Неточные совпадения
Смолокуров до
того времени в скитах никогда не бывал и совсем не знал
жизни обительской.
— Один всего только и есть, — ответил Доронин. — Сестра еще была, да
та еще при
жизни родителя выделена… Матери нет… Так ему проторговаться, говоришь?
И в кабаках-то сидели еще
те самые целовальники, которым он последнюю шапчонку, бывало, закладывал, и в полиции-то служили
те самые будочники, что засыпали ему в спину горяченьких, и товарищи прежней беспутной
жизни теперь одолели его — еле стоя на ногах, лезли к нему с увереньями в дружбе и звали с собой разгуляться по-старинному.
По пятнадцатому году, когда
тот дом только что обстроен был, вступила она под его кровлю хозяюшкой, всю почти
жизнь провела в нем безвыездно и ни за что бы на свете не согласилась на старости лет перебраться на новое место.
Лет десять ему было уж, Микитушке, как родитель его, наскучив одинокой
жизнью и
тем, что в его богатом доме без бабы пустым пахло, без прямой хозяйки все лезло врознь, — вздумал жениться на бедной молоденькой девушке.
Но нигде так не кипит народная
жизнь, никуда так много русского люда в
тот день не стекается, как к Макарью.
— Не может
того быть, матушка, — решительно сказал Марко Данилыч. — В
жизнь не поверю…
— Вот это уж нехорошо, — заметила Татьяна Андревна. — Грех!.. Божьих угодников всуе поминать не следует. И перед Богом грех, и люди за
то не похвалят… Да… Преподобный Никита Сокровенный великий был угодник. Всю
жизнь в пустыне спасался, не видя людей, раз только один Созонт диакон его видел. Читал ли ты, сударь, житие-то его?
— Встань, моя ластушка, встань, родная моя, — нежным голосом стала говорить ей Манефа. — Сядь-ка рядком, потолкуем хорошенько, — прибавила она, усаживая Фленушку и обняв рукой ее шею… — Так что же? Говорю тебе: дай ответ… Скажу и теперь, что прежде не раз говаривала: «На зазорную
жизнь нет моего благословенья, а выйдешь замуж по закону,
то хоть я тебя и не увижу, но любовь моя навсегда пребудет с тобой. Воли твоей я не связываю».
— Еще бы не тосковать!.. До кого ни доведись… При этакой-то
жизни? Тут не
то что истосковаться, сбеситься можно, — сердито заворчала Марьюшка. — Хуже тюрьмы!.. Прежде, бывало, хоть на беседы сбегаешь, а теперь и туда след запал… Перепутал всех этот Васька, московский посланник, из-за каких-то там шутов архиереев… Матери ссорятся, грызутся, друг с дружкой не видаются и нам не велят. Удавиться — так впору!..
— Да на такую
жизнь ангел с неба сойди, и
тот, прости Господи, взбесится…
— Зачем нам, ваше степенство, твой уговор забывать? Много тогда довольны остались вашей милостью. Потому и держим крепко заказ, — бойко ответил ямщик. — Ежели когда лишняя муха летает, и тогда насчет
того дела молчок… Это я тебе только молвил, а другому кому ни-ни, ни гугу. Будь надежен, в
жизни от нас никто не узнает.
— Не всем замуж выходить, Марко Данилыч, надо кому-нибудь и старыми девками на свете быть, — сказала, улыбнувшись на радушные слова Смолокурова, Марья Ивановна. — Да и
то сказать, в девичьей-то
жизни и забот, и тревог меньше.
Она хвалила Дуню за ее доброту, о которой знала от Дарьи Сергевны, и за
то, что ведет она
жизнь тихую, скромную, уединенную, не увлекается суетными мирскими забавами.
Раскаянье, угрызения совести всю
жизнь будут преследовать
того человека, и до самой смерти он будет терпеть адские мученья…
Жизни был доброй, сам великий постник, смиренник, к
тому же начетчик большой.
Всякий из них крепко стоит за каждую букву, за каждый обряд не одной церковной, но даже обиходной
жизни; всяк почитает великороссийскую церковь погибельною, еретическою, ведущею широким путем в вечные муки, а между
тем от нее же принимает и освящение браков и самое крещение.
Не
то на деле вышло: черствое сердце сурового отреченника от людей и от мира дрогнуло при виде братней нищеты и болезненно заныло жалостью. В напыщенной духовною гордыней душе промелькнуло: «Не напрасно ли я пятнадцать годов провел в странстве? Не лучше ли бы провести эти годы на пользу ближних, не бегая мира, не проклиная сует его?..» И жалким сумасбродством вдруг показалась ему созерцательная
жизнь отшельника… С детства ни разу не плакивал Герасим, теперь слезы просочились из глаз.
— Полно, родная, перестань убиваться, — любовно молвил он ей, положив руку на ее плечо. — Бог не без милости, не унывай, а на него уповай. Снова пошлет он тебе и хорошую
жизнь и спокойную. Молись, невестушка, молись милосердному Господу — ведь мы к нему с земной печалью, а он, свет, к нам с небесной милостью. Для
того и не моги отчаиваться, не смей роптать.
То знай, что на каждого человека Бог по силе его крест налагает.
На
том дворе без малого сорок годов проводил трудообильную
жизнь свою преподобный отец Вассиан, старец люто́й из поповского рода.
Миршенские бабы да девки баню
ту не забыли: в попреках подругам за разгульную
жизнь и теперь они ее поминают.
— То-то и есть, Марко Данилыч, что мы только о земном помышляем, а о небесном совсем позабыли, да и знать его не хотим, — сказала Марья Ивановна. — А на земле-то мы ведь только в гостях, к
тому же на самый короткий срок, — настоящая-то наша
жизнь ведь там.
— Как возможно мне врать вашему степенству? — скорбно и даже обидчиво промолвил Терентий Михайлов. — Помилуйте!.. Сколько годов с вашим братцем мыкали мы подневольную
жизнь, и вдруг я стану врать!.. Да сам Господь
того не попустит!.. Всего мы с Мокеем Данилычем нагляделись, всего натерпелись… Как же поворотится у меня язык сказать неправду?
Масонство, однако ж, не мешало шумной, беспечной
жизни богатых людей, а не слишком достаточные для
того больше и поступали в ложи, чтобы есть роскошные даровые ужины.
Слепым, что живут языческой
жизнью в плене вавилонском,
тем, что валяются в смрадной тине грехов, слова его, конечно, покажутся безумием.
С
тех пор супружество стало только временным, на одну лишь земную
жизнь.
Мемнон был скор на язык, молвил владыке нечто неугодное, и с
той поры черная полоса началась в его
жизни.
И
ту помоги Бог управить — а тут еще суета, мирские попеченья, тщета плотской
жизни — один только грех.
Знал он, что в пустыне ему не живать, что проводить
жизнь, подобную
жизни отшельников первых веков христианства, теперь невозможно; знал и
то, что подвиг мученичества теперь больше немыслим, ни страданий, ни смертных казней за Христа не стало.
Читала
то же, что и отец с матерью, и оттого, будучи еще лет пятнадцати, стала стремиться к созерцательной
жизни, желала монастыря.
И мать и отец ее от
того отговаривали, представляя
жизнь монахинь вовсе не такою, как она думала.
В синих, а не в красных, как ходят девушки в
той стороне, они были одеты —
то знак отречения от суеты мира и от замужней
жизни.
А нá сердце болезненно.
То сомненья пронесутся в отуманенной голове,
то былая, давнишняя
жизнь вдруг ей вспомнится.
Что росинка в море-океане,
то жизнь земного тела в вечности!..
— Господь гордым противится, смиренным же дает благодать, — стоя в сторонке, назидательно говорил отец протопоп окружавшим его дьякону, церковному старосте и другим. — Наказующий перст Божий
того ради коснулся сего прегордого, что, ревнуя богомерзкому расколу, всю свою
жизнь чуждался святой церкви. Притом же, хотя и раскольник, однако ж все-таки должен был принимать в дом духовных лиц со святынею. А наш причт от него медного гроша никогда не видывал.
— Вот всякий гляди да кáзнись, — тараторила разбитная приживалка чиновница Ольга Панфиловна. — Всяким добром ублаготворял мерзких паскуд, как вон эта злоязычница Аниська Красноглазиха… Не чем другим, а этим самым и навел на себя гнев Господень. И осетрины-то ей, бывало, и белужины, и икры, и дров, и муки, и всякой всячины. Чем бы настоящим бедным подать,
тем, что в нищете проводят
жизнь благородную, он только этой гадине. А пошарь-ка в коробье у проклятой Аниськи, увидишь, сколь бедна она.
— Ешь кашу, свет-родитель, кушай, докушивай! Жуй да глотай бабину кашу на рост, на вырост, на долгую
жизнь сынка! Все доедай до капельки, не
то сынок рябой вырастет.
Раздвоялись ее мысли. Скучающий отец и призвание от
тьмы неведения к свету сокровенной тайны! Обычная
жизнь купеческой девушки и вольная, свободная, восторженная искательница благодати. Там — «изменщик» Петр Степаныч, здесь — таинственный духовный супруг… Но что ж это за духовный супруг?.. Узнаю ль когда?.. Скоро ли?
— Только-то? — прежним голосом ласки промолвила с улыбкой Варенька. — Чем же тут смущаться?.. Не в один Успенский пост, а всю
жизнь надо поститься… Но что такое пост? Не в
том он, чтобы молока да яиц не есть — это дело телесное, нечего о нем заботиться. Душой надо поститься, скорбеть, ежели совесть тебя в чем-нибудь зазирает. Сердце смиренное, дух сокрушенный — вот настоящий пост.
Будь он ангел, будь человек плоти и крови, все равно — со смирением и любовью преклонилась бы она перед ним, и скажи ей
то существо хоть одно слово привета, без малейшего сожаленья оставила бы она дом отца и его богатство, с радостью и весельем устремилась бы к неведомому, мыслями и помышленьями отдалась бы ему и всю
жизнь была бы его безответной рабой и верной ученицей, слила бы с ним свою непорочную
жизнь…
Боялся он, чтобы какие-нибудь неосторожные, спроста сказанные речи не дошли в превратном виде до Луповицких… Перетолкуют ему во вред и поставят в трудное положение по хозяйству. Прощай тогда довольство в
жизни, впереди нищета, озлобления, а пожалуй, и хуже
того, ежель вздумают господа пожаловаться. Помолчал отец Прохор и, будто в оправданье себе, сказал...
Примите же совет мой, примите стариковскую просьбу: ежели бы вы находились в ограде истинной церкви, я бы, при ваших достатках, посоветовал вам устроить хоть придел в честь и славу сохранившего вас от гибели святителя, но как вы принадлежите к
тем, что разнятся с нами в обрядах и своих церквей не имеют, так устройте хоть икону святителя Амвросия и всю
жизнь свою утром и вечером молитесь перед нею теплою молитвой благодарения.
— А ежели, по Божию благословению, вступите в
жизнь супружескую, — продолжал он, —
то первому сыну нареките имя Амвросий. Пускай и на старости ваших лет непрестанно напоминает вам преславное имя избавившего вас от гибели святителя.
— Не слыхали разве? — сказал отец Прохор. — Про это не любят они рассказывать. Отец ведь тоже был в этой самой ереси, а как человек был знатный и богатый,
то никто к нему и прикоснуться не смел. Сильная рука у него была в Петербурге, при самом царском дворе находились друзья его и благоприятели. А все-таки не избежал достойной участи — в монастырь сослали, там в безысходном заточенье и
жизнь скончал.
На прощанье дала она отцу Прохору сторублевую. Сначала
тот не хотел было брать, однако взял. Дуня обещала писать к нему, никогда не забывать его благодеяний и помогать ему в трудной
жизни его.
— Ах, ничего ты не знаешь, моя сердечная… И
того не знаешь, что за зверь такой эта Марья Ивановна. Все от нее сталось. Она и в ихнюю веру меня заманила!.. Она и к Денисову заманила!.. — вскликнула Дуня, стыдливо закрыв руками разгоревшееся лицо. — Все она, все она… На всю
жизнь нанесла мне горя и печали! Ох, если б ты знала, Груня, что за богопротивная вера у этих Божьих людей, как они себя называют! Какие они Божьи люди?.. Сатаны порожденья.
Когда Дуня вбежала к отцу, он лежал недвижим. Помутившиеся глаза тоже были недвижны, здоровая до
тех пор рука омертвела. С громким воплем ринулась к нему растерявшаяся Дуня и обхватила его обеими руками. Марко Данилыч уж холодел, и только легкий хрип в горле еще показывал, что последний остаток
жизни сохранялся еще в нем. Мало-помалу и хрип затих.
Гости разошлись по домам, и в смолокуровском доме все притихло. Не успокоилась только Дуня:
то в беспамятстве лежит,
то болезненным стоном проявляет не угасшую еще в ней
жизнь,
то, очнувшись из забытья, зальется обильными слезами.
— Когда с Груней мы к нему приехали, был он без языка и только одной рукой владел немножко. Груня поехала в Рязанскую губернию за дочерью его. И в
тот день, как они воротились, другой удар случился с ним. Так и покончил
жизнь.
— Что было,
то прошло, да и быльем поросло, — с глубоким вздохом промолвил Петр Степаныч. — Был молод, был неразумен, молодая кровь бурлила, а теперь уж я не
тот — укатали сивку крутые горки. Как оглянешься назад да вспомнишь про прежнее беспутное время, самому покажется, что, опричь глупостей, до сей поры ничего в моей
жизни не было.