Уроки Литературы

Таяна Нестер, 2021

Две ученицы и два учителя. Две судьбы и две жизни. Две драмы и две истории. А между ними – бесчисленное множество слез, предательств и разочарований. Маргарите Зуевой всего семнадцать лет. У нее ангельский взгляд и сердце, полное поклонения красивому преподавателю физики. Загнанная и несчастная Маша Окулова, ученица 11 класса, страдающая от разбитого сердца, оказывается неравнодушной к учителю русского языка, который, кажется, видит ее насквозь и умеет читать мысли девушки. Что будет, если те, кому не положено влюбляться друг в друга, пойдут наперекор условным запретам? Две сюжетные линии и два разных времени, два глубоких переживания и одна любовь. Встреча и разлука, триумф и поражение, честность и жестокий урок – все переплетено в единый клубок из чувств и смыслов. Комментарий Редакции: Когда горькая математика заставляет подчиняться незыблемым аксиомам, на помощь приходит самая настоящая лирика, убеждающая, что истинная любовь растворяет любые запреты. Нехитрый подсчет доказывает: разбитое сердце плюс сильное чувство минус боль сожаления умножить на неизбежную трагедию первого чувства равняется… Впрочем, любопытный читатель и сам узнает исход этой нежно-горькой истории, если осмелится долистать до финальных строк.

Глава 7

Окулова

И прозвенел звонок. Все как всегда.

Сегодня понедельник, первый урок только что закончился.

Убираю так и не открытый учебник по алгебре в сумку, за ним летят тетрадь и ручка. Вокруг меня — раздражающий шум взбудораженных одноклассников; в глаза словно насыпали песок, а горло саднит.

Выхожу из кабинета, совершенно не чувствуя собственных ног. В коридоре, между кабинетом физики и английского, ловлю свое отражение в огромном зеркале и понимаю, что выгляжу не просто плохо, а отвратительно. Значит, мне не показалось чересчур пристальное внимание одноклассников к моей персоне сегодняшним утром.

До кабинета русского дохожу, как в бреду. Максима Михайловича еще нет, и я понимаю, что сегодня не хочу попадаться ему на глаза. Поэтому, пройдя мимо своей парты, я иду в самый конец кабинета, и со скрипом отодвинув стул, сажусь. Одноклассники удивленно разглядывают меня, о чем-то шепчутся.

Ловлю на себе вопросительный взгляд Маленковой, которая сегодня впервые за два с половиной года похожа на ученицу: брючный костюм, на ногах — черные балетки, а вечно закрученные в локоны волосы выпрямлены и завязаны в низкий хвост. Юля будто бы хочет что-то спросить, но проходят минуты, а она так и не произносит ни слова.

После звонка я начинаю вяло листать учебник по русскому. Мы уже прошли все темы и теперь занимаемся усиленным повторением материала и подготовкой к ЕГЭ.

— Доброе утро, класс!

Максим Михайлович с улыбкой на лице проходит к своему столу, стоящему на небольшой платформе, и ставит на столешницу чашку, над которой витает облачко пара. Учитель оглядывает кабинет странным взглядом, будто бы что-то ищет и никак не может найти. Его брови ползут вверх, когда он видит Маленкову, но долго на ней он не задерживается.

— А где Окулова? — нахмурившись, интересуется Максим Михайлович, и я понимаю, что все это время он искал глазами меня.

И не смог найти.

Видимо, я выгляжу еще хуже, чем просто отвратительно.

— Я здесь, Максим Михайлович, — тихо говорю я, поднимаясь из-за последней парты в третьем ряду.

Учитель быстро подходит ко мне, откровенно разглядывая. Почему-то становится одновременно неловко, стыдно и смешно. Я знаю, кого он видит перед собой: невысокую, худую девушку с темными и нечесаными волосами в старых джинсах и огромной толстовке, на ногтях — облупившийся два дня назад лак, а под глазами — огромные, синюшные круги. Писаная красавица, нечего сказать.

Максим Михайлович берет в одну руку учебник и тетрадь, в другую, слегка наклонившись и сняв с крючка у парты, мою сумку, и со всем этим он идет к своему столу. А я остаюсь на месте.

— Я не разрешал тебе пересаживаться, — не оборачиваясь, говорит учитель и кладет мои вещи на первую парту. Напротив его стола. — Сядь на свое место.

И я иду к первой парте в сопровождении шокированных взглядов одноклассников. Опускаюсь на стул и поднимаю глаза. Скрестив руки на груди, Максим Михайлович смотрит на меня, поджав губы. В его карих глазах я вижу многое, но отделить одну эмоцию от другой у меня не получается.

— Записывайте тему урока, — говорит Максим Михайлович и подходит к доске. — Принципы русской орфографии.

Я не хочу писать и не хочу его слушать. Все, о чем я мечтаю — вернуться домой, забраться под одеяло и выпустить эмоции на волю. Плакать, сейчас я хочу только плакать. Рыдать в голос, как в глупых фильмах про любовь, прижимая к груди фотографию человека, разбившего мое сердце.

Но фотографий у меня больше не было. Вернувшись в ту страшную пятницу домой, я поняла, зачем Виктор брал мой телефон — чтобы удалить оттуда все свои снимки и номер, по которому я могла бы ему позвонить. Он хотел стереть себя из моей жизни полностью. Как будто это было так просто.

Я вдруг слышу ужасный грохот где-то рядом с собой и, закинув мысли о Викторе подальше, вижу на своей парте наш классный журнал, который за уголки держит Максим Михайлович. Заглядываю в его карие глаза, пытаясь понять, отчего он уделяет мне сегодня столько внимания.

— Окулова, к доске, — зло бросает мне учитель. — Раз уж ты не хочешь слушать о принципах русской орфографии от меня, я, пожалуй, послушаю тебя.

Тяжело вздохнув, встаю и иду к доске. Беру с подставки кусочек мела, но понимаю, что писать особо и нечего — эту тему мы проходили в десятом классе. Зажав мел в ладони, поворачиваюсь к классу лицом, нахожу глазами Максима Михайловича, который сидит на моем месте, и говорю:

— Основным принципом русской орфографии является морфологический: все значимые части слова — морфемы, пишутся так, как они произносятся в сильной позиции.

Максим Михайлович удовлетворенно, как мне кажется, кивает, и я продолжаю говорить.

Бегут минуты, но я не обращаю на это внимания. Я рассказываю одноклассникам и учителю об отступлениях от морфологического принципа, привожу многочисленные примеры, все-таки записывая их у доски.

Звонок с урока, как мне кажется, раздается слишком быстро. Одноклассники неожиданно начинают аплодировать мне, и я вижу, что они это делают искренне. Спускаюсь с платформы, и Максим Михайлович встает.

— Следующим уроком физкультура? — уточняет он, а я киваю. — Окулова, останешься.

Учитель идет к своему столу, и его догоняет Маленкова. Она что-то спрашивает, а Максим Михайлович в ответ только качает головой, явно отказывая Юле. Одноклассница не отступает, продолжая что-то говорить, а потом я слышу отчетливое:

— Нет, — учитель непреклонен.

Маленкова, перед тем как уйти, бросает на меня полный неприязни взгляд, от которого меня пробирает странным холодом. Когда в кабинете остаемся только мы с учителем, Максим Михайлович берет со стола ключ, а затем запирает дверь изнутри.

— Поговорим? — интересуется он, хотя я прекрасно понимаю, что вопрос явно риторический, и мне придется слушать, что он скажет, в любом случае.

Максим Михайлович берет стоящий рядом с моей партой стул и ставит его так, чтобы мы сидели лицом друг к другу. Учитель садится, перед этим небрежно положив черный пиджак на столешницу, и спрашивает:

— Что случилось?

Предыдущей классной руководительнице было плевать на все, что происходит в ее классе. Мы могли прогуливать неделями, а она даже не замечала. Ни разу она никого не спрашивала о проблемах, и именно поэтому, наверное, вопрос Максима Михайловича вызывает у меня ступор.

Я смотрю на свои ногти — черный лак, присутствующий на них лишь эпизодически, выглядит как-то дешево, и я впервые задумываюсь, что Виктор бросил меня не из-за возраста, а из-за моего внешнего вида. Я никогда не уделяла своей внешности большого внимания, а может, стоило?

Максим Михайлович смотрит на меня, ожидая ответа, и я выдавливаю из себя насквозь пропитанное ложью:

— Ничего.

Учитель неожиданно усмехается. Он касается своего темно-синего галстука и медленно развязывает искусный узел. Я завороженно наблюдаю за этим действием и прихожу в себя только через пару минут — к этому времени галстук уже лежит поверх пиджака. Максим Михайлович расстегивает две пуговицы на белой рубашке, и я понимаю, что будь здесь сейчас Маленкова, она бы хлопнулась в обморок от счастья.

— Я не люблю, когда мне лгут, Окулова, — бросает Максим Михайлович.

— Никто не любит, — отвечаю я, встречаясь с учителем глазами.

— Так почему ты тогда мне лжешь? — интересуется он, наклоняясь вперед. — Или ты думаешь, Окулова, что я потащу тебя к школьному психологу? Позвоню твоим родителям? Чего ты боишься, Маша?

Он впервые называет меня по имени за все то время, что учит наш класс. Серьезно, от Максима Михайловича я всегда слышала только «Окулова», которое он искусно произносил с разными интонациями так, что я сразу понимала, чего он хочет. И сейчас это «Маша», брошенное нарочито небрежно, но оттого так сильно режущее слух, поражает меня.

— Я не боюсь. — И это — чистая правда. Меня не пугает психолог, а родители даже не поднимут трубку, вздумай классный руководитель им позвонить. — Я просто не хочу ничего рассказывать.

Максим Михайлович понимающе, как мне кажется, кивает. Я прячу неухоженные руки под парту, и он, заметив это, странно улыбается. Впервые в любимом кабинете русского языка и литературы я чувствую себя так неуютно.

— Знаешь, зачем я вызвал тебя к доске? — спрашивает Максим Михайлович.

— Расскажете?

— Я хотел, чтобы ты не думала о том, что сжирает тебя заживо, — признается учитель. — Будь на моем месте кто-то другой, тебе бы позволили пересесть и ничего не спросили, отпустили бы тебя домой, чтобы не натыкаться на твои потерянные глаза. А ты бы ушла, забралась дома под одеяло и продолжила заниматься тем, чем, судя по твоему внешнему виду, занималась все выходные.

Я пораженно таращу на него глаза, а Максим Михайлович смотрит на меня, как на не поддающееся решению упражнение в сборнике для олимпиадных задач. Мне не нравится, что он так хорошо понимает мое внутреннее состояние, несмотря на то, что он и причины-то не знает.

— Я хочу помочь тебе, — говорит учитель, когда молчание между нами затягивается.

— Вы уже мне помогаете, вы ведь предложили мне дополнительные занятия.

Он вдруг бросает на меня испепеляющий взгляд своих карих глаз, пригвождая меня к стулу. Если бы он хоть раз так взглянул на наш класс на уроке, мы бы, наверное, стали самым послушным классом в школе.

— Я хочу помочь тебе не как учитель литературы, — уточняет Максим Михайлович.

— Хотите стать хорошим классным руководителем?

Я пытаюсь перевести все в шутку, но терплю поражение. Этот разговор никак мне не дается, в компании Максима Михайловича я чувствую себя неловко и неуютно. Неужели он не понимает этого?

— Я ничего вам не скажу, — повторяю я. — Мне нужно идти на урок, Максим Михайлович.

Он резко хватает со стола свой галстук и наматывает себе на руку. Учитель явно злится, вот только я не понимаю, почему.

— Иди, Окулова, — говорит он через минуту и протягивает мне ключ от кабинета.

Я беру его, отпираю замок и, прежде чем распахнуть дверь и уйти, говорю:

— Спасибо, что вызвали меня сегодня к доске. — Хочу уйти, но что-то меня останавливает. — И вы правы, Максим Михайлович, вы даже не представляете насколько.

— Представляю, Окулова.

Не прощаясь, выхожу из кабинета русского языка и литературы.

Тишина школьного коридора дарит какое-то странное успокоение.