Неточные совпадения
— А
вот икону вы, неверующий, все-таки не швырнули бы так, а
ведь в книге больше души, чем в иконе.
— Настоящий интеллигентный, в очках, с бородкой, брюки на коленях — пузырями, кисленькие стишки Надсона славословил, да!
Вот, Лидочка, как это страшно, когда интеллигент и шалаш? А мой Лютов — старовер, купчишка, обожает Пушкина; это тоже староверство — Пушкина читать. Теперь
ведь в моде этот — как его? — Витебский, Виленский?
«Не стану обращать внимания на нее,
вот и все. Я
ведь ничего не хочу от нее».
— Ты не понимаешь. Он
ведь у меня слепенький к себе самому. Он себя не видит. Ему — поводырь нужен, нянька нужна,
вот я при нем в этой должности… Лида, попроси отца… впрочем — нет, не надо!
—
Вот — видишь? Я же говорю: это — органическое! Уже в мифе о сотворении женщины из ребра мужчины совершенно очевидна ложь, придуманная неискусно и враждебно. Создавая эту ложь,
ведь уже знали, что женщина родит мужчину и что она родит его для женщины.
— Комическое — тоже имеется; это
ведь сочинение длинное, восемьдесят шесть стихов. Без комического у нас нельзя — неправда будет. Я
вот похоронил, наверное, не одну тысячу людей, а ни одних похорон без комического случая — не помню. Вернее будет сказать, что лишь такие и памятны мне. Мы
ведь и на самой горькой дороге о смешное спотыкаемся, такой народ!
—
Вот — смотрите, — говорил он, подняв руки свои к лицу Самгина, показывая ему семь пальцев: — Семь нот,
ведь только семь, да? Но — что же сделали из них Бетховен, Моцарт, Бах? И это — везде, во всем: нам дано очень мало, но мы создали бесконечно много прекрасного.
— Европа-то, может быть, Лихо одноглазое для нас,
ведь вот что Европа-то!
— Понимаете? Графу-то Муравьеву пришлось бы сказать о свиной голове: «Сие есть тело мое!» А?
Ведь вот как шутили!
— Критика — законна. Только — серебро и медь надобно чистить осторожно, а у нас металлы чистят тертым кирпичом, и это есть грубое невежество, от которого вещи страдают. Европа весьма величественно распухла и многими домыслами своими, конечно, может гордиться. Но
вот, например, европейская обувь, ботинки разные,
ведь они не столь удобны, как наш русский сапог, а мы тоже начали остроносые сапоги тачать, от чего нам нет никакого выигрыша, только мозоли на пальцах. Примерчик этот возьмите иносказательно.
— Но — сообразите!
Ведь он
вот так же в бредовом припадке страха может пойти в губернское жандармское управление и там на колени встать…
— И вдруг — вообрази! — ночью является ко мне мамаша, всех презирающая, вошла так, знаешь, торжественно, устрашающе несчастно и как воскресшая дочь Иаира. «Сейчас, — говорит, — сын сказал, что намерен жениться на вас, так
вот я умоляю: откажите ему, потому что он в будущем великий ученый, жениться ему не надо, и я готова на колени встать пред вами». И
ведь хотела встать… она, которая меня… как горничную… Ах, господи!..
«А
ведь как она нянчилась со своей красотой! И
вот…»
«
Вот, Иваныч, внушаешь ты, что людям надо жить получше, полегче, а
ведь земля — против этого!
— Весьма сожалею, что Николай Михайловский и вообще наши «страха ради иудейска» стесняются признать духовную связь народничества со славянофильством. Ничего не значит, что славянофилы — баре, Радищев, Герцен, Бакунин — да мало ли? — тоже баре. А
ведь именно славянофилы осветили подлинное своеобразие русского народа. Народ чувствуется и понимается не сквозь цифры земско-статистических сборников, а сквозь фольклор, — Киреевский, Афанасьев, Сахаров, Снегирев,
вот кто учит слышать душу народа!
— Я
ведь никогда не чувствовала, что есть Россия, кроме Москвы. Конечно, учила географию, но — что же география? Каталог вещей, не нужных мне. А теперь
вот вижу, что существует огромная Россия и ты прав: плохое в ней преувеличивают нарочно, из соображений политических.
Ведь вот существует же Анфимьевна, могучая, как лошадь, она живет ничем и никак не задевая.
— Момент! Нигде в мире не могут так, как мы, а? За всех! Клим Иваныч, хорошо
ведь, что есть эдакое, — за всех! И — надо всеми, одинаковое для нищих, для царей. Милый, а?
Вот как мы…
— Замок, конечно, сорван, а — кто виноват? Кроме пастуха да каких-нибудь старичков, старух, которые на печках смерти ждут, — весь мир виноват, от мала до велика. Всю деревню, с детями, с бабами,
ведь не загоните в тюрьму, господин?
Вот в этом и фокус: бунтовать — бунтовали, а виноватых — нету! Ну, теперь идемте…
— Я — не понимаю: к чему этот парад? Ей-богу, право, не знаю — зачем? Если б, например, войска с музыкой… и чтобы духовенство участвовало, хоругви, иконы и — вообще — всенародно, ну, тогда — пожалуйста! А так, знаете, что же получается? Раздробление как будто. Сегодня — фабричные, завтра — приказчики пойдут или, скажем, трубочисты, или еще кто, а — зачем, собственно?
Ведь вот какой вопрос поднимается!
Ведь не на Ходынское поле гулять пошли,
вот что-с…
— Вы подумайте — насколько безумное это занятие при кратком сроке жизни нашей!
Ведь вот какая штука,
ведь жизни человеку в обрез дано. И все больше людей живет так, что все дни ихней жизни — постные пятницы. И — теснота! Ни вору, ни честному — ногу поставить некуда, а
ведь человек желает жить в некотором просторе и на твердой почве. Где она, почва-то?
— Хороших людей я не встречал, — говорил он, задумчиво и печально рассматривая вилку. — И — надоело мне у собаки блох вычесывать, — это я про свою должность.
Ведь — что такое вор, Клим Иванович, если правду сказать? Мелкая заноза, именно — блоха! Комар, так сказать. Без нужды и комар не кусает. Конечно — есть ребята, застарелые в преступности. Но
ведь все живем по нужде, а не по евангелию.
Вот — явилась нужда привести фабричных на поклон прославленному царю…
—
Ведь вот какая упрямая, — обиженно сказал Суслов, — ей надо лечь, а она сидит!
—
Вот, я говорю, — удивленно ответила она. — Видишь ли… Ты
ведь знаешь, как дорог мне?
— Какой же ты, сукинов сын, преступник, — яростно шептал он. — Ты же — дурак и… и ты во сне живешь, ты — добрейший человек,
ведь вот ты что! Воображаешь ты, дурья башка! Паяц ты, актеришка и самозванец, а не преступник! Не Р-рокамболь, врешь! Тебе, сукинов сын, до Рокамболя, как петуху до орла. И виновен ты в присвоении чужого звания, а не в краже со взломом, дур-рак!
— Какая штучка началась, а?
Вот те и хи-хи! Я
ведь шел с ним, да меня у Долгоруковского переулка остановил один эсер, и вдруг — трах! трах! Сукины дети! Даже не подошли взглянуть — кого перебили, много ли? Выстрелили и спрятались в манеж. Так ты, Самгин, уговори! Я не могу! Это, брат, для меня — неожиданно… непонятно! Я думал, у нее — для души — Макаров… Идет! — шепнул он и отодвинулся подальше в угол.
— Улица создает себе вождя, —
ведь вот что! Накачивает, надувает, понимаешь? А босяк этот, который кричал «защита, красота»,
ведь это же «Московский листок»! Ах, черт… Замечательно, а?
— Дети? — испуганно повторила Дуняша. —
Вот уж не могу вообразить, что у меня — дети! Ужасно неловко было бы мне с ними. Я очень хорошо помню, какая была маленькой. Стыдно было бы мне… про себя даже совсем нельзя рассказать детям, а они
ведь спросят!
— Может быть, она и не ушла бы, догадайся я заинтересовать ее чем-нибудь живым — курами, коровами, собаками, что ли! — сказал Безбедов, затем продолжал напористо: —
Ведь вот я нашел же себя в голубиной охоте, нашел ту песню, которую суждено мне спеть. Суть жизни именно в такой песне — и чтоб спеть ее от души. Пушкин, Чайковский, Миклухо-Маклай — все жили, чтобы тратить себя на любимое занятие, — верно?
— Недавно я говорю ей: «Чего ты, Лидия, сохнешь? Выходила бы замуж,
вот — за Самгина вышла бы». — «Я, говорит, могу выйти только за дворянина, а подходящего — нет». Подходящий — это такой, видишь ли, который не забыл исторической роли дворянства и верен триаде: православие, самодержавие, народность. Ну, я ей сказала: «Милая,
ведь эдакому-то около ста лет!» Рассердилась.
—
Вот — непредвиденный случай! Глупо; как будто случай можно предвидеть! А
ведь так говорят! Мне сказали, что ты прикреплен к Вологде на три года, — неверно?
— Не склеилась у нас беседа, Самгин! А я чего-то ждал. Я, брат, все жду чего-то.
Вот, например, попы, — я
ведь серьезно жду, что попы что-то скажут. Может быть, они скажут: «Да будет — хуже, но — не так!» Племя — талантливое! Сколько замечательных людей выдвинуло оно в науку, литературу, — Белинские, Чернышевские, Сеченовы…
Вот банкиры здешние заемчик дали нам для погашения волнений, —
ведь в этом займе кокоточный заработок серьезную частицу имеет…
— Господи, боже мой, ну конечно! Как раз имеете полное право.
Вот они, шуточки-то. Я
ведь намекал на объемное, физическое различие между нами. Но вы же знаете: шутка с правдой не считается…
—
Вот как я… попал! — тихонько произнес Кутузов, выходя из-за портьеры, прищурив правый глаз, потирая ладонью подбородок. — Отказаться — нельзя; назвался груздем — полезай в кузов. Это
ведь ваша жена? — шептал он. —
Вот что: я
ведь медик не только по паспорту и даже в ссылке немножко практиковал. Мне кажется: у нее пневмония и — крупозная, а это — не шуточка. Понимаете?
—
Ведь вот я — почему я выплясываю себя пред вами? Скорее познакомиться хочется.
Вот про вас Иван рассказывает как про человека в самом деле необыкновенного, как про одного из таких, которые имеют несчастье быть умнее своего времени… Кажется, так он сказал…
— Ну, что же, спать, что ли? — Но, сняв пиджак, бросив его на диван и глядя на часы, заговорил снова: —
Вот, еду добывать рукописи какой-то сногсшибательной книги. — Петя Струве с товарищами изготовил. Говорят: сочинение на тему «играй назад!». Он
ведь еще в 901 году приглашал «назад к Фихте», так
вот… А вместе с этим у эсеров что-то неладно. Вообще — развальчик. Юрин утверждает, что все это — хорошо! Дескать — отсевается мякина и всякий мусор, останется чистейшее, добротное зерно… Н-да…
—
Ведь вам Дронов, наверное, сказал, что я была эстрадной певицей? Ну,
вот. В качестве таковой я имела весьма широкие знакомства среди лучших людей России, — сказала она, весело подмигнув. — И, разумеется, для того, чтоб хорошо одеться, приходилось совершенно раздеваться. Вас это шокирует?
— Важный ты стал, значительная персона, — вздохнул Дронов. — Нашел свою тропу… очевидно. А я
вот все болтаюсь в своей петле. Покамест — широка, еще не давит. Однако беспокойно. «Ты на гору, а черт — за ногу». Тоська не отвечает на письма — в чем дело?
Ведь — не бежала же? Не умерла?
— Кем сказано? — весело спрашивал Фроленков. —
Ведь —
вот он, вопрос-от, — кем сказано?
— А ты будто не впутан? — спросил Фроленков, усмехаясь. —
Вот, Клим Иваныч, видели, какой характерный мужичонка? Нет у него ни кола, ни двора, ничего ему не жалко, только бы смутьянить! И
ведь почти в каждом селе имеется один-два подобных, бездушных. Этот даже и в тюрьмах сиживал, и по этапам гоняли его, теперь обязан полицией безвыездно жить на родине. А он жить вовсе не умеет, только вредит. Беда деревне от эдаких.