Уроки Литературы

Таяна Нестер, 2021

Две ученицы и два учителя. Две судьбы и две жизни. Две драмы и две истории. А между ними – бесчисленное множество слез, предательств и разочарований. Маргарите Зуевой всего семнадцать лет. У нее ангельский взгляд и сердце, полное поклонения красивому преподавателю физики. Загнанная и несчастная Маша Окулова, ученица 11 класса, страдающая от разбитого сердца, оказывается неравнодушной к учителю русского языка, который, кажется, видит ее насквозь и умеет читать мысли девушки. Что будет, если те, кому не положено влюбляться друг в друга, пойдут наперекор условным запретам? Две сюжетные линии и два разных времени, два глубоких переживания и одна любовь. Встреча и разлука, триумф и поражение, честность и жестокий урок – все переплетено в единый клубок из чувств и смыслов. Комментарий Редакции: Когда горькая математика заставляет подчиняться незыблемым аксиомам, на помощь приходит самая настоящая лирика, убеждающая, что истинная любовь растворяет любые запреты. Нехитрый подсчет доказывает: разбитое сердце плюс сильное чувство минус боль сожаления умножить на неизбежную трагедию первого чувства равняется… Впрочем, любопытный читатель и сам узнает исход этой нежно-горькой истории, если осмелится долистать до финальных строк.

Глава 13

Окулова

— Маргарита Юрьевна!

Учительница останавливается посреди коридора, когда я окликаю ее. Протягиваю женщине свою тетрадь с исправленной контрольной работой, виновато улыбаясь.

— До сих пор не могу поверить, что ты завалила ее. — Маргарита Юрьевна бегло просматривает задачи, выведенные моим корявым почерком. — Молодец, Маша, все верно. Но ты понимаешь, что я могу поставить тебе только «четыре»?

— Конечно, Маргарита Юрьевна, — киваю я. — В следующий раз буду собранее.

Учительница поджимает губы.

— Максим Михайлович говорил мне, что у тебя были неприятности. Но, Маша, ты уже взрослая девушка и должна понимать, что проблемы надо оставлять дома, а не ходить с ними в школу.

— Максим Михайлович говорил с вами? — Я хмурюсь.

— Он твой классный руководитель, — напоминает Маргарита Юрьевна.

— Что именно он сказал вам? — Я произношу это чересчур грубо, и будь на месте Маргариты Юрьевны кто-нибудь другой, меня бы уже ждала воспитательная беседа.

Учительница смотрит на меня с каким-то странным прищуром. В ее карих глазах, которые мне всегда казались неживыми, плещется нечто похожее на удивление.

— Максим Михайлович всего лишь предупредил меня, что ты можешь быть слегка… рассеянной. — Учительница прикасается к моей руке. — Маша, все в порядке?

Со «дня чаепития», как я окрестила его, прошла неделя. У Максима Михайловича отлично получилось вытеснить из моей головы мысли о Викторе, заменив их постоянными размышлениями о… нем. Я начала спокойно спать по ночам, круги под глазами постепенно рассасывались, ко мне вернулся аппетит, но вместе со всем этим в моей голове теперь постоянно обитал учитель литературы.

Я думаю о нем за завтраком, по дороге в школу, на уроках. Постоянно. Мне хочется понять, почему Максим Михайлович проявил ко мне такое участие, если не сказать больше — заботу.

— Все в порядке, Маргарита Юрьевна, — спустя минуту отвечаю я. — Просто это было неожиданно. Вы ведь помните Инну Владимировну, она бы никогда так не побеспокоилась обо мне.

— Конечно, Маша, я понимаю.

Но по глазам учительницы я понимаю, что она мне не поверила.

* * *

После «дня чаепития» у меня было три дополнительных урока литературы, и сегодня должен был состояться уже четвёртый. Максим Михайлович вёл себя так, словно это не он отпаивал меня чаем со сладостями в пустой школе, словно и не было того странного разговора в полутемном кабинете. Не знаю почему, но от мысли, что для него это ничего не значило, меня выворачивало.

Уроки закончились, и я уже сижу за своей партой в кабинете литературы. Сегодня мы будем разбирать мое сочинение по «Судьбе человека» — провальное, насколько я знаю.

Дождавшись, когда последний ученик покинет кабинет, Максим Михайлович запирает дверь и садится напротив меня. На его лице я вижу чудовищную усталость — учитель даже закрывает глаза, словно солнечный свет причиняет ему физическую боль.

— Чай? — предлагаю я.

Максим Михайлович кивает, не говоря ни слова. Пока закипает чайник, я достаю из ящика коробку с чашками. На дне все также лежит кольцо, про которое мне каждый раз так отчаянно хочется спросить. Максим Михайлович сидит спиной ко мне, и я делаю то, на что не решалась до этого дня — достаю украшение из коробки. Оно тяжелое; на кольце нет ни камней, ни гравировки, но я уверена в том, что стоит оно недешево. Судя по размеру, украшение явно принадлежит мужчине. И прежде чем я успеваю задаться вопросом на эту тему, Максим Михайлович устало произносит:

— Это мое кольцо.

Каким-то чудом, не выронив украшение из своих рук, немедля прячу его в коробку. Сколько времени учитель уже смотрит на меня?

— Максим Михайлович, — хриплым голосом произношу я, — извините, пожалуйста…

Он встает и медленно подходит ко мне.

— Мы с тобой пьем много чая, Окулова, — тихо говорит учитель. — Рано или поздно ты бы все равно спросила про кольцо. Ты ведь увидела его еще в первый раз?

Я киваю и чтобы не встречаться глазами с Максимом Михайловичем, снимаю чайник с подставки и разливаю кипяток по чашкам. Жаль, что их всего две.

— О чем ты сейчас думаешь? — вдруг спрашивает он.

— О своей бестактности, конечно, — фыркаю я. — Я никогда не лезу с вопросами, никогда не беру чужого, но это кольцо… Каждый раз, когда я вижу его, мне почему-то хочется узнать о нем поподробнее. — О об учителе тоже, но об этом я благоразумно умалчиваю. — Извините.

Максим Михайлович достает кольцо, и некоторое время вертит его в своих пальцах.

— Я не помню, как оно оказалось в этой коробке, — через несколько секунд говорит учитель. — Я носил его около года, потом снял. Знаешь, Маша, я никогда не чувствовал, что оно принадлежит мне.

Он убирает кольцо обратно, а затем смотрит мне прямо в глаза. Я вспоминаю взгляд Маргариты Юрьевны — безжизненный и словно ненастоящий. Глаза Максима Михайловича совсем другие — более мягкий оттенок карего, наполненные живыми эмоциями.

— На мое пятнадцатилетие родители подарили мне золотой медальон, — вспоминаю я. — Это было какое-то фамильное украшение, передающееся по женской линии. Цепочку застегивал отец под шквал аплодисментов. В первую же минуту, как медальон лег мне на грудь, я почувствовала, что это неправильно.

— И ты сняла его?

Вместо ответа касаюсь рукой своей шеи — на ней нет никакой цепочки.

— А как отреагировали твои родители? — спрашивает Максим Михайлович.

Он берет со стола чашки с уже слегка остывшим чаем и идет с ними к моей парте. Сажусь напротив учителя и, сделав пару глотков, отвечаю:

— Они даже не заметили.

Учитель удивленно смотрит на меня, а потом хмурится, что-то вспомнив.

— Твоих родителей не было на собрании, — говорит он.

— Они и на последний звонок не придут, — признаюсь я.

Я никогда особо не переживала по этому поводу. Когда с самого рождения знаешь, что ты — нежеланный ребенок в семье, со временем перестаешь волноваться на эту тему. Инна Владимировна, не имеющая привычки вдаваться в подробности, никогда не спрашивала, почему мои родители не ходят на родительские собрания и школьные мероприятия. Максим Михайлович же, явно решивший стать образцовым классным руководителем, обратил на это внимание.

— Мой отец — Алексей Окулов, — говорю я.

— Это логично, учитывая, что ты — Мария Алексеевна Окулова, — с улыбкой отвечает учитель.

— Нет, я в том смысле… — Мысли в голове почему-то путаются, и я не могу сформулировать вопрос.

Максим Михайлович, обладающий пугающей способностью понимать других людей без слов, равнодушно произносит:

— Я понял, что ты хочешь сказать. Я прекрасно знаю, кто твой отец, но я плохо понимаю связь между успехами в бизнесе и родительскими обязанностями.

— Он — прекрасный отец, — говорю я, чем явно шокирую учителя. — О, да, Максим Михайлович! Главный спонсор школы, посещает все родительские собрания, сидит на первом ряду в актовом зале, с улыбкой любуясь своим ребенком. Здорово, правда?

Судя по выражению лица учителя, он совсем не понимает, о чем я говорю.

— Он образцовый отец, — повторяю я. — Для моего младшего брата — Никиты. В этом году он оаканчивает пятый класс.

— Я не знал, что у Алексея Окулова есть сын, — признается Максим Михайлович.

— Это странно, учитывая, какие надежды возложены на него. — Я беру чашку в руки, с досадой осознавая, что она пуста. — Моя мама долго не могла забеременеть, а когда это случилось, отец, как и его родители, были на седьмом небе от счастья. Все ждали мальчика, а родилась я. И, несмотря на то, что в семье Окуловых были и женские традиции, рождение девочки было совсем не радостным событием. Когда родители все-таки обращают на меня свое драгоценное внимание, они каждый раз указывают на мои промахи, непременно напоминая мне о том, что я — их разочарование. Конечно, они обеспечивают меня, но не потому что любят, а потому что должны.

Максим Михайлович берет меня за руку, и я искренне улыбаюсь. Я никому не рассказывала о своей семье — только ему.

— Я привыкла быть нежеланной, поэтому, наверное, не могу ни с кем подружиться, — признаюсь я. — И поэтому я так реагировала на вашу заботу — для меня все это чуждо.

— Для меня тоже, — признается учитель, отпуская мою руку. — Начнем занятие? — Снова его манера перескакивать с темы на тему. — Не ожидал от тебя такого кошмарного сочинения!

Он пересаживается — теперь мы сидим не напротив друг друга, а рядом. На парте лежит тетрадь с моим сочинением, в котором красной ручкой Максим Михайлович отметил все недостатки. Я завалила работу по одной-единственной причине: в тот вечер я думала об учителе, а не о Шолохове и его героях.

Сегодняшнее занятие длится чуть больше двух часов: я успеваю переписать сочинение, а Максим Михайлович — проверить его. Все так же, как и с контрольной работой по физике — вторая попытка оборачивается успехом.

— Скоро ЕГЭ, — говорю я, бросив взгляд на календарь. — Школа вот-вот останется позади.

— Не у меня, — шутит Максим Михайлович. — С первого сентября у тебя начнется новая жизнь, а у меня, как и остальных учителей, все останется, как прежде. Те же тетради, уроки, звонки…

— Влюбленные в вас ученицы, — продолжаю я.

Максим Михайлович смотрит на меня с удивлением. Я, если честно, и сама не ожидала, что ляпну это. Эта не та тема, о которой мне хотелось бы поговорить с ним. Но я хочу задержаться в этом кабинете еще на чуть-чуть.

— Максим Михайлович, все-таки, что это за кольцо? — спрашиваю я, чтобы перевести тему и остаться. — Оно ваше?

Учитель медленно кивает. Я чувствую, будто стою на пороге какой-то необыкновенной тайны. Будто узнаю что-то такое, чего не знает никто в целом свете.

— Это мое обручальное кольцо.

Настает мой черед удивляться. Я, наверное, ожидала чего угодно, но только не этого.

— Вы были женаты? — спрашиваю я.

Максим Михайлович взъерошивает темные волосы и отвечает, как мне кажется, без особого желания:

— Я и сейчас женат.

— О, — выдыхаю я. — Почему тогда не носите кольцо?

— Я уже говорил, — отвечает учитель. — Я не чувствую его своим.

Я пытаюсь представить себе, как выглядит жена Максима Михайловича и чем она может заниматься. Он красив, и она, как я думаю — тоже. Еще она непременно умна, иначе ему бы было с ней скучно. Перед глазами у меня стоит вылизано-глянцевый образ пары, при появлении которой у всех присутствующих перехватывает дыхание.

— Кольцо помогло бы вам избавиться он назойливого внимания школьниц, — пространно произношу я, чтобы перестать думать о жене учителя. — Вы даже не представляете, какую возможность упускаете.

— Каким образом это мне поможет? — искренне не понимает Максим Михайлович.

Я встаю и по пути к учительскому столу объясняю:

— Пока вы не сказали, что женаты, я думала, что вы свободны. Девочки думают точно также, вы уж мне поверьте. Конечно, у вас может быть девушка, которую вы очень любите, но пока вы не состоите с ней в законном браке, для той же Маленковой и ее свиты — это как зеленый свет на светофоре. Девушку вы можете бросить, с женой все чуточку сложнее. — Я достаю из-за стола коробку с кольцом. — Это звучит по-детски, но, поверьте мне, так все и думают.

Возвращаюсь к своей парте и протягиваю Максиму Михайловичу его обручальное кольцо.

— Надевайте, — говорю я. — Вот увидите, это отрезвит девчонок, да и вашей жене будет приятно, что вы носите его.

— Окулова, моя жена…

— Надевайте же! — рявкаю я. — Иначе Маленкова так и будет мечтать о свадьбе с вами!

Учитель усмехается и быстро надевает кольцо.

— Что не так? — не понимает он, увидев, как я спустя секунду закатываю глаза.

— Когда была ваша свадьба? — интересуюсь я.

— Одиннадцать лет назад. — Максим Михайлович все так же вопросительно смотрит на меня. — Какая разница?

— Вы надели кольцо не на ту руку, — объясняю я. — Надо на правую.

Максим Михайлович зачем-то встает. Теперь он возвышается надо мной, явно потешаясь над моим ворчанием. Не знаю, что там происходит в его личной жизни, но все это кажется мне подозрительным.

— Я машинально, — говорит он, смеясь. — Глупо вышло, да?

— Дайте-ка сюда вашу руку, — продолжаю ворчать я. — Надеюсь, у алтаря вы вели себя по-другому.

Не задумываясь, Максим Михайлович протягивает мне левую руку, и я стаскиваю с его безымянного пальца кольцо. Все-таки оно очень красивое; такое не купят, если брак ничего не значит.

— Теперь правую руку, — прошу я. — Знаете, этот момент я запомню на всю жизнь.

На одно только мгновение мне кажется, что это звучит двусмысленно. Придерживая своей левой рукой руку Максима Михайловича, правой я медленно одеваю обручальное кольцо ему на палец. Сердце пропускает удар, я почему-то перестаю дышать. Кольцо садится, как влитое, и я, сбросив с себя странное оцепенение, уже собираюсь выдать очередную искрометную шутку по этому поводу, но когда натыкаюсь на вмиг потемневший взгляд Максима Михайловича, снова замираю.

Только сейчас я осознаю, что я сделала и как это выглядело.

— Максим Михайлович, — шепотом произношу я и отступаю назад, — я не хотела…

Не хотела чего? Я и сама толком не понимаю, а Максим Михайлович молчит, выжигая на моей коже невидимое клеймо своим взглядом. Снова пытаюсь что-то сказать в свое оправдание, но учитель не дает мне договорить и, схватив за руку, резко притягивает меня к себе.

— Максим Михайлович, — шепчу я, чувствуя, как ноги почему-то подкашиваются.

Он касается кончиками пальцев моей щеки продолжая сжимать левой рукой мою ладонь. Снова — молчание. И вдруг:

— Маша, — выдыхает учитель, а потом…

А потом случается то, о чем грезило большинство девчонок в нашей школе. То, о чем я никогда не мечтала. То, что оказалось для меня самым нужным, но до этого момента я и не знала об этом.

Максим Михайлович целует меня. Сначала — совсем невесомо, будто бы боясь, его теплые губы касаются моих. Я шепчу тихое «ох», и этого хватает для того, чтобы учитель углубил поцелуй, а я начала заживо сгорать.

Его рука перемещается на мою спину, крепче прижимая к себе. Я много раз целовалась с Виктором, и мне нравилось это, но теперь мне кажется, будто те поцелуи были какими-то грязными и фальшивыми, совсем не похожими на то, что сейчас происходит между мной и Максимом Михайловичем.

Когда шок проходит, я отвечаю учителю с тем же пылом и сама прижимаюсь к нему, хотя, казалось бы, разве может быть ближе, чем сейчас?

Поцелуй продолжается, кажется, целую вечность. В нем — страсть и сладость, безумие и покой. Я снова и снова сгораю в тех ощущениях, что бушуют глубоко внутри меня. Максим Михайлович вдруг отстраняется от меня, всего лишь на пару сантиметров, так, что мы продолжаем стоять на расстоянии вдоха. И теперь я вижу, что в его глазах плещется отчаяние. А еще — страх.

И это мгновенно меня отрезвляет. Я отстраняюсь от учителя. Все, чего я хочу — убежать из кабинета литературы и никогда сюда больше не возвращаться. Но рука Максима Михайловича все еще лежит у меня на пояснице. Склонив голову, он касается своим лбом моего.

А потом едва слышно произносит:

— Что же я натворил…