Уроки Литературы

Таяна Нестер, 2021

Две ученицы и два учителя. Две судьбы и две жизни. Две драмы и две истории. А между ними – бесчисленное множество слез, предательств и разочарований. Маргарите Зуевой всего семнадцать лет. У нее ангельский взгляд и сердце, полное поклонения красивому преподавателю физики. Загнанная и несчастная Маша Окулова, ученица 11 класса, страдающая от разбитого сердца, оказывается неравнодушной к учителю русского языка, который, кажется, видит ее насквозь и умеет читать мысли девушки. Что будет, если те, кому не положено влюбляться друг в друга, пойдут наперекор условным запретам? Две сюжетные линии и два разных времени, два глубоких переживания и одна любовь. Встреча и разлука, триумф и поражение, честность и жестокий урок – все переплетено в единый клубок из чувств и смыслов. Комментарий Редакции: Когда горькая математика заставляет подчиняться незыблемым аксиомам, на помощь приходит самая настоящая лирика, убеждающая, что истинная любовь растворяет любые запреты. Нехитрый подсчет доказывает: разбитое сердце плюс сильное чувство минус боль сожаления умножить на неизбежную трагедию первого чувства равняется… Впрочем, любопытный читатель и сам узнает исход этой нежно-горькой истории, если осмелится долистать до финальных строк.

Глава 17

Окулова

Все произошедшее было чудовищной ошибкой, оставившей болезненный рубец на душе. Это нужно было как-то пережить, забыть об этом, сделать вид, что ничего не произошло. Сказать — проще, чем сделать, и это я понимаю в понедельник утром, столкнувшись с учителем в коридоре третьего этажа.

— Здравствуйте, — здороваюсь я, толком не понимая, чего ожидать.

Максим Михайлович смотрит на меня мимолетно, словно куда-то торопится, но этой секунды мне вполне достаточно для того, чтобы увидеть холод в карих глазах. А под ними — темные круги.

— Доброе утро, Маша, — отвечает учитель и уходит куда-то в сторону лестницы.

Все выходные я убила на то, чтобы обдумать наше дальнейшее сосуществование с Максимом Михайловичем в стенах образовательного учреждения. И пусть тогда в кабинете литературы я сказала ему, что переживать не о чем, и что все будет в порядке… Субботы и воскресенья мне хватило для того, чтобы понять одну-единственную вещь: просто так забыть о поцелуе с Максимом Михайловичем я не смогу.

— Машка, ты жива? — Северцев щелкает пальцами на уровне моих глаз.

— Чего тебе, Северцев? — спрашиваю, сделав вид, что это не я остановилась, как вкопанная, посреди коридора.

Игорь закатывает глаза и поправляет лямку своего темно-синего рюкзака.

— Не сочти за грубость, — говорит Северцев, — но в последнее время ты выглядишь не лучшим образом.

— Да ну? — усмехаюсь я. — Думаешь, это для меня новость?

Кажется, такой реакции он ожидал меньше всего, потому как несколько бесконечно долгих секунд Игорь стоит практически с открытым ртом, таращась на меня во все глаза. Скажи он такой «комплимент» Маленковой, лежал бы уже в травматологии.

— Маш, я не хотел тебя обидеть. — Игорь с хмурым выражением лица смотрит на меня, скрестив руки на груди.

— Я и не обиделась, — честно говорю я. — Я и сама прекрасно знаю, что сдала в последнее время. Ну, знаешь, проблемы на личном фронте, все такое.

Игорь кивает с видом знатока, хотя я вообще сомневаюсь, что он хоть когда-нибудь с кем-то встречался. Кажется, Северцев проводит все время за книгами, выгрызая медаль, которая, как я знаю, нужна его родителям больше, чем ему самому.

— Брось, Мари, ты же не думаешь о том, что я ботан, никогда не державший девчонку за руку? — Игорь кривится, поражая меня своей догадкой. — Какого плохого ты обо мне мнения.

— Почему же, — с улыбкой говорю я, — ты держал за руку меня на выпускном в четвертом классе, помнишь?

Игорь протягивает руку и взъерошивает мои волосы, которые и до этого торчали во все стороны. Подхожу к подоконнику, ставлю на него свой рюкзак, чтобы в его недрах отыскать расческу. Несколько раз провожу по волосам, морщась от легкой боли.

— Другое дело, — словно мой личный стилист говорит Северцев, когда вместо чахлой соломы на спину и плечи спадают ровные каштановые пряди. — Кстати, Маш, тебе не говорили, что вы с Максимом Михайловичем похожи?

Мое хорошее настроение, которое умудрился создать Северцев, сразу превращается в отвратительное после его же вопроса. Поднимаю взгляд, встречаясь с собственным отражением в школьном окне. Игорь стоит позади меня с какой-то грустной улыбкой.

— Нет, правда, — продолжает говорить он. — У вас цвет волос один в один, и глаза такие же.

— У Максима Михайловича более мягкий оттенок карего, — тихо поправляю я. — Пойдем на алгебру?

Я поворачиваюсь к Игорю лицом и вижу, что он о чем-то напряженно думает. В этот раз я щелкаю пальцами перед его лицом, и парень оживает.

— Игорь, ты жив? — с той же интонацией, что и он спрашиваю я и улыбаюсь.

Только вот по глазам Северцева я вижу, что моей фальшивой улыбке он не поверил.

* * *

На урок русского языка я никогда еще не шла так медленно. Сегодня весь день за мной таскается Северцев и, если честно, его компания меня вполне устраивает. Мы болтаем на переменах, помогаем друг другу на уроках и умудряемся получить замечание от Маргариты Юрьевны за разговоры не по теме.

— Сегодня опять будем разбирать задания ЕГЭ? — спрашивает Игорь. — Скоро уже с закрытыми глазами будем его писать.

Я пожимаю плечами, потому что действительно не имею понятия, что на этот раз нам даст Максим Михайлович.

— Я слышал от «М» класса, что он не в духе, — сообщает мне Северцев, когда до кабинета остается всего несколько шагов. — Может, прогуляем?

— Когда ты умудрился-то это услышать? — спрашиваю я, стараясь не думать о причинах плохого настроения учителя. — Мы все время были вместе!

Игорь легонько щелкает меня по носу и говорит:

— Ты не пошла со мной на обед.

— Большое удовольствие травиться, — ворчу я и толкаю дверь в кабинет литературы. — А по поводу прогулять… После этого он нас точно убьет.

Максим Михайлович сидит за столом, уставившись в какую-то тетрадь. Я здороваюсь с ним еще раз, но в ответ не слышу ничего.

Более того, учитель даже головы не поднимает.

— Если я сяду с тобой, ты не будешь против? — интересуется Игорь и бросает рюкзак на мою парту.

— Весь день тебя вытерпела, русский уж точно смогу пережить, — отвечаю я и отодвигаю стул.

Когда я поднимаю глаза, то вижу, что Максим Михайлович перестал разглядывать тетрадь. Сейчас он, не отрываясь, смотрит на меня, и я осознаю, что выглядит он не лучшим образом.

Волосы учителя находятся в совсем не творческом хаосе, синяки под глазами придают красивому лицу какой-то злобный вид, губы потрескались. А еще — впервые за то время, что Максим Михайлович учит нас, на нем не идеально выглаженная рубашка, а обыкновенная темно-синяя футболка.

Как я могла не заметить ее утром?

— Северцев, душа моя, — тихо произносит учитель, переводя взгляд на Игоря, — я безмерно счастлив, что вы нашли с Окуловой общий язык к концу одиннадцатого класса, но напоминаю тебе, что только я могу в этом кабинете разрешить тебе пересесть на другое место.

Игорь смотрит сначала на меня, потом на Максима Михайловича, и я вижу в глазах одноклассника застывший вопрос. Что происходит?

— Маргарита Юрьевна что, уже сказала вам, что мы болтали на физике? — задает, казалось бы, невинный вопрос Северцев.

А глаза Максима Михайловича тут же темнеют.

— Ах, — притворно вздыхает он, — вы еще и умудрились нарушить дисциплину на других уроках?

— Максим Михайлович, это вышло случайно, — оправдываюсь я, но он снова смотрит на Игоря, не обращая на меня никакого внимания.

— Я не разрешаю тебе пересаживаться, Игорь, — заявляет учитель. — Садись на свое место.

Игорь берет свои вещи и уходит в конец класса, туда, где сидел все время. Я бросаю на Максима Михайловича вопросительный взгляд, которого он ловко избегает, сделав вид, что слушает трель звонка.

— Добрый день, одиннадцатый «Г», — мрачно приветствует нас Максим Михайлович. — Сегодня вы будете разбирать предыдущую домашнюю работу у доски, потому что мне совсем не понятно, как такая элементарная тема совсем не отложилась в ваших головах. — Он открывает классный журнал, выискивая первую «жертву» — с его настроением это и назвать по-другому язык не поворачивается. — К доске пойдет Маленкова.

Юля медленно встает из-за парты и одергивает короткое черное платье, прекрасно понимая, что помимо «двойки» по русскому может заработать целый шквал замечаний по поводу своего внешнего вида.

— Открывай упражнение, которое я задавал на дом, и выписывай первое предложение, — командует Максим Михайлович и протягивает Маленковой учебник.

Со своего места я вижу, что у нее трясутся руки, поэтому ее буквы «пляшут» на доске. Выписав предложение, и, выделив и подчеркнув то, что требовалось авторами учебника, Юля поворачивается к Максиму Михайловичу, который в этот момент проводит правой рукой по своим волосам.

Мел с глухим стуком падает на пол, за ним летит учебник. Учитель со свистом вдыхает воздух в легкие, а Юля, наклонившись, подбирает то, что выронила.

— Максим Михайлович, — говорит она, смотря на его руки, — вы женились?

Класс замирает. Ну, конечно, такая новость! Все теперь смотрят на учителя, точнее, на его правую руку, где теперь на безымянном пальце красуется обручальное кольцо.

— Да, — спокойно отвечает учитель.

— Когда? — Маленкова, судя по всему, не понимает, что Максим Михайлович сейчас же отыграется на ней за вопросы, которые ученица не должна задавать учителю.

Он усмехается, смотря прямо в глаза Маленковой и все тем же спокойным тоном произносит:

— Одиннадцать лет назад.

Юля, явно не ожидавшая такого поворота, крепко прижимает учебник русского к груди, словно боится, что снова выронит его. Максим Михайлович смотрит на выполненное ею задание с каменным выражением лица.

— Доживу ли я до того светлого дня, Маленкова, — тянет он через минуту, — когда ты сможешь переписать предложение с учебника без орфографических ошибок?

Юля бледнеет, открывает учебник, потом смотрит на доску и, увидев, что действительно написала одно слово с ошибкой, рукой стирает букву «а», меняя ее на «о».

Максим Михайлович усмехается:

— Я все равно видел это, Маленкова. Печально, что в твоей голове пустота. Как ты умудрилась-то пробный ЕГЭ написать на положительную оценку? — Он закрывает журнал. — Садись на место.

Маленкова понуро бредет к своей парте под едва слышное хихиканье одноклассников.

— Между прочим, — говорит учитель, — Юля такая не одна. В среду все остаетесь после уроков и еще раз пишите пробник.

— Все? — переспрашивает Назарова таким тоном, словно медаль должна получить она, а не Северцев.

— Все, кроме Бойковой, Северцева и Окуловой, — отвечает Максим Михайлович.

— Вы предлагаете нам сидеть в школе еще четыре часа после седьмого урока? — спрашивает Олег Гаценко. — Вы издеваетесь?

Максим Михайлович скрещивает руки на груди, смерив моего одноклассника мрачным взглядом. Если урок продолжится в этом же духе, «двойки» начнут сыпаться, словно из рога изобилия.

— Дабы восстановить справедливость в этом мире, Олег, все эти четыре часа я проведу вместе с вами, а потом еще несколько часов буду проверять вашу писанину. А теперь, если вы не против, мы вернемся к уроку.

* * *

Спасительный для многих звонок почему-то задерживают на целых четыре минуты, и этого времени Максиму Михайловичу хватает для того, чтобы поставить Гаценко «двойку», дать нам задание на дом и объявить об очередном родительском собрании.

Когда я складываю свои вещи в рюкзак и встаю, чтобы уйти, учитель просит меня задержаться. Маленкова убегает из кабинета первой, и я успеваю увидеть слезы, застывшие в ее глазах; Игорь машет мне рукой в дверном проеме с довольной улыбкой на лице — мало кому хочется провести в школе лишних четыре часа.

Когда мы остаемся вдвоем, Максим Михайлович запирает дверь на ключ, но вместо того, чтобы сесть, как всегда рядом, он возвращается на свое место.

— Вы довели Маленкову до слез, — сообщаю я, не понимая, зачем. — И этот пробник по ЕГЭ, вы серьезно полагаете, что в классе столько тупиц?

— Грозная Окулова, — почему-то вдруг улыбается учитель. — Я, смотрю, ты начала оживать.

— Это плохо?

— Наоборот, — говорит он. — Просто я несколько дней убил на это, а Северцеву хватило несколько перемен.

Я хмурюсь, не совсем понимая, к чему он клонит.

— Максим Михайлович, Игорь действительно помог мне сегодняшним утром, — говорю я. — Но ожила я благодаря вам.

Карие глаза учителя вспыхивают.

— Чем же? Дал списать физику? — неожиданно громко спрашивает он, словно пропустив последние мои слова мимо ушей.

Видимо, «я буду в порядке», обещанное мне Максимом Михайловичем в прошлую пятницу подразумевало именно это: неряшливый вид и придирки к ни в чем неповинным людям.

— Хотите правды? — спрашиваю я, и, не дожидаясь ответа, выпаливаю, как на духу: — Я все выходные думала о вас! А потом умудрилась столкнуться с вами в коридоре, где вы посмотрели на меня, как на пустое место! Я пришла на ваш урок, и что я увидела? Придирки к моим одноклассникам! Это же не вы, Максим Михайлович! Вы не можете быть таким!

Я и не замечаю, что давным-давно стою перед учительским столом, прожигая мужчину взглядом. Он также сверлит меня глазами, ничего не говоря в ответ.

— Мне нужно домой. — Я протягиваю ему руку. — Дайте, пожалуйста, ключ от кабинета.

Максим Михайлович кивает, встает из-за стола и подходит ко мне. Он кладет ключ мне на ладонь, коснувшись меня всего лишь кончиками пальцев.

И этого хватает нам обоим для того, чтобы сойти с ума.

Застонав, кажется, от собственного бессилия, Максим Михайлович берет меня за талию и усаживает на стол. Я закрываю глаза на одну только секунду, а потом провожу рукой по лицу учителя. Он впивается в мои губы поцелуем прежде, чем мы оба успеваем вспомнить о том, чем это закончилось в прошлый раз.

Я обхватываю его руками за шею, отвечая на поцелуй с такой же страстью. Наши языки сплетаются друг с другом, словно сражаясь за что-то, пока нам обоим неведомое. Вспоминаю прошлый наш поцелуй и оттягиваю нижнюю губу Максима Михайловича, совсем легонько прикусывая ее. Он отзывается протяжным, гортанным стоном, а потом его горячие губы прижимаются к моей шее.

Поцелуй-укус обжигает мою кожу, и я царапаю спину учителя сквозь тонкую ткань футболки.

Мне никогда еще не было так хорошо, как сейчас. Меня еще никогда так не целовали. Форменное безумие, но какое же сладкое!

— Нам нужно… — Очередной глубокий поцелуй. — Остановиться.

Я лихорадочно киваю в ответ и сама же тянусь за необходимой мне лаской. Максим Михайлович целует меня еще раз — медленно и тягуче, а потом отстраняется. Он проводит кончиками пальцев по тому месту на моей шее, куда укусил меня несколько минут назад.

— У тебя есть шарфик? — хрипло спрашивает учитель, смотря мне прямо в глаза.

— Нет.

— Ну, — улыбается он, снова склоняясь надо мной, — тогда у нас проблемы.

А потом он кусает меня еще раз.

Совсем скоро мы оба пожалеем об этом. Я снова буду плакать, а Максим Михайлович, скорее всего, заявится в школу в какой-нибудь другой футболке и наставит моим одноклассникам целый ворох двоек. Но все это будет позже. А сейчас, когда он снова целует меня, кажется, сжигая, я понимаю, что счастлива.

Иногда безумие имеет отчетливо-сладкий вкус.