Неточные совпадения
—
Ну, знаешь, Саша, воля твоя, я хотя Висленевым старый друг и очень жалею Иосафа Платоновича, но хотелось бы мне умереть с уверенностью,
что ты за него замуж не пойдешь.
—
Ну да, а я, видишь ли, ввиду этой скоропостижности, расчел,
что мы застанем
тебя врасплох, и потому не пригласил Горданова остановиться у нас.
— Ах
ты сказал… это иное дело!
Ты ведь тоже тогда на нутро брал,
тебе, верно, и послышалось,
что я шептал.
Ну, а
что же дальше? Он, кажется,
тебя побил,
что ли?
—
Ну полно врать: помнишь! Прекрасно
ты все помнишь! Еще по твоему же совету…
ты же сказал,
что ты понимаешь одну только такую дуэль, по которой противник будет наверняка убит.
Что, не твои это слова?
—
Ну да, да, Иосаф Платоныч, непременно «все в мире», вы меньшею мерой не меряете!
Ну и валяй теперь, сыпь весь свой дикционер: «всякую штуку», «батеньку» и «голубушку»… Эх, любезный друг! сколько мне раз
тебе повторять: отучайся
ты от этого поганого нигилистического жаргона. Теперь настало время,
что с порядочными людьми надо знаться.
—
Ну ведь я же не мог этого знать! Да и
что ты от этого потерял,
что походил вокруг аналоя? Гиль!
—
Ну полно, брат Жозеф, я ведь давно читаю
тебя насквозь. А
ты скажи,
что это у вас, родовое,
что ли? И сестра твоя такая?
—
Ну, разумеется! А
ты не хочешь,
что ли, идти к нему?
—
Ну и слава богу,
что у
тебя все хорошо, — сказал он. —
Ты сколько же берешь нынче в год за дом с Синтяниных?
—
Ну, помнишь, ведь я обещал
тебе,
что я буду помогать и даже определил
тебе триста рублей в год, но мне, дружочек Лара, так не везет, — добавил он, сжимая руку сестре, — мне так не везет,
что даже одурь подчас взять готова! Тяжко наше переходное время! То принципы не идут в согласие с выгодами, то… ах, да уж лучше и не поднимать этого! Вообще тяжело человеку в наше переходное время.
—
Ну да! А это ложь. На самом деле я так же богата, как церковная мышь. Это могло быть иначе, но
ты это расстроил, а вот это и есть твой долг, который
ты должен мне заплатить, и тогда будет мне хорошо, а
тебе в особенности… Надеюсь,
что могу с вами говорить, не боясь вас встревожить?
—
Ну да; я знаю. Это по-здешнему считается хорошо. Экипаж, лошадей, прислугу… все это чтоб было… Необходимо, чтобы твое положение било на эффект, понимаешь
ты: это мне нужно! План мой таков,
что… общего плана нет. В общем плане только одно:
что мы оба с
тобой хотим быть богаты. Не правда ли?
—
Ну, фантазия, — потешь мою фантазию.
Ты так хороша, так безукоризненно хороша, все,
что тобою сделано, все,
что принадлежит
тебе, так изящно,
что я даже горжусь, принадлежа
тебе в качестве брата. Малаша! — обратился он к девочке, проходившей в эту минуту чрез комнату, — принесите мне сюда барышнино зеленое платье.
—
Ну, Бог с
тобой!.. А как же это?.. — заговорил он, не зная
что спросить. — Да!.. Зачем же они поехали в такую пору?
—
Ну вздор, ничего, хороший молодец из воды должен сух выходить. Вот приедем к жене, она задаст
тебе такого эрфиксу,
что ты высохнешь и зарок дашь с приезда по полям не разгуливать, прежде
чем друзей навестишь.
—
Что же?
Ну,
что же «
что же»? — передразнила дама, — ведь это надо, понимаешь
ты, это надо кончить.
—
Ну как же
ты хочешь, чтобы я знал то,
чего я не знаю и знать не могу.
—
Ну вот то-то и есть, и
ты уже не в меру разнервничался; я вижу,
что я, против всех моих правил и обычаев, должен вступиться в твое спасение.
—
Ну, успокой их: застрахуй свою жизнь.
Что же, если она с
тебя положит в год рублей тысячу оброку, можешь же
ты еще платить рублей триста в страховое общество, застраховавши себя в двенадцать тысяч?
—
Ну, и
что же они
тебе отвечали? — нетерпеливо приставал злополучный Висленев.
—
Ну, хорошо; но только еще одно слово.
Ну, а если к
тебе не умный человек пристанет с этим вопросом и вот, подобно мне, не будет отставать, пока
ты ему не скажешь,
что у
тебя за принцип,
ну скажи, голубчик,
что ты на это скажешь? Я от
тебя не отстану, скажи: какой у нас теперь принцип? Его нет?
—
Ну, и
что же с этим делать?
Ты, Катя, чудиха, право: ведь она девушка, уж это такой народ неблагодарный: как их ни люби, а придет пора, они не поцеремонятся и отшатнутся, но потом и опять вспомнят друзей.
—
Ну, как же, — рассказывай
ты: «нимало». Врешь, друг мой, лестно и очень лестно, а
ты трусишь на Гибралтары-то ходить,
тебе бы
что полегче, вот в
чем дело! Приступить к ней не умеешь и боишься, а не то
что нимало не лестно. Вот она на бале-то скоро будет у губернатора:
ты у нее хоть цветочек, хоть бантик, хоть какой-нибудь трофейчик выпроси, да покажи мне, и я тогда поверю,
что ты не трус, и даже скажу,
что ты мальчик не без опасности для нежного пола.
—
Ну, так и поди же
ты к черту со своим дознанием!
Ты готов сказать,
что твоей сестре кто-нибудь делает ночные визиты.
—
Ну так я
тебя уверяю,
что всего девятьсот, у меня каждый грош записан, и вот
тебе расписка.
—
Ну да, а
ты думал… Но
что это такое? On frappe! [Стучат! (франц.)]
—
Ну, да! вот так мы всегда: все скандалов боимся, а мерзавцы, подобные Гордашке, этим пользуются. А
ты у меня, Сойга Петровна! — воскликнула майорша, вдруг подскочив к Ларисе и застучав пальцем по своей ладони, —
ты себе смотри и на ус намотай,
что если
ты еще где-нибудь с этим Гордашкой увидишься или позволишь ему к себе подойти и станешь отвечать ему… так я… я не знаю,
что тебе при всех скажу.
— Да, значит,
ты не говорил.
Ну и прекрасно, так и показывай,
что она
тебе все равно,
что ничего, да и только. Саша! — обратилась она к Синтяниной, — вели нам запречь твою карафашку! Или уж нам ее запрягли?
«Вот только одно бы мне еще узнать», — думал он, едучи на извозчике. — «Любит она меня хоть капельку, или не любит?
Ну, да и прекрасно; нынче мы с нею все время будем одни… Не все же она будет тонировать да писать, авось и иное
что будет?.. Да
что же вправду, ведь женщина же она и человек!.. Ведь я же знаю,
что кровь, а не вода течет в ней…
Ну,
ну, постой-ка,
что ты заговоришь пред нашим смиренством… Эх, где
ты мать черная немочь с лихорадушкой?»
—
Ну и прекрасно,
что лучше, но этого, однако, нельзя так оставить;
ты больна. И с этим он направился к двери, чтобы позвонить слуге и послать за доктором, но Глафира, заметив его намерение, остановила его.
— Да; я именно с этим пришла, — отвечал ей немножко грубоватый, но искренний голос Форовой, — я давно жду и не дождусь этой благословенной минутки, когда он придет в такой разум, чтоб я могла сказать ему: «прости меня, голубчик Андрюша, я была виновата пред
тобою, сама хотела, чтобы
ты женился на моей племяннице,
ну а теперь каюсь
тебе в этом и сама
тебя прошу: брось ее, потому
что Лариса не стоит путного человека».
—
Ну, в таком случае мне остается только порадоваться,
что мы с
тобой сошлись на его крыльце,
что он спит и
что ты не можешь исполнить своего намерения.
— Как же
ты можешь за это ручаться?
Ну,
ты скажешь ему,
что она капризница, но большею частью все хорошенькие женщины капризны.
—
Ну…
ты, положим, скажешь,
что она кого-то когда-то поцеловала
что ли… — произнесла, несколько затрудняясь, генеральша, — но
что же из этого?
—
Ну, а я говорю,
что она не будет ни хорошей женой, ни хорошей матерью; мне это сердце мое сказало, да и я знаю,
что Подозеров сам не станет по-твоему рассуждать. Я видела, как он смотрел на нее, когда был у
тебя в последний раз пред дуэлью.
— Ужасно-с! Каких это ей, бедненькой, мук стоило, если бы вы знали! Я ей студентом нравился, а в рясе разонравился, потому
что они очень танцы любили, да! А тут гусары пришли,
ну, шнурочки, усики, глазки… Она, бедняжка, одним и пленилась… Иссохла вся, до горловой чахотки чуть не дошла, и все у меня на груди плакала. «Зачем, — бывало говорит, — Паинька, я не могу
тебя любить, как я его люблю?»
— Нет, я не сумасшедшая, а я знаю, о
чем я сокрушаюсь. Я сокрушаюсь о том,
что вас много,
что во всяком поганом городишке дома одного не осталось, куда бы такой короткобрюхий сверчок, вроде
тебя, с рацеями не бегал, да не чирикал бы из-за печки с малыми детями! — напирала майорша на Филетера Ивановича, встав со своего ложа. —
Ну, куда
ты собрался! — и майорша сама подала мужу его фуражку, которую майор нетерпеливо вырвал из ее рук и ушел, громко хлопнув дверью.
—
Ну ты, вы, мы, они;
ты даже все местоимения в своем разговоре перемешала, но кто бы ни нигилистничал, все-таки я думаю,
что можно было отдать голову свою на отсечение,
что никто не увидит
тебя в этой черной рясе, в усменном поясе, верующею в господа бога, пророчествующею, вызывающею духов, чертей и дьяволов.
—
Ну да, лукавь как знаешь, а дело в том,
что, видя все это, я готов сказать
тебе: «Прости, прощай, приют родимый», и позаботиться о себе сам.
—
Ну так
что же, неужели и с ума сходить от того,
что ты свободен?
—
Ну,
что же,
ты счастлива?
—
Ну, извини меня, а уж скажу
тебе,
что если бы такие комедии на первых порах, да на другой нрав…
—
Ну, и
что же такое, — отвечал Павел Николаевич, — говоря между четырех глаз, я
тебе, пожалуй, и скажу,
что действительно его я отравил, а не
ты, но ведь я же никакого угрызения по этому случаю не чувствую.
—
Ну, хоть задом-то
тебя благодарю,
что не все зубы повыбивал. Конечно, ваше царство: пережил я его и
тебя переживу!