Неточные совпадения
Вот уж истинна-то правда, что в сиротстве жить — только слезы лить, все-то обидеть сироту хотят, поклепы несут на нее да напраслины, а напраслина-то
ведь, что уголь: не обожжет, так запачкает…
На минуточку
ведь забежала, только проведать, живы ли вы все, здоровы ли, да
вот грехом и заболталась…
— Что ты, сударыня?.. — с ужасом почти вскликнула Анисья Терентьевна. — Как сметь старый завет преставлять!.. Спокон веку водится, что кашу да полтину мастерицам родители посылали… От сторонних книжных дач не положено брать. Опять же надо
ведь мальчонке-то по улице кашу в плате нести — все бы видели да знали, что за новую книгу садится.
Вот, мать моя, принялась ты за наше мастерство, учишь Дунюшку, а старых-то порядков по ученью и не ведаешь!.. Ладно ли так? А?
— Ежели только перепорют, это еще не беда — спина-то
ведь не на базаре куплена, — молвил один рабочий. — А
вот как в кутузку засадят да продержат в ней с неделю али ден с десять!..
— То-то
вот и есть, — жалобно и грустно ответил рабочий. —
Ведь десять-то ден мало-мальски три целковых надо положить, да здесь
вот еще четыре дня простою.
Ведь это, милый человек, четыре целковых —
вот что посуди.
— И то
ведь я пришел покалякать с тобой, — ответил Марко Данилыч, принимаясь за налитую чашку. — Скажи ты мне, Зиновий Алексеич, по самой сущей, по истинной правде,
вот как перед Богом… Что это у тебя вечор так гребтело, когда мы с тобой насчет этого Меркулова толковали.
— Микитушка! — радостно вскликнула Татьяна Андревна. — Родной ты мой!.. Да как же ты вырос, голубчик, каким молодцом стал!.. Я
ведь тебя еще махоньким видала,
вот этаким, — прибавила она, подняв руку над полом не больше аршина. — Ни за что бы не узнать!.. Ах ты, Микитушка, Микитушка!
—
Ведь вот поди ж ты тут. У нас в Волге этой селедки видимо-невидимо, а такой, как голландская, не водится, — молвил Марко Данилыч.
— Покорнейше благодарим, Никита Федорыч, только увольте, пожалуйста, — отвечает он на приглашения Меркулова. — Нам
ведь нет туда ходу, мы
ведь третьего класса — на то порядок. Вы
вот в первом сели, так вам везде чистый путь, а нашему брату за эту перегородку пройти нельзя.
— Не в пример бы лучше теперь же здесь на досуге нам порешить это дельце, — с заискивающей улыбкой молвил Морковников. —
Вот бы мы сейчас с вами пошли в общу каюту да ушицу бы стерляжью али московскую соляночку заказали, осетринки бы хорошенькой, у них, поди, и белорыбицы елабужской можно доспеть. Середа
ведь сегодня — мясного не подобает, а пожелаете, что же делать? Можем для вас и согрешить — оскоромиться. Бутылочку бы холодненького распили — все бы как следует.
— Марью Ивановну? Ну
вот, сударь! — молвил Василий Петрович. — Так впрямь она в гостинице пристала? Надо думать, что из своих никого здесь не отыскала… Не любят
ведь они на многолюдстве жить, им бы все покой да затишье. И говорят все больше шепотком да втихомолку; громкого слова никто от них не слыхивал.
Вот мы с тобой проказничали
ведь только, баловались, до греха не доходили, а поди-ка, уверь кого…
— Раздел поминал!.. Так это он у вас на раздел займовал! — злобно захохотав, вскрикнул Самоквасов. — Охота была вам ссужать такого бездельника, шалыгана непутного. Плакали, сударь, ваши денежки, плакали!.. Это
ведь он со мной тягается — выдели его из капитала, порушь отцами, дедами заведенное дело… Шиш возьмет!..
Вот что!.. Совсем надо взбеситься, чтобы сделать по его… Подлец он, мерзкий распутник!..
—
Вот какие вы ноне стали ветрогоны!
Вот за какими делами по богомольям разъезжаете! Святые места порочите, соблазны по людям разносите! Не чаяла я таких делов от Петра Степаныча, не ожидала… Поди
вот тут, каков лукавец! И подумать
ведь нельзя было, что за ним такие дела водятся… Нехорошо, нехорошо, ой как нехорошо!
У меня
ведь только и семейства, что
вот дочка Дунюшка да еще сродница Дарья Сергевна…
Летось, как о купечестве-то хлопотали,
ведь тысяча в барышах-то осталась, ну
вот она теперь и пригодилась.
— Да что тебе в них? Место
ведь только занимают… С ярманки поедешь, за провоз лишни деньги плати,
вот и вся тебе польза от них, — говорил Марко Данилыч, отирая со полы сюртука запылившиеся от книг руки. — Опять же дрянь все, сам же говоришь, что разрознены… А в иных, пожалуй, и половины листов нет.
— Девица она, видите, уж на возрасте, пора бы и своим домком хозяйничать, — продолжал Марко Данилыч. — Сам я, покамест Господь грехам терпит, живу, да
ведь никем не узнано, что наперед будет. Помри я, что с ней станется? Сами посудите… Дарья Сергевна нам все едино что родная, и любит она Дунюшку, ровно дочь, да
ведь и ее дело женское. Где им делами управить? Я
вот и седую бороду нажил, а иной раз и у меня голова трещит.
— Сорока верст не будет, — ответил Хлябин. — Да
ведь я, ежель на памяти у вашего степенства, в работниках у вас служил. Тогда с Мокеем Данилычем и в Астрахань-то мы вместе сплыли.
Вот и Корней Евстигнеич тоже с нами в те поры поехал… Конечно, время давнее, можно забыть. И братца-то, пожалуй, плохо стали помнить… Много
ведь с той поры воды утекло… Давно, да, очень давно, — со вздохом промолвил Терентий Михайлов.
— Пора мне, очень пора, Марко Данилыч, — ответила Марья Ивановна. —
Вот уж
ведь две недели, как я у вас гощу. Братья, наверно, теперь домой воротились, ждут меня не дождутся.
«Рубль на рубль! — подумал каждый из рыбников. — Да
ведь это золотое дно, сто лет живи, такого случáя в другой раз не выпадет. Только
вот беда — складчину кому поручить?… Кому ни поручи — всяк надует…»
— Дураком родился, дураком и помрешь, — грозно вскрикнул Марко Данилыч и плюнул чуть не в самого Белянкина. — Что ж, с каждым из вас к маклеру мне ездить?.. Вашего брата цела орава — одним днем со всеми не управишься…
Ведь вот какие в вас душонки-то сидят. Им делаешь добро, рубль на рубль представляешь, а они: «Векселек!..» Честно, по-твоему, благородно?.. Давай бумаги да чернил, расписку напишу, а ты по ней хоть сейчас товаром получай. Яви приказчику на караване и бери с Богом свою долю.
— Экой грозный какой! — шутливо усмехаясь, молвил Марко Данилыч. — А ты полно-ка, Махметушка, скрытничать, я
ведь, слава Богу, не вашего закона. По мне, цари вашей веры хоть все до единого передохни либо перетопись в вине аль в ином хмельном пойле. Нам это не обидно. Стало быть, умный ты человек — со мной можно тебе обо всем калякать по правде и по истине… Понял, Махметка?.. А уж я бы тебя такой вишневкой наградил, что век бы стал хорошим словом меня поминать. Да на-ка
вот, попробуй…
— Да
ведь это не сам он, а
вот анафема эта — Васька Фадеев, — заговорили было иные.
— А вы не всяко лыко в строку, — хладнокровно и спокойно сказал им Патап Максимыч. — Зато
ведь и не оставляет вас Марко Данилыч. Сейчас заходил я в вашу стряпущую, посмотрел, чем кормят вас. Такую пищу, братцы, не у всякого хозяина найдете. В деревне-то живучи, поди, чать, такой пищи и во сне не видали… Полноте пустое городить… Принимайтесь с Богом за дело, а для́ ради моего приезда и первого знакомства
вот вам красненькая. Пошабашивши, винца испейте. Так-то будет лучше.
—
Вот и Катенька уехала, — сказала наконец Варенька. — Без нее как-то пусто… Она
ведь такая умная, разговорчивая.
— Не знаю, — грустно ответила Дуня. — Я
ведь не на своей воле. Марья Ивановна привезла меня сюда погостить и обещалась тятеньке привезти меня обратно. Да
вот идут день за день, неделя за неделей… а что-то не видать, чтоб она собиралась в дорогу… А путь не близкий — больше четырехсот верст… Одной как ехать? И дороги не знаю и страшно… мало ли что может случиться? И жду поневоле… А тут какой-то ихний родственник приедет погостить, Марья Ивановна для него остаться хочет — давно, слышь, не видались.
Вот я все сказал о ней — пособи, дай совет, как удержать ее в корабле — подумай о том, что
ведь тут миллион и даже больше.
А когда Дуня сказала, что
ведь обещал же он ей все открыть наедине и
вот теперь они одни, никто их не видит, никто не слышит, он все-таки уклонялся от прямого ответа, говоря, что не пришло еще время.
—
Вот поторопились мы с тобой Василья-то женить!
Вот бы невеста ему. При теперешних обстоятельствах дело-то, может быть, сладилось бы. Поторопились, поторопились. Миллионщица
ведь.
— Что это вы, что это, Авдотья Марковна? — не давая руки, вскликнул Патап Максимыч. —
Ведь я не поп, чтоб вам руки у меня целовать. Лучше
вот так, попросту, по старине. При моих годах вам незазорно.
— Чубалов, Герасим Силыч, — ответила Дарья Сергевна. — В деревне Сосновке он живет. Прежде частенько бывал у Марка Данилыча, и обедывал, и ночевывал, а иной раз и по два и по три дня у него гостил. Да
вот уж с год, как ни разу не бывал. Болтал Василий Фадеев, что какие-то у него расчеты были с покойником, и Герасим Силыч остался им недоволен. А другое дело, может, все это и вздор.
Ведь Фадеев что ни слово, то соврет.
— Это точно, — согласилась Дарья Сергевна. — Только
вот что я скажу вам, благодетель, не вскроете ли сундука-то? Денег
ведь много понадобится.
— И хорошо сделал, что привез, — сказала Дарья Сергевна. — Анисья Терентьевна женщина немолодая, где ей читать все время без роздыха? Мы так уговаривались, что я стану с ней чередоваться. А
вот Господь и послал помощника, ночью-то он почитает, а я по хозяйству займусь — много
ведь дела-то, и то не знаю, Герасим Силыч, как управлюсь.
— Надо хорошенько будет попросить Герасима Силыча, — сказал Патап Максимыч. — Он за всем присмотрит. Да
вот еще что думаю — для чего вам оставаться в здешнем городе, не лучше ль в ином месте устроиться домком? Из близких у вас здесь
ведь нет никого. Ни единого человека нет, кого бы можно было пожалеть, с кем бы прощаться было тяжело.
—
Вот оно что! — тихо промолвил Патап Максимыч. — Да что ж вы ничего не расскажете? Три тысячи деньги
ведь немалые, кидать их зря не годится. Может быть, одолжения Сивкова и десятой доли этих денег не стоят.
— Я
вот как придумала, — молвила Аграфена Петровна. —
Ведь Дуня станет ходить по-городскому, поэтому и я тут ни при чем; надо будет Марфу Михайловну попросить, она в этом знает толк. Съезжу к ней, попрошу, авось не откажет.
— Ну
вот, видите! Груня поставила сундуки в кладовой, да
ведь строенье у кума Ивана Григорьича тесное, случись грех — малости не вытащишь. Потому и решил я сундуки-то сюда перевезти да в палатке их поставить. Не в пример сохраннее будут, — сказал Патап Максимыч.
— Сто тысяч! — вскликнула Акулина. —
Вот где деньги-то! У купцов да у бояр, а мы с голоду помирай! Им тысячи плевое дело, а мы над каждой копейкой трясись да всю жизнь майся. А
ведь, кажись, такие же бы люди.
Да
ведь вот что надо говорить: «Вор вором, а крадено краденым».
Так
вот и остался я бобыль бобылем, в тоске, слова не с кем сказать, а я человек старый и немощный,
вот скоро семьдесят лет исполнится, а
ведь и в Божьем Писании сказано: «Что больше того, один труд и болезнь».
— Голубчик ты мой, Мокей Данилыч, зачем старое вспоминать. Что было когда-то, то теперь давно былью поросло, — сказала, видимо, смущенная Дарья Сергевна. —
Вот ты воротился из бусурманского плена и ни по чему не видно, что ты так долго в неволе был. Одет как нельзя лучше, и сам весь молодец. А
вот погляди-ка на себя в зеркало,
ведь седина твою голову, что инеем, кроет. Про себя не говорю, как есть старая старуха. Какая ж у нас на старости лет жизнь пойдет? Сам подумай хорошенько!