Неточные совпадения
Ответа не было, кроме
того общего ответа, который дает
жизнь на все самые сложные и неразрешимые вопросы. Ответ этот: надо жить потребностями дня,
то есть забыться. Забыться сном уже нельзя, по крайней мере, до ночи, нельзя уже вернуться к
той музыке, которую пели графинчики-женщины; стало быть, надо забыться сном
жизни.
Если и была причина, почему он предпочитал либеральное направление консервативному, какого держались тоже многие из его круга,
то это произошло не оттого, чтоб он находил либеральное направление более разумным, но потому, что оно подходило ближе к его образу
жизни.
Каждому казалось, что
та жизнь, которую он сам ведет, есть одна настоящая
жизнь, а которую ведет приятель — есть только призрак.
Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с
теми вопросами о значении
жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не
то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого нет
жизни. И надо решить…
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то
жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и
то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
Как за минуту
тому назад она была близка ему, как важна для его
жизни! И как теперь она стала чужда и далека ему!
Он не только не любил семейной
жизни, но в семье, и в особенности в муже, по
тому общему взгляду холостого мира, в котором он жил, он представлял себе нечто чуждое, враждебное, а всего более — смешное.
Левин чувствовал, что брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей
жизни, не был более неправ, чем
те люди, которые презирали его. Он не был виноват в
том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
Когда он увидал всё это, на него нашло на минуту сомнение в возможности устроить
ту новую
жизнь, о которой он мечтал дорогой.
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили
тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
Любовь к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже
ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом
жизни, от которогo зависело всё ее счастье. И теперь от этого нужно было отказаться!
Он читал книгу, думал о
том, что читал, останавливаясь, чтобы слушать Агафью Михайловну, которая без устали болтала; и вместе с
тем разные картины хозяйства и будущей семейной
жизни без связи представлялись его воображению.
Анна Аркадьевна читала и понимала, но ей неприятно было читать,
то есть следить зa отражением
жизни других людей.
Он знал только, что сказал ей правду, что он ехал туда, где была она, что всё счастье
жизни, единственный смысл
жизни он находил теперь в
том, чтобы видеть и слышать ее.
Первое время Анна искренно верила, что она недовольна им за
то, что он позволяет себе преследовать ее; но скоро по возвращении своем из Москвы, приехав на вечер, где она думала встретить его, a его не было, она по овладевшей ею грусти ясно поняла, что она обманывала себя, что это преследование не только не неприятно ей, но что оно составляет весь интерес ее
жизни.
Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы
то ни стало положившего свою
жизнь на
то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
Пучина эта была — сама
жизнь, мост —
та искусственная
жизнь, которую прожил Алексей Александрович.
То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его
жизни, заменившее ему все прежние желания;
то, что для Анны было невозможною, ужасною и
тем более обворожительною мечтою счастия, — это желание было удовлетворено. Бледный, с дрожащею нижнею челюстью, он стоял над нею и умолял успокоиться, сам не зная, в чем и чем.
Он же чувствовал
то, что должен чувствовать убийца, когда видит тело, лишенное им
жизни.
— Я не могу не помнить
того, что есть моя
жизнь. За минуту этого счастья…
Она чувствовала, что в эту минуту не могла выразить словами
того чувства стыда, радости и ужаса пред этим вступлением в новую
жизнь и не хотела говорить об этом, опошливать это чувство неточными словами.
Эта прекрасная весна еще более возбудила Левина и утвердила его в намерении отречься от всего прежнего, с
тем чтоб устроить твердо и независимо свою одинокую
жизнь.
Хотя многие из
тех планов, с которыми он вернулся в деревню, и не были им исполнены, однако самое главное, чистота
жизни, была соблюдена им.
— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара — это такое не
то что удовольствие, а венец и признак удовольствия. Вот это
жизнь! Как хорошо! Вот бы как я желал жить!
Несмотря на
то, что вся внутренняя
жизнь Вронского была наполнена его страстью, внешняя
жизнь его неизменно и неудержимо катилась по прежним, привычным рельсам светских и полковых связей и интересов.
Вронский сознавал этот взгляд на себя товарищей и кроме
того, что любил эту
жизнь, чувствовал себя обязанным поддерживать установившийся на него взгляд.
Он чувствовал, что Яшвин один, несмотря на
то, что, казалось, презирал всякое чувство, — один, казалось Вронскому, мог понимать
ту сильную страсть, которая теперь наполнила всю его
жизнь.
Они и понятия не имеют о
том, что такое счастье, они не знают, что без этой любви для нас ни счастья, ни несчастья — нет
жизни», думал он.
Ребенок этот с своим наивным взглядом на
жизнь был компас, который показывал им степень их отклонения от
того, что они знали, но не хотели знать.
Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой
жизни с женой, глядя на чужих неверных жен и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его голову, он не только не думал о
том, как развязать это положение, но вовсе не хотел знать его, не хотел знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
Кроме
того, она не могла быть привлекательною для мужчин еще и потому, что ей недоставало
того, чего слишком много было в Кити — сдержанного огня
жизни и сознания своей привлекательности.
Кити чувствовала, что в ней, в ее складе
жизни, она найдет образец
того, чего теперь мучительно искала: интересов
жизни, достоинства
жизни — вне отвратительных для Кити светских отношений девушки к мужчинам, представлявшихся ей теперь позорною выставкой товара, ожидающего покупателей.
Ей открылось
то, что, кроме
жизни инстинктивной, которой до сих пор отдавалась Кити, была
жизнь духовная.
Жизнь эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с
тою, которую с детства знала Кити и которая выражалась в обедне и всенощной во Вдовьем Доме, где можно было встретить знакомых, и в изучении с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная с рядом прекрасных мыслей и чувств, в которую не только можно было верить, потому что так велено, но которую можно было любить.
Но Кити в каждом ее движении, в каждом слове, в каждом небесном, как называла Кити, взгляде ее, в особенности во всей истории ее
жизни, которую она знала чрез Вареньку, во всем узнавала
то, «что было важно» и чего она до сих пор не знала.
Поняв теперь ясно, что было самое важное, Кити не удовольствовалась
тем, чтобы восхищаться этим, но тотчас же всею душою отдалась этой новой, открывшейся ей
жизни.
По рассказам Вареньки о
том, что делала мадам Шталь и другие, кого она называла, Кити уже составила себе план будущей
жизни.
Утро было прекрасное: опрятные, веселые дома с садиками, вид краснолицых, красноруких, налитых пивом, весело работающих немецких служанок и яркое солнце веселили сердце; но чем ближе они подходили к водам,
тем чаще встречались больные, и вид их казался еще плачевнее среди обычных условий благоустроенной немецкой
жизни.
— Да, Бог дает крест и дает силу нести его. Часто удивляешься, к чему тянется эта
жизнь… С
той стороны! — с досадой обратилась она к Вареньке, не так завёртывавшей ей пледом ноги.
Она не могла разрешить задачи, которую ей невольно задал отец своим веселым взглядом на ее друзей и на
ту жизнь, которую она так полюбила.
Для Константина Левина деревня была место
жизни,
то есть радостей, страданий, труда; для Сергея Ивановича деревня была, с одной стороны, отдых от труда, с другой — полезное противоядие испорченности, которое он принимал с удовольствием и сознанием его пользы.
Точно так же, как он любил и хвалил деревенскую
жизнь в противоположность
той, которой он не любил, точно так же и народ любил он в противоположность
тому классу людей, которого он не любил, и точно так же он знал народ, как что-то противоположное вообще людям.
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего брата,
тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы
жизни,
того, что называют сердцем,
того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей
жизни выбрать один и желать этого одного.
Чем долее Левин косил,
тем чаще и чаще он чувствовал минуты забытья, при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за собой всё сознающее себя, полное
жизни тело, и, как бы по волшебству, без мысли о ней, работа правильная и отчетливая делалась сама собой. Это были самые блаженные минуты.
Как будто мрак надвинулся на ее
жизнь: она поняла, что
те ее дети, которыми она так гордилась, были не только самые обыкновенные, но даже нехорошие, дурно воспитанные дети, с грубыми, зверскими наклонностями, злые дети.
Левин часто любовался на эту
жизнь, часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою
жизнью, но нынче в первый paз, в особенности под впечатлением
того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой жене, Левину в первый раз ясно пришла мысль о
том, что от него зависит переменить
ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную
жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную
жизнь.
Другие мысли и представления касались
той жизни, которою он желал жить теперь.
Простоту, чистоту, законность этой
жизни он ясно чувствовал и был убежден, что он найдет в ней
то удовлетворение, успокоение и достоинство, отсутствие которых он так болезненно чувствовал.
Но третий ряд мыслей вертелся на вопросе о
том, как сделать этот переход от старой
жизни к новой.