Уроки Литературы

Таяна Нестер, 2021

Две ученицы и два учителя. Две судьбы и две жизни. Две драмы и две истории. А между ними – бесчисленное множество слез, предательств и разочарований. Маргарите Зуевой всего семнадцать лет. У нее ангельский взгляд и сердце, полное поклонения красивому преподавателю физики. Загнанная и несчастная Маша Окулова, ученица 11 класса, страдающая от разбитого сердца, оказывается неравнодушной к учителю русского языка, который, кажется, видит ее насквозь и умеет читать мысли девушки. Что будет, если те, кому не положено влюбляться друг в друга, пойдут наперекор условным запретам? Две сюжетные линии и два разных времени, два глубоких переживания и одна любовь. Встреча и разлука, триумф и поражение, честность и жестокий урок – все переплетено в единый клубок из чувств и смыслов. Комментарий Редакции: Когда горькая математика заставляет подчиняться незыблемым аксиомам, на помощь приходит самая настоящая лирика, убеждающая, что истинная любовь растворяет любые запреты. Нехитрый подсчет доказывает: разбитое сердце плюс сильное чувство минус боль сожаления умножить на неизбежную трагедию первого чувства равняется… Впрочем, любопытный читатель и сам узнает исход этой нежно-горькой истории, если осмелится долистать до финальных строк.

Глава 9

Окулова

Класс оживленно вздохнул, когда на третьем уроке Максим Михайлович сообщил нам об отмене трех последующих уроков.

Я слышу, как Маленкова уговаривает Назарову пойти в торговый центр за покупками, как кто-то увлеченно слушает музыку, прорывающуюся сквозь наушники, и думаю о том, что вокруг меня бурлит жизнь, а я стою на одном месте.

Сегодня среда, а это значит, что послезавтра будет семь дней, как Виктор бросил меня. Не то, чтобы я их подсчитываю, но неделя — это какая-никакая годовщина. Может, стоит даже отметить?

— Окулова, к доске! — Максим Михайлович, опираясь об учительский стол, внимательно оглядывает меня с головы до ног, пока я вяло иду к доске. — Упражнение двести восемьдесят.

Вчера у нас не было русского — кажется, Максима Михайловича по вторникам вообще нет в школе. Все прошло так, как он и предполагал — учителя отводили от меня взгляд, а с последнего урока вообще отпустили. Остаток дня и целую ночь я провела по уже типичному для меня сценарию — завернувшись в одеяло, я оплакивала свои отношения с Виктором.

Выписывая упражнение, я чувствую, как в спину мне упирается тяжелый взгляд учителя. Мои сегодняшние попытки привести себя в нормальный вид, кажется, принесли свои плоды — синяки под глазами были спрятаны за густым слоем тонального крема, румяна отлично замаскировали бледное, как у вампира, лицо.

— Я закончила.

Кладу мел на подставку под доской и разворачиваюсь лицом к классу. Максим Михайлович, не вставая со стула, молча проверяет упражнение, поджав губы и о чем-то задумавшись. Я наблюдаю за движением его карих глаз, скользящих по тексту, написанному моим кривым почерком.

— Садись, «пять», — через пару минут бросает мне учитель, взглянув на часы. — Сегодня у нас дополнительное занятие, не забудь.

Маленкова тут же тянет руку вверх.

— Слушаю, Юля, — отзывается Максим Михайлович.

— Как к вам попасть на дополнительные? — интересуется Маленкова, вернувшаяся к своему образу танцовщицы из ночного клуба.

Скрестив руки на груди, учитель отвечает:

— Я беру на дополнительные занятия только тех, для кого они действительно важны, Юля. Маша, как тебе известно, сдает литературу, ты, если мне не изменяет память, теперь сдаешь обществознание.

— Вы не разрешили сдавать мне литературу. — Маленкова хмурится. — И не мне одной.

Максим Михайлович встает на ноги и, бросив какой-то странный взгляд на назойливую Маленкову, берет со стола журнал. Тянет за зеленую закладку — так отмечена литература, открывая нужную страницу.

— Два, три, три, четыре, два, — чеканя каждое слово, сообщает учитель. — Отличные оценки, Юля, не правда ли?

Щеки Маленковой вспыхивают, а Максим Михайлович переводит недружелюбный взгляд на Назарову и зачитывает:

— Три, четыре, два, два, три, три. — Он эффектно захлопывает журнал и говорит: — Вы и не собирались сдавать экзамен по литературе, пока вам что-то не ударило в голову. Я хочу напомнить вам, девочки, что до конца учебного года и вашей школьной жизни осталось всего лишь два с половиной месяца. Я настоятельно рекомендую вам заняться учебой, а не искать поводы для дополнительных встреч со мной.

Девочки, пораженные словами учителя, молча хлопают глазами, кто-то из мальчиков присвистывает. Я, не скрывая удивления, смотрю на Максима Михайловича, совершенно спокойно разглядывающего моих одноклассников.

— Теперь, когда мы обсудили этот животрепещущий вопрос, — с едкой улыбочкой говорит он спустя минуту, — продолжим урок. Запретить вам сдавать еще и русский язык я, конечно, не в силах, поэтому, Юлия — прошу к доске.

Маленкова, тряхнув локонами, встает. Максим Михайлович хмурится, когда видит ее юбку, больше похожую на широкий пояс. Юля пытается одолеть двести восемьдесят первое упражнение целых десять минут. За это время я успела решить три следующих задания, а Максим Михайлович, заполнив журнал, принялся за проверку тетрадей.

— У меня не получается! — возмущается Маленкова.

Учитель берет мел из ее рук и, тяжело вздохнув, делает то, что написано в учебнике. Юля, умудрившись переписать текст задания с ошибками, стоит рядом, надув губы. Максим Михайлович зачеркивает орфографические ляпы Маленковой, подписывая сверху нужные буквы. У него красивый почерк, с легким наклоном в левую сторону.

— И в чем была проблема? — учитель отряхивает руки от мела. — Юля, ты ведь понимаешь, что сейчас я могу поставить тебе «два»?

Она кивает, глядя на учителя жалобными глазами.

— На следующем уроке я снова вызову тебя, — предупреждает Максим Михайлович. — Советую подготовиться. — Он смотрит вглубь кабинета. — Это касается всех! Надеюсь, что вы понимаете — я не допущу вас до итоговой аттестации, если не буду уверен в том, что вы сможете сдать экзамен. Садись на место, Маленкова.

До конца урока остается пара минут, и за это время Максим Михайлович успевает продиктовать домашнее задание и назначить дату и время родительского собрания. Со звонком одноклассники срываются со своих мест, боясь, что снятые уроки все-таки могут вернуть назад.

Когда за последним учеником закрывается дверь, учитель, к моей полной неожиданности, устало опускается на стул и закрывает глаза. Наш класс — та еще головная боль, и я не удивлена, что непробиваемый Максим Михайлович уже устал от нас.

Он ничего не говорит, и я тоже молчу. Хочется спать — ночи в слезах дают о себе знать, но я изо всех сил борюсь с усталостью, потому что не хочу, чтобы классный руководитель вернулся к неприятному разговору о моих проблемах.

— Максим Михайлович, — через пять минут не выдерживаю я. — Сделать вам чай?

Он, широко распахнув глаза, с удивлением смотрит на меня. Улыбаясь, достаю из сумки пачку чая — с бергамотом, как он и просил меня в прошлую пятницу. Удивительно, что еще на прошлой неделе все в моей жизни было в порядке, за некоторым исключением, а сегодня — пять дней спустя, из меня словно вытянули всю душу.

— А можно? — спрашивает учитель.

— Ну, конечно, — отвечаю я. — В пятницу вы угостили меня чаем, сегодня — моя очередь.

На тумбочке за учительским столом стоит чайник. Заглянув внутрь, вижу, что воды в нем достаточно, и щелкаю по кнопке включения. Чайник тут же начинает урчать.

— Где у вас чашки? — интересуюсь я.

— В столе. — Максим Михайлович встает, но я качаю головой, и он садится обратно. — В третьем ящике снизу.

Ящик не поддается с первого раза, но я не отступаю. В нем я нахожу белую коробку, какие-то конфеты, чайные ложки и печенье. Видимо, учитель часто пьет чай в кабинете. Чашки, как я думаю, должны быть в коробке, поэтому я водружаю ее на стол Максима Михайловича. Под крышкой я действительно нахожу сервиз — прекрасный голубой фарфор. Достаю чашки и, уже почти закрыв коробку, вижу, что в ней что-то блестит.

Через пару секунд я понимаю, что это — широкое кольцо, кажется, из белого золота. Я хочу спросить учителя, почему украшение лежит именно в этой коробке, но не решаюсь, и молча убираю ее в ящик.

Разливаю кипяток по чашкам, бросаю туда по пакетику, а затем ставлю чай перед Максимом Михайловичем. Он глубоко вдыхает резкий аромат бергамота, а потом на его лице проявляется расслабленная улыбка.

— Спасибо, Окулова, — благодарит учитель. — В ящике есть сладости, если хочешь…

— Не нужно, — отзываюсь я, — спасибо.

— Ты ведь хочешь быть журналистом? — неожиданно спрашивает Максим Михайлович.

— Это моя мечта, — признаюсь я. — Не представляю себя кем-то другим. А вы всегда хотели быть учителем?

Максим Михайлович отпивает немного чая и задумывается о чем-то своем. Сейчас он полностью расслаблен, а оттого — еще более красив, чем обычно. Можно понять Маленкову и компанию — от учителя действительно не так просто оторвать взгляд.

— Да, — вдруг говорит он, — я всегда этого хотел.

— Мужчин-филологов не так много, как мне кажется.

— Тебе не кажется. Все дело в том, что литература, если, конечно, ты хочешь по-настоящему ее преподавать, а не превращать в сухой набор биографий — очень чувственная дисциплина, а мужчины не склонны к проявлению лишних эмоций.

Я тут же вспоминаю сегодняшний урок русского и говорю:

— Сегодня вы явно не сдержались.

Максим Михайлович сначала хмурится, а потом улыбается.

— Вряд ли бы они поняли по-другому, — объясняет он. — Если честно, Окулова, мне это надоело.

— Что именно?

— Повсеместная влюбленность в меня, — признается он. Подходящий ли я собеседник для этого разговора? — Точнее, даже не в меня, а в мою внешность. Они ведь не знают, какой я человек, что мне нравится, что не нравится. Их просто привлекает картинка.

Я не знаю, что сказать в ответ, а весь вид учителя говорит о том, что он ждет хоть каких-то слов от меня.

— На ваших уроках мы видим, какой вы, — неловко произношу я.

Максим Михайлович фыркает.

— Именно потому, что ты знаешь меня, ты так удивилась, когда я сказал Маленковой все в лоб?

Что он хочет этим сказать? Я залпом выпиваю оставшийся чай, едва не подавившись под пристальным взглядом учителя.

— Значит, — нахожусь я, — я ошибалась.

Максим Михайлович тянется к чайнику и, добавив в свою чашку воды, вопросительно смотрит на меня. Я, покачав головой, скрещиваю руки на груди. Мы сидим уже десять минут, и все это мало напоминает дополнительные уроки литературы.

— Мы будем заниматься? — спрашиваю я.

— Несомненно.

Максим Михайлович берет со стола пачку влажных салфеток, достает одну и подходит ко мне. Он несколько долгих секунд всматривается в мое лицо, а затем, склонившись надо мной, откидывает мои волосы назад.

Все во мне замирает не то от ужаса, не то от еще чего-то более глубокого.

— Помнишь, я говорил, что не терплю лжи? — спрашивает учитель, а затем медленно проводит салфеткой по моему лицу.

Влага, кажется, обжигает кожу и обнажает то, что я так старательно пыталась спрятать от учителя. Максим Михайлович, кажется, разочарован. Он смотрит на салфетку — следы от косметики можно увидеть даже в темноте.

— А я, кажется, говорила, что я не обманываю, а…

— Не хочешь говорить, — перебивает меня он. — Да, это я помню. Я не знаю, что у тебя случилось, хотя догадаться, если честно, не сложно. Я повторяю тебе — я хочу помочь, а не навредить.

— Максим Михайлович, прошу вас, не надо.

— Упрямое дитя, — вздыхает он. — Тогда начнем наше занятие, раз ты совсем не хочешь мне помочь.

Словно и не было этого странного разговора. Как у него получается так быстро переключаться? Пока учитель выбрасывает салфетку в мусорное ведро под своим столом, я задумываюсь о том, что он сказал.

«Они ведь не знают, какой я человек».

Да, не знают. И я тоже не знаю и, если честно, до этого момента мне было совершенно плевать на биографические подробности из жизни Максима Михайловича, но сейчас во мне разгорается интерес.

Учитель возвращается ко мне и спрашивает:

— Ну, и с чего мы начнем?