Неточные совпадения
— Мы
тебя давно ждали, — сказал Степан Аркадьич, войдя в кабинет и выпустив руку Левина, как бы этим показывая,
что тут опасности кончились. — Очень, очень рад
тебя видеть, — продолжал он. —
Ну,
что ты? Как? Когда приехал?
—
Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и
ты придешь к этому. Хорошо, как у
тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть, как у двенадцатилетней девочки, — а придешь и
ты к нам. Да, так о том,
что ты спрашивал: перемены нет, но жаль,
что ты так давно не был.
—
Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал
тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот
что: если
ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается.
Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
—
Ну, этого я не понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно я понимаю, — прибавил он, — это урок смирения. Я иначе и снисходительнее стал смотреть на то,
что называется подлостью, после того как брат Николай стал тем,
что он есть…
Ты знаешь,
что он сделал…
—
Ну что ж, едем? — спросил он. — Я всё о
тебе думал, и я очень рад,
что ты приехал, — сказал он, с значительным видом глядя ему в глаза.
—
Ну, в «Англию», — сказал Степан Аркадьич, выбрав «Англию» потому,
что там он, в «Англии», был более должен,
чем в «Эрмитаже». Он потому считал нехорошим избегать этой гостиницы. — У
тебя есть извозчик?
Ну и прекрасно, а то я отпустил карету.
— Еще бы!
Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, — сказал Степан Аркадьич. —
Ну, так дай
ты нам, братец
ты мой, устриц два, или мало — три десятка, суп с кореньями….
—
Что ты! Вздор какой! Это ее манера….
Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо.
Ну как же
ты не дик?
Чем же объяснить то,
что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о
тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно:
ты делаешь всегда то,
что никто не делает.
—
Ну что же
ты скажешь мне? — сказал Левин дрожащим голосом и чувствуя,
что на лице его дрожат все мускулы. — Как
ты смотришь на это?
— Нет,
ты точно думаешь,
что это возможно? Нет,
ты скажи всё,
что ты думаешь!
Ну, а если, если меня ждет отказ?… И я даже уверен….
— Ну-с, он появился здесь вскоре после
тебя, и, как я понимаю, он по уши влюблен в Кити, и
ты понимаешь,
что мать….
— Ах, как же! Я всё записываю.
Ну что, Кити,
ты опять каталась на коньках?..
—
Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то,
что не раз думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем.
Ну, пойдем, я
тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада,
что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
— А,
ты так? — сказал он. —
Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой.
Ты знаешь, кто это? — обратился он к брату, указывая на господина в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, преследует полиция, потому
что он не подлец.
—
Ну, будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад
тебя видеть.
Что там ни толкуй, а всё не чужие.
Ну, выпей же. Расскажи,
что ты делаешь? — продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. — Как
ты живешь?
— Я рад,
что всё кончилось благополучно и
что ты приехала? — продолжал он. —
Ну,
что говорят там про новое положение, которое я провел в совете?
—
Ну, будет, будет! И
тебе тяжело, я знаю.
Что делать? Беды большой нет. Бог милостив… благодарствуй… — говорил он, уже сам не зная,
что говорит, и отвечая на мокрый поцелуй княгини, который он почувствовал на своей руке, и вышел из комнаты.
—
Ну, как я рад,
что добрался до
тебя! Теперь я пойму, в
чем состоят те таинства, которые
ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую
тебе. Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая,
что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
— Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. —
Ну, я рад,
что тебе удалось, — сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти,
что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
—
Ну, а
ты вчера
что сделал? Выиграл? — спросил Вронский.
—
Ну, на
что ты накупил эту бездну? — говорила княгиня, улыбаясь и подавая мужу чашку с кофеем.
— Куда ж торопиться? Посидим. Как
ты измок однако! Хоть не ловится, но хорошо. Всякая охота тем хороша,
что имеешь дело с природой.
Ну,
что зa прелесть эта стальная вода! — сказал он. — Эти берега луговые, — продолжал он, — всегда напоминают мне загадку, — знаешь? Трава говорит воде: а мы пошатаемся, пошатаемся.
—
Ну, послушай однако, — нахмурив свое красивое умное лицо, сказал старший брат, — есть границы всему. Это очень хорошо быть чудаком и искренним человеком и не любить фальши, — я всё это знаю; но ведь то,
что ты говоришь, или не имеет смысла или имеет очень дурной смысл. Как
ты находишь неважным,
что тот народ, который
ты любишь, как
ты уверяешь…
—
Ну, так
что ты хочешь сказать?
—
Ну, вот и он! — вскрикнул полковой командир. — А мне сказал Яшвин,
что ты в своем мрачном духе.
—
Ну,
ты так думаешь,—и оставь! — отвечал Левин, чувствуя,
что мускул левой щеки его неудержимо прыгает.
―
Ну,
ну, так
что ты хотел сказать мне про принца? Я прогнала, прогнала беса, ― прибавила она. Бесом называлась между ними ревность. ― Да, так
что ты начал говорить о принце? Почему
тебе так тяжело было?
—
Ну как не грех не прислать сказать! Давно ли? А я вчера был у Дюссо и вижу на доске «Каренин», а мне и в голову не пришло,
что это
ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад
тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не грех не дать знать! — повторил он.
—
Ну, скажи же, пожалуйста,
что ты делал за границей? где был? — сказал Степан Аркадьич, когда мужик вышел.
—
Ну, разумеется! Вот
ты и пришел ко мне. Помнишь,
ты нападал на меня за то,
что я ищу в жизни наслаждений?
—
Ну вот видишь ли,
что ты врешь, и он дома! — ответил голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его, и, на ходу снимая пальто, Облонский вошел в комнату. —
Ну, я очень рад,
что застал
тебя! Так я надеюсь… — весело начал Степан Аркадьич.
—
Ну что, видел
ты его? — сказал Алексей Александрович с ядовитою усмешкой.
—
Ну что же,
ты доволен? — спросил у него Сергей Иванович.
—
Ну, так вот
что мы сделаем:
ты поезжай в нашей карете за ним, а Сергей Иванович уже если бы был так добр заехать, а потом послать.
—
Ну, Костя, теперь надо решить, — сказал Степан Аркадьич с притворно-испуганным видом, — важный вопрос.
Ты именно теперь в состоянии оценить всю важность его. У меня спрашивают: обожженные ли свечи зажечь или необожженные? Разница десять рублей, — присовокупил он, собирая губы в улыбку. — Я решил, но боюсь,
что ты не изъявишь согласия.
— Войдем же.
Ну,
что ты делаешь?
—
Ну, уже по одному тому,
что там женщина эта, с которою
ты не можешь сближаться.
— Кити! Не рассердись. Но
ты подумай, дело это так важно,
что мне больно думать,
что ты смешиваешь чувство слабости, нежелания остаться одной.
Ну,
тебе скучно будет одной,
ну, поезжай в Москву.
—
Ну нет, он
тебя так любит, и мне это всегда так приятно,
что мои
тебя любят…
—
Ну,
что ты скажешь про папа? — спросила Кити. —
Что же и он плох, потому
что ничего не делал для общего дела?
—
Ну,
что, дичь есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший каждому сказать приветствие. — Мы вот с ним имеем самые жестокие намерения. — Как же, maman, они с тех пор не были в Москве. —
Ну, Таня, вот
тебе! — Достань, пожалуйста, в коляске сзади, — на все стороны говорил он. — Как
ты посвежела, Долленька, — говорил он жене, еще раз целуя ее руку, удерживая ее в своей и по трепливая сверху другою.
—
Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, —
что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду.
Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
— Да нет, Костя, да постой, да послушай! — говорила она, с страдальчески-соболезнующим выражением глядя на него. —
Ну,
что же
ты можешь думать? Когда для меня нет людей, нету, нету!…
Ну хочешь
ты, чтоб я никого не видала?
—
Ну, так я
тебе скажу: то,
что ты получаешь за свой труд в хозяйстве лишних, положим, пять тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он ни трудился, не получит больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то,
что я получаю больше столоначальника и
что Мальтус получает больше дорожного мастера. Напротив, я вижу какое-то враждебное, ни на
чем не основанное отношение общества к этим людям, и мне кажется,
что тут зависть…
—
Что ты, с ума сошел? — с ужасом вскрикнула Долли. —
Что ты, Костя, опомнись! — смеясь сказала она. —
Ну, можешь итти теперь к Фанни, — сказала она Маше. — Нет, уж если хочешь
ты, то я скажу Стиве. Он увезет его. Можно сказать,
что ты ждешь гостей. Вообще он нам не к дому.
—
Ты смотришь на меня, — сказала она, — и думаешь, могу ли я быть счастлива в моем положении?
Ну, и
что ж! Стыдно признаться; но я… я непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное, как сон, когда сделается страшно, жутко, и вдруг проснешься и чувствуешь,
что всех этих страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное и теперь уже давно, особенно с тех пор, как мы здесь, так счастлива!.. — сказала она, с робкою улыбкой вопроса глядя на Долли.
— Да, да, — отвернувшись и глядя в открытое окно, сказала Анна. — Но я не была виновата. И кто виноват?
Что такое виноват? Разве могло быть иначе?
Ну, как
ты думаешь? Могло ли быть, чтобы
ты не была жена Стивы?
Ну, так
что же он сказал
тебе? — повторила она.
—
Ну, не будем, — поспешила сказать Дарья Александровна, заметив выражение страдания на лице Анны. — Я только вижу,
что ты слишком мрачно смотришь.
— Ах, непременно! Он был у нас.
Ну,
что тебе стоит? Заедешь, сядешь, поговоришь пять минут о погоде, встанешь и уедешь.