Неточные совпадения
С недоумением спрашиваешь
себя: как могли
жить люди, не имея ни в настоящем, ни в будущем иных воспоминаний и перспектив, кроме мучительного бесправия, бесконечных терзаний поруганного и ниоткуда не защищенного существования? — и, к удивлению, отвечаешь: однако ж
жили!
Но и тут главное отличие заключалось в том, что одни
жили «в свое удовольствие», то есть слаще ели, буйнее пили и проводили время в безусловной праздности; другие, напротив, сжимались, ели с осторожностью, усчитывали
себя, ухичивали, скопидомствовали.
Построит
себе келейку, огородец разведет, коровушку купит и будет
жить да поживать.
— Не властна я, голубчик, и не проси! — резонно говорит она, — кабы ты сам ко мне не пожаловал, и я бы тебя не ловила. И
жил бы ты поживал тихохонько да смирнехонько в другом месте… вот хоть бы ты у экономических… Тебе бы там и хлебца, и молочка, и яишенки… Они люди вольные, сами
себе господа, что хотят, то и делают! А я, мой друг, не властна! я
себя помню и знаю, что я тоже слуга! И ты слуга, и я слуга, только ты неверный слуга, а я — верная!
Мучительно
жить в такие эпохи, но у людей, уже вступивших на арену зрелой деятельности, есть, по крайней мере, то преимущество, что они сохраняют за
собой право бороться и погибать. Это право избавит их от душевной пустоты и наполнит их сердца сознанием выполненного долга — долга не только перед самим
собой, но и перед человечеством.
— Что смотришь! скажись мертвым — только и всего! — повторила она. — Ублаготворим полицейских, устроим с пустым гробом похороны — вот и будешь потихоньку
жить да поживать у
себя в Щучьей-Заводи. А я здесь хозяйничать буду.
— Выдам ее за хорошего человека замуж и умру, — говорила она
себе, но втайне прибавляла, — а может быть, Бог пошлет, и
поживу еще с ними.
После этого я уже не видал тетеньки Раисы Порфирьевны, но она
жила еще долго. Выкормив Сашеньку в меру взрослой девицы, выдала ее замуж за «хорошего» человека, но не отпустила от
себя, а приняла зятя в дом. Таким образом, мечты ее осуществились вполне.
— Вот ты какой! Ну,
поживи у нас! Я тебе велела внизу комнатку вытопить. Там тебе и тепленько и уютненько будет. Обедать сверху носить будут, а потом, может, и поближе сойдемся. Да ты не нудь
себя. Не все работай, и посиди. Я слышала, ты табак куришь?
— Все же надо
себя к одному какому-нибудь месту определить. Положим, теперь ты у нас приютился, да ведь не станешь же ты здесь век вековать. Вот мы по зимам в Москве собираемся
жить. Дом топить не будем, ставни заколотим — с кем ты тут останешься?
— Вот и это. Полтораста тысяч — шутка ли эко место денег отдать! Положим, однако, что с деньгами оборот еще можно сделать, а главное, не к рукам мне. Нужно сначала около
себя округлить; я в Заболотье-то еще словно на тычке
живу. Куда ни выйдешь, все на чужую землю ступишь.
— Тихоня-тихоня, а подцепил
себе б — ку, и
живет да поживает! — говорила матушка, — ни отца, ни родных, никого знать не хочет.
Матушка при этом предсказании бледнела. Она и сама только наружно тешила
себя надеждой, а внутренне была убеждена, что останется ни при чем и все дедушкино имение перейдет брату Григорью, так как его руку держит и Настька-краля, и Клюквин, и даже генерал Любягин. Да и сам Гришка постоянно
живет в Москве, готовый, как ястреб, во всякое время налететь на стариково сокровище.
Говорила ли она
себе, что
жить уж довольно, или, напротив, просила у Бога еще хоть крошечку
пожить — неизвестно.
«Наказал меня Бог, говорит, такую болесть наслал на меня, что места
себе не найду; и домочадцы и друзья — все меня бросили;
живу хуже пса смердящего».
Через день, а иногда и чаще, она брала с
собой девушку-лекарку, садилась на долгушу-трясучку и, несмотря на осеннюю слякоть, тащилась за две версты в Измалково — деревню, в которой
жил Федот.
Соседи езжали к Струнниковым часто и охотно, особенно по зимам, так как усадьба их, можно сказать, представляла
собой въезжий дом, в котором всякий ел, пил и
жил сколько угодно.
И без этого он кругом обрезал
себя: псарный двор уничтожил, оркестр и певчих распустил, — не
жить же ему, как какой-нибудь Корнеич
живет!
Несмотря на то, что вопрос поставлен был бесповоротно и угрожал в корне изменить весь строй русской жизни, все продолжали
жить спустя рукава, за исключением немногих; но и эти немногие сосредоточили свои заботы лишь на том, что под шумок переселяли крестьян на неудобные земли и тем уготовали
себе в будущем репрессалии.
— Положение среднее. Жалованье маленькое, за битую посуду больше заплатишь. Пурбуарами
живем. Дай Бог здоровья, русские господа не забывают. Только раз одна русская дама, в Эмсе, повадилась ко мне в отделение утром кофе пить, а тринкгельду [на чай (от нем. Trinkgeld).] два пфеннига дает. Я было ей назад: возьмите, мол, на бедность
себе! — так хозяину, шельма, нажаловалась. Чуть было меня не выгнали.
— Не об том я. Не нравится мне, что она все одна да одна,
живет с срамной матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней та же болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много. Мужа отнял, меня разума лишил — пожалуй, и дочку к
себе возьмет.
Живи, скажет, подлая, одна в кромешном аду!
Неточные совпадения
Городничий (бьет
себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет
живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Как взбежишь по лестнице к
себе на четвертый этаж — скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Что ж я вру — я и позабыл, что
живу в бельэтаже.
«Это, говорит, молодой человек, чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга, а по фамилии, говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет, говорит, в Саратовскую губернию и, говорит, престранно
себя аттестует: другую уж неделю
живет, из трактира не едет, забирает все на счет и ни копейки не хочет платить».
«Пойдем в село Кузьминское, // Посмотрим праздник-ярмонку!» — // Решили мужики, // А про
себя подумали: // «Не там ли он скрывается, // Кто счастливо
живет?..»
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с
собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так
пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)