Уроки Литературы

Таяна Нестер, 2021

Две ученицы и два учителя. Две судьбы и две жизни. Две драмы и две истории. А между ними – бесчисленное множество слез, предательств и разочарований. Маргарите Зуевой всего семнадцать лет. У нее ангельский взгляд и сердце, полное поклонения красивому преподавателю физики. Загнанная и несчастная Маша Окулова, ученица 11 класса, страдающая от разбитого сердца, оказывается неравнодушной к учителю русского языка, который, кажется, видит ее насквозь и умеет читать мысли девушки. Что будет, если те, кому не положено влюбляться друг в друга, пойдут наперекор условным запретам? Две сюжетные линии и два разных времени, два глубоких переживания и одна любовь. Встреча и разлука, триумф и поражение, честность и жестокий урок – все переплетено в единый клубок из чувств и смыслов. Комментарий Редакции: Когда горькая математика заставляет подчиняться незыблемым аксиомам, на помощь приходит самая настоящая лирика, убеждающая, что истинная любовь растворяет любые запреты. Нехитрый подсчет доказывает: разбитое сердце плюс сильное чувство минус боль сожаления умножить на неизбежную трагедию первого чувства равняется… Впрочем, любопытный читатель и сам узнает исход этой нежно-горькой истории, если осмелится долистать до финальных строк.

Глава 15

Окулова

— Я знаю.

Максим Михайлович вздрагивает, когда слышит мой голос. Мученическое выражение, застывшее на его лице едва не заставляет меня забыть то, что я собиралась сказать. Несколько долгих секунд у меня уходит на то, чтобы собраться с мыслями.

— Я знаю, что вы скажете, — уверенно говорю я, смело заглядывая в карие глаза. — Что это вышло случайно, и вы не хотели. Что такого — вы обещаете, больше не повторится. И что вам жаль.

Максим Михайлович сжимает руки в кулаки, и на его лице вспыхивает злость. Мне отчаянно хочется влезть в его голову, чтобы прочитать каждую, даже самую незначительную мысль.

— После того, что я сделал, — сквозь зубы говорит учитель, — мне одна дорога и, поверь мне, Окулова, она очень далека от школы.

Я хочу взять его за руку и сказать, что все в порядке, но понимаю, что прикосновения в этой ситуации совершенно лишние. И они, можно сказать, даже опасны.

Максим Михайлович медленно, словно на эшафот, идет к своему столу. Опустившись на стул, он закрывает лицо руками, будто бы прячась от всего мира.

— Я никому не скажу, — обещаю я.

Он, отняв руки от своего лица, смотрит на меня пару секунд, а потом со всей силы ударяет кулаком по столешнице так, что стопка сочинений нашего класса подпрыгивает и рассыпается. Двойные листочки теперь, кажется, повсюду: на столе, на полу, под партами. Я быстро собираю их и, сформировав аккуратную стопку, возвращаю на стол.

Максиму Михайловичу хватает секунды, чтобы схватить меня за руку. Он крепко обхватывает сильными пальцами мое запястье, и я уверена в том, что через пару часов там появятся синяки.

— Думаешь, Окулова, я боюсь, что ты кому-нибудь скажешь о том, что здесь произошло? — цедит учитель. — Не понимаешь, что ты должна рассказать об этом?

Я пытаюсь высвободить свою руку, но Максим Михайлович продолжает удерживать меня на месте. Его глаза горят злобой, но я понимаю, что я — последний человек, на которого он мог бы разозлиться в подобной ситуации.

Он, судя по всему, сейчас ненавидит сам себя.

— Нет, — качаю я головой, — не должна. Я спровоцировала вас, неужели вы не понимаете, что во всем этом виновата я?

Мне хочется развернуться и уйти. Изобрести машину времени и ответить отказом на предложение учителя заниматься дополнительно. Чертовы уроки литературы — они все испортили, все усложнили, и я совершенно не представляю, как это исправить.

— Мне двадцать девять лет, — напоминает Максим Михайлович, — и я в состоянии не обращать внимания на какие-либо романтические поползновения в свою сторону. Вспомни Маленкову, Назарову и всех остальных, — на какие только ухищрения они не шли, лишь бы я взглянул на них! И — ничего, Окулова, ничего! — Он тяжело и прерывисто дышит, продолжая сжимать мое запястье. — А потом ты одеваешь мне на палец мое же обручальное кольцо, и я срываюсь.

Учитель закрывает глаза, расслабляясь, и тут же освобождаюсь от стальной хватки его пальцев. Растираю запястье, чувствуя легкую боль — синякам быть.

— Вы не виноваты, — тихо говорю я. — Максим Михайлович, пожалуйста, забудем об этом. Давайте сделаем вид, что здесь ничего не произошло? Мы выпили чай, а потом я схлопотала от вас за отвратительное сочинение. Мы поговорили еще пару минут, и я ушла домой.

Он рассеянно кивает, скользя взглядом по мне, словно пытаясь разглядеть что-то такое, чего раньше не замечал. Я подхватываю свой рюкзак и набрасываю его на одно плечо.

— Я не смогу забыть это, — признается Максим Михайлович, когда я берусь за дверную ручку.

Я тоже. Мои губы, кажется, до сих пор горят от поцелуя учителя, а во рту я все еще чувствую его вкус — мята, табак и что-то совершенно невообразимое, от чего я умудрилась потерять голову. Я не могу — не имею права сказать Максиму Михайловичу, что мне понравилось. А самой себе я боюсь признаться, что, кажется, хочу еще.

Мне нужно уйти отсюда, сбежать, спрятаться. Впереди — целых два дня, когда не нужно будет ходить в школу, учить русский язык и литературу. Не видеть Максима Михайловича, который сейчас прожигает меня взглядом своих глубоких карих глаз.

— Увидимся в понедельник? — выдавливая улыбку, спрашиваю я. — Максим Михайлович?

Учитель рассержено проводит рукой по своим волосам и не отвечает на мой вопрос. Бросаю рюкзак на пол и, подойдя к столу, упираюсь ладонями в столешницу.

— Даже не вздумайте, — злюсь я. — Этот поцелуй — случайность, ошибка, которая больше не повторится. Нас никто не застукал, я никому не расскажу, вы — тоже. Это останется между нами, и все будет в порядке.

Учитель горько усмехается, и я чувствую, что краснею. Это неправильно — этот разговор, эта ситуация, все вокруг нас. Я не должна быть здесь и говорить то, что говорю. Но и убежать я тоже не могу, — Максим Михайлович в своем отчаянии может совершить любую глупость.

— Между нами ничего не должно быть, Маша. — Кажется, его глаза стали темнее.

— Ничего и не будет, — твердо отвечаю я. — Я влюблена. Вы что, уже забыли, как поили меня чаем в этом кабинете после моих рыданий в продуктовом магазине? — И я даже нахожу в себе силы улыбнуться, несмотря на то, что мне совсем не весело. — Да вы вообще чуть не обанкротились, я на Новый год столько конфет не видела!

— Это был прекрасный вечер, — тихо говорит учитель, будто бы для самого себя. — Окулова… Маша, ты точно в порядке?

Я улыбаюсь еще шире, чтобы он поверил мне.

— Конечно, Максим Михайлович, — отчаянно лгу я. — А вы?

Он смотрит куда-то в сторону и только потом отвечает:

— Нет. Но буду.

* * *

Домой я попадаю за несколько минут до начала ужина, сразу же натыкаясь на разочарованный взгляд матери.

— Мария, — сухо говорит женщина, которая по какой-то ошибке судьбы умудрилась родить меня и не чувствовать ко мне абсолютно ничего, — ты едва не опоздала.

Я сажусь за стол рядом с младшим братом, который счастливо улыбается при виде меня. Никита — единственный человек в моей семье, который всегда по-настоящему рад меня видеть.

— Приятного аппетита, — тихо произношу я. Мясо, лежащее на моей тарелке, выглядит неплохо, и я беру в руки нож и вилку. — Извините, что задержалась.

— Никита, как прошел твой день? — интересуется отец, сверля сына взглядом.

Иногда я задумываюсь: Никиту действительно любят или просто относятся к нему, как к достоянию семьи только потому, что он мальчик? Все чаще и чаще я склоняюсь ко второму варианту.

— Получил «пять» по литературе, — гордо отвечает Никита.

А из моих рук выскальзывает вилка и с глухим стуком падает на пол. Родители переводят взгляд с брата на меня, и я, чтобы не видеть очередной негативной эмоции в их глазах, наклоняюсь, чтобы подобрать прибор.

— Литература — это хорошо, — фальшиво улыбается мама, — но не забывай, Никита, что основной упор ты должен сделать на математику.

Брат кивает и на одно мгновение его глаза становятся неживыми. Я знаю, что цифры ему не по душе — рисунки в школьном альбоме выглядят гораздо внушительнее, нежели решенные в тетради по математике примеры. Но наши родители никогда не позволят Никите выбирать. Он был лишен права выбора с момента рождения.

В этом повезло мне. Один только раз отец спросил о моих планах после окончания школы. Выслушав мой ответ с равнодушным выражением лица, он безучастным голосом спросил только о том, какая сумма денег мне нужна для осуществления этих планов.

— А как прошел твой день, Маша? — абсолютно искренне интересуется Никита.

Представляю выражение лица родителей, если скажу правду. Короткая фраза о поцелуе с учителем выбьет их из колеи, я твердо уверена в этом. К сожалению, подобной роскоши позволить я себе не могла.

— Обычно, — говорю я. Сегодня я лгу уже второй раз — отличный денек, ничего не скажешь! — На дополнительном занятии по литературе переписывала сочинение.

Мамины брови комично подпрыгивают вверх, — мне все-таки удалось ее шокировать.

— Давно ли у тебя проблемы с учебой? — спрашивает она не потому, что хочет это знать, а для того, чтобы найти очередной повод для упрека.

— У меня нет проблем с учебой. — Зато есть с учителем. — Максим Михайлович нацелен на высокий результат ЕГЭ, поэтому требует от меня намного больше, приходится соответствовать.

— Тебе хватает денег на оплату этих занятий? — спрашивает отец.

— Максим Михайлович занимается со мной бесплатно, — отвечаю я.

— Человек, который не ценит свой труд, не добьется в этой жизни никаких высот, — с едкой улыбочкой произносит мама.

Я со скрежетом отодвигаю полупустую тарелку от себя и прошу разрешения уйти. Отец отвечает мне ленивым кивком и вновь обращает свое внимание на Никиту.

В своей комнате я сразу же падаю на постель, не переодеваясь. Несколько бессонных, кошмарных ночей я провела здесь, оплакивая свои отношения с Виктором. Стараниями Максима Михайловича в последнее время я спала крепким сном, несмотря на осадок в душе.

Сейчас же я понимаю, что сегодня я снова буду ворочаться в постели и комкать одеяло. И, наверное, буду плакать.

Но не о Викторе.

Касаюсь кончиками пальцев своих губ, и мне кажется, что я снова ощущаю на них поцелуй Максима Михайловича.

Незримое клеймо на нежной коже. Порыв. И безумие.