, несмотря на младенческий еще почти возраст, не были ни дики, ни угрюмы, ни застенчивы перед чужими людьми, а в городе, при большом знакомстве, обходились со всеми приветно и ласково, не жеманились, как их сверстницы, и с притворными ужимками не опускали, как те, глаз при разговоре с мужчинами, не стеснялись никем, всегда и везде бывали веселы, держали
себя свободно, развязно, но скромно и вполне безупречно.
Канонница из Иргиза, что при моленной
жила, тоже решила
себя на смиренномудрое долготерпение в доме Федора Меркулыча, что сделала не из любви ко птенчику сиротке, а за то, что ругатель-хозяин в обитель ее такие суммы отваливал, что игуменья и соборные старицы, бывало, строго-настрого наказывают каноннице: «Вся претерпи, всяко озлобление любовию покрой, а меркуловского дома покинуть не моги, велия бо из него благостыня неоскудно истекает на нашу честну́ю обитель».
В русских семьях хитрая молодая жена зачастую подбирает к рукам мужа старика, вертит им как
себе хочет, и
живет он у нее во смиренье и послушанье до самого смертного часа.
— Ну, целый-то день в гостях сидеть ей не приходится: с детками ведь приехала, — молвила Таифа. — Сам-от Иван Григорьич с приказчиком да с молодцами на ярманке
живет, а она с детками у приказчика на квартире. Хоть приказчикова хозяйка за детками и приглядывает тоже, да сама ведь знаешь, сколь заботлива Грунюшка: надолго ребятишек без
себя не оставит.
Толпою сродниц и роем молодых невольниц окруженная,
жила там прекрасная
собой и добрая сердцем ордынская царица, дочь хорасанского хана…
Всегда, сколько ни помнила
себя Лиза,
жила она по добру и по правде, никогда ее сердце не бывало причастно ни вражде, ни злой ненависти, и вдруг в ту самую минуту, что обещала ей столько счастья и радостей, лукавый дух сомненья тлетворным дыханьем возмутил ее мысли, распалил душу злобой, поработил ее и чувства, и волю, и разум.
— Широко, значит,
жить захотелось, — с усмешкой ответил Феклист Митрич. — Навезет с
собой целый табор келейниц. Все заведет, как надо быть скиту. Вон и скотный двор ставит, и конный!.. Часовни особной только нельзя, так внутри келий моленну заведет… Что ей, Манефе-то?.. Денег не займовать… И у самой непочатая куча, и у брата достаточно.
— Что ж из того, что повздорила? Не важность! — молвил Феклист. — Ихни побранки подолгу не
живут. А точно, что была у них драна грамота. А все из-за вашей самокрутки. Как принял все на
себя Чапурин, Манефа и пошла ругаться. «Зачем, — говорит, — ославил ты мою обитель? Зачем, — говорит, — не от
себя и́з дому, а от меня из скита девку крал?..» А он хохочет да пуще сестрицу-то подзадоривает… Шальной ведь он!
У Смолокуровых она сказала, что
живет рядом с их номером, и назвала
себя помещицей села Талызина Марьей Ивановной Алымовой.
Становился Алеша Мокеев перед Аннушкой Мутовкиной. Была та Аннушка девица смиренная, разумная, из
себя красавица писаная, одна беда — бедна была, в сиротстве
жила. Не живать сизу́ орлу во долинушке, не видать Алеше Мокееву хозяйкой бедную Аннушку. Не пошлет сватовьев спесивый Мокей к убогой вдове Аграфене Мутовкиной, не посватает он за сына ее дочери бесприданницы, в Аграфенином дворе ворота тесны, а мужик богатый, что бык рогатый, в тес́ны ворота не влезет.
— Ни единого, — отвечал солдат. — Барыня у него года три померла, и не слышно, чтоб у него какие сродники были. Разве что дальние, седьма вода на киселе. Барыниных сродников много. Так те поляки, полковник-от полячку за
себя брал, и веры не нашей была… А ничего — добрая тоже душа, и
жили между
собой согласно… Как убивался тогда полковник, как хоронил ее, — беда!
А между людьми, умертвившими в
себе грех и ветхого Адама, заключается такое духовное супружество, в котором праотцы
жили в раю.
Царство ты, царство, духовное царство,
Во тебе, во царстве, благодать великая,
Праведные люди в тебе пребывают,
Живут они
себе, ни в чем не унывают…
— Грому на вас нет! — стоя на своей палубе, вскричал Марко Данилыч, когда тот караван длинным строем ставился вдоль по Оке. — Завладали молокососы рыбной частью! — ворчал он в досаде. — Что ни помню
себя, никогда больше такого каравана на Гребновской не бывало… Не дай вам Бог торгов, не дай барышей!.. Новости затеяли заводить!.. Дуй вас горой!.. Умничать задумали, ровно мы, старые поседелые рыбники, дураками до вас
жили набитыми.
— Не слышно этого, — отвечала та. — Фатьянскими зовут, а то еще алымовскими. А что потаенные они, так в самом деле потаенные. Ни к
себе никого, ни сами ни к кому. Чудныé, право, чудныé. Кажись, как бы человеку не
жить нá людях?.. И думать так не придумать, что за люди такие… Мудреные!..
Смолоду в любви и дружестве меж
собой жили, из одного села были родом, в один год сданы в рекруты, в одном полку служили и, получивши «чистую», поселились на родине в келье, ставленной возле келейного ряда на бобыльских задворках.
— Уж вы, пожалуйста, Авдотья Марковна, не открывайте, о чем мы говорили. Больше тридцати лет здесь
живу, привык… а ежели восстановлю их против
себя, мое положение будет самое горькое. Из любви к вам говорил я, из сожаленья, а не из чего другого. Богом прошу, не говорите ничего… А Денисова бойтесь… Пуще всего бойтесь… Это такой враг, каких немного бывает. Смотрите же, не погубите меня, старика, со всей семьей моей…
Много там всяких неверных
живет в одних с Божьими людьми деревнях — есть «геры», все одно что жиды, только говорят меж
собой по-русски, а молятся по-еврейски, приемлют обрезание и празднуют жидовские праздники…
— А я было у
себя на усадьбе домик для твоего житья хотел ставить, чтобы, значит,
жить тебе на своей полной воле, отдельно от моей семьи. Да чуть ли не опоздал, — с ласковой улыбкой проговорил Патап Максимыч.
Жить мне недолго,
собой никого не отягощу.
Сам свою судьбу устраивал, сам выбирал
себе невесту, ну и
живи с ней.
— Это правда, — молвил Никифор Захарыч. — Как только зачнет человек
жить не по-хорошему, нечистый тотчас в его душу, и Господня благодать его покинет… По
себе знаю, Трифон Михайлыч.
— Сначала у покойницы Аленушки
жила, а потом, как она покончилась, надела на
себя я черный сарафан, покрылась черным платком вроспуск и
жила в уютной горенке большого, только что построенного дома Марка Данилыча.
—
Живет она
себе как хозяйка дома.
И было у них намеренье Настю сватать; только она, зная за
собой тайный грех, не захотела того и отцу сказала напрямки, что уйдет в кельи
жить, а не удастся, так
себя опозорит и родительский дом: начнет гулять со всяким встречным.
За обедом, по иноческим правилам, все трое сидели молча. Один лишь игумен изредка говорил, потчуя гостей каждым кушаньем и наливая им в стаканы «виноградненького», не забывая при том и
себя. После обеда перешли в прежнюю комнату, бывшую у отца Тарасия приемною. Здесь игумен подробно рассказывал петербургскому гостю о скитах керженских и чернораменских, о том, как он
жил, будучи в расколе, и как обратился из него в единоверие вследствие поучительных бесед с бывшим архиепископом Иаковом.
Неточные совпадения
Городничий (бьет
себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет
живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Как взбежишь по лестнице к
себе на четвертый этаж — скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Что ж я вру — я и позабыл, что
живу в бельэтаже.
«Это, говорит, молодой человек, чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга, а по фамилии, говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет, говорит, в Саратовскую губернию и, говорит, престранно
себя аттестует: другую уж неделю
живет, из трактира не едет, забирает все на счет и ни копейки не хочет платить».
«Пойдем в село Кузьминское, // Посмотрим праздник-ярмонку!» — // Решили мужики, // А про
себя подумали: // «Не там ли он скрывается, // Кто счастливо
живет?..»
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с
собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так
пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)