Уроки Литературы

Таяна Нестер, 2021

Две ученицы и два учителя. Две судьбы и две жизни. Две драмы и две истории. А между ними – бесчисленное множество слез, предательств и разочарований. Маргарите Зуевой всего семнадцать лет. У нее ангельский взгляд и сердце, полное поклонения красивому преподавателю физики. Загнанная и несчастная Маша Окулова, ученица 11 класса, страдающая от разбитого сердца, оказывается неравнодушной к учителю русского языка, который, кажется, видит ее насквозь и умеет читать мысли девушки. Что будет, если те, кому не положено влюбляться друг в друга, пойдут наперекор условным запретам? Две сюжетные линии и два разных времени, два глубоких переживания и одна любовь. Встреча и разлука, триумф и поражение, честность и жестокий урок – все переплетено в единый клубок из чувств и смыслов. Комментарий Редакции: Когда горькая математика заставляет подчиняться незыблемым аксиомам, на помощь приходит самая настоящая лирика, убеждающая, что истинная любовь растворяет любые запреты. Нехитрый подсчет доказывает: разбитое сердце плюс сильное чувство минус боль сожаления умножить на неизбежную трагедию первого чувства равняется… Впрочем, любопытный читатель и сам узнает исход этой нежно-горькой истории, если осмелится долистать до финальных строк.

Глава 3

Окулова

— Перестань уже меня благодарить, — просит учитель и тепло мне улыбается.

Попытка вернуть Максиму Михайловичу деньги за чай в столовой не увенчалась успехом. Я улыбаюсь учителю в ответ и ставлю сумку на свое законное место — первую парту во втором ряду, напротив его стола. Максим Михайлович в ожидании звонка расслаблено скользит взглядом по еще полупустому классу, откинувшись на спинку высокого кожаного кресла.

Туда-сюда снуют мои одноклассники: мальчишки бросают учителю безразличное «Здравствуйте», что разительно отличается от томного «Добрый день, Максим Михайлович» — излюбленного приветствия девочек. Он в ответ лишь молча кивает, не выражая никаких эмоций, и его бесчисленные воздыхательницы понуро бредут на свои места, мысленно готовясь к следующему раунду.

Еще будучи учениками девятого класса мы, впервые увидев нового учителя русского языка и литературы, были восхищены тем, как невозмутимо он держится среди школьного переполоха и как рассудительно он говорит обо всем на свете.

Мое знакомство с учителем поначалу не задалось: я постоянно пыталась спорить с ним, особенно по поводу своих оценок. Но потом все как-то само собой пришло в норму, и Максим Михайлович покорил меня тем, как глубоко он знал материал и как его преподносил.

Звенит звонок, и я, встряхнув своими волосами, обращаю все внимание на Максима Михайловича. Он поднимается с кресла и, взяв в руки наш журнал, говорит:

— Здравствуйте, одиннадцатый «Г»! — Его губы расплываются в недоброй улыбке, и я думаю о том, что сейчас нам придется писать сочинение. — У меня для вас есть прекраснейшая новость!

Мои одноклассники, да и я тоже, резко выдохнули. В нашей школе на параллели всего два класса — одиннадцатый «М» — математический и наш, одиннадцатый «Г» — гуманитарный. На бумаге все выглядело прекрасно, но в действительности многое обстояло иначе. Если ученики 11М действительно могли гордо называть себя математическим классом, решая сложнейшие задачи чуть ли не в уме, то в нашем 11Г учились, в основном те, кто не попали к математикам. Гуманитариями назвать нас можно было с большой натяжкой — практически весь класс состоял сплошь из троечников, причем по всем предметам.

Тут стоит отдать должное Максиму Михайловичу, который всеми силами пытается превратить наш 11Г в действительно гуманитарный класс, а не в его жалкую пародию. Получается у него это с переменным успехом.

— С сегодняшнего дня я — ваш классный руководитель.

Эти слова звучат в полнейшей тишине. Не сочинение. Все гораздо хуже. Да, весь класс был в курсе того, что наша классная вот-вот уйдет в декрет, но о том, кто займет ее место, мы едва догадывались и последние пару недель на переменах затевали ожесточенные споры по этому поводу.

— Мы думали, что это место займет Маргарита Юрьевна, — признаюсь я, нарушая оцепенение одноклассников. — Разве это не очевидно?

Максим Михайлович склоняет голову на бок, внимательно глядя меня.

— Мы счастливы, — с придыханием сообщает ему Юля Маленкова, накручивая нарочито выбившийся из прически локон на длинный, с ужасающе красным маникюром палец.

Максим Михайлович раскрывает журнал на нужной ему странице, что-то внимательно ищет в нем, а потом, отбросив его в сторону, признается:

— Не могу сказать того же и о себе.

Кабинет тут же заполняют тяжелые разочарованные вздохи, а мне почему-то становится неприятно, хотя я прекрасно понимаю нашего новоиспеченного классного руководителя.

— В вашем классе ужасающая успеваемость, — разочарованно говорит Максим Михайлович. — Несмотря на то, что вы гуманитарный класс, ни в одной гуманитарной дисциплине вы не преуспели, за исключением Окуловой, Бойковой и Северцева. В классе — тридцать человек и всего лишь один отличник и две хорошистки.

— Максим Михайлович, — вступает в разговор лучшая подруга Маленковой, — мы же не математический класс.

— В отличие от вас, Назарова, ученики одиннадцатого «М» прекрасно разбираются еще и в литературе, обществознании и истории. Если же я сейчас попрошу вас вспомнить, кто написал «Матренин двор», то боюсь, что в ответ услышу тишину.

Максим Михайлович обходит свой стол и, облокотившись о него, снова говорит:

— У вас не так много времени, чтобы наверстать упущенное. Впереди вас ждет ЕГЭ, и если сейчас вы не возьметесь за ум, то в мае, оглянувшись назад, горько об этом пожалеете. — Учитель делает выразительную паузу. — Сегодня, перед тем как прийти к вам на урок, я тщательно изучил перечень выбранных вами дисциплин, которые вы выбрали в качестве экзамена. И я, признаюсь честно, — он становится еще мрачнее, — крайне удивлен.

Юля вдруг опускает голову, словно не хочет, чтобы Максим Михайлович заметил ее. Но именно Маленкова, судя по всему, решила сдавать ЕГЭ по каким-то неправильным, по мнению учителя, предметам.

— Сначала я подумал, что это шутка. Но нет, в заявлении все черным по белому написано.

Я хмурюсь, пытаясь понять, что именно вызвало у Максима Михайловича такую реакцию. Но через несколько секунд он задает Юле вопрос, и все встает на места:

— Скажите мне, Маленкова, откуда такая страсть к литературе?

— Максим Михайлович, — отзывается Игорь Северцев, — у нее не к литературе страсть, а к литератору.

Класс тут же взрывается громким смехом. Над Юлей смеются, кажется, все, несмотря на то, что все остальные девчонки тоже не ровно дышат к учителю. Маленкова бросает уничтожительный взгляд в сторону Игоря, но он никак на него не реагирует.

— Успокоились? — спустя минуту интересуется Максим Михайлович, и под его тяжелым взглядом смех сходит на нет. — Юля, между прочим, не одна такая. С чего-то несколько человек из вашего класса решили, что сдать литературу — проще простого. И, кроме прочего, забыли предупредить меня о выборе экзамена. Как ваш новоиспеченный классный руководитель и учитель русского языка и литературы, я переговорю с вашими родителями и настоятельно порекомендую им вместе с вами выбрать другой предмет для сдачи ЕГЭ. Мне не хочется, чтобы наша школа прославилась завалом экзамена по литературе.

— Максим Михайлович, — на этот раз его поправляет Назарова, — неужели вы думаете, что все сдадут экзамен на два?

— На сегодняшний день я уверен только в Окуловой, — смотря мне в глаза, говорит Максим Михайлович. — Кстати, после этого урока задержись. А теперь приступаем к теме.

Весь урок я чувствую на себе настойчивые, полные неприязни, взгляды, и слышу, как многие одноклассницы перешептываются между собой. Зная, что именно они обсуждают, я с каждой следующей минутой становлюсь все мрачнее.

Изо всех сил стараюсь сосредоточиться, но биография Блока, которую нам рассказывает Максим Михайлович, никак не желает мною восприниматься. Я обреченно закрываю тетрадь и складываю руки на груди. Через пару минут я понимаю, что Максим Михайлович смотрит на меня. Я — единственная, кто ничего не пишет. Снова беру в руки тетрадь, но, учитель качает головой и улыбается одними лишь уголками губ, и я продолжаю свое безделье.

Спасительная трель звонка немного приводит меня в чувство. Я продолжаю сидеть на своем месте, наблюдая за тем, как одноклассники покидают кабинет. Сегодняшние попытки девчонок заболтать Максима Михайловича заканчиваются, даже не начавшись — он безапелляционным тоном требует немедленно покинуть его кабинет.

Когда мы, наконец, остаемся одни, учитель садится со мной за одну парту, со скрипом отодвинув стул. Сейчас мы сидим очень близко — я даже чувствую аромат его парфюма, который приятно обволакивает все вокруг меня.

— Скажи мне, Окулова, — просит Максим Михайлович, — ты точно уверена, что хочешь сдавать литературу?

А говорил, что уверен во мне.

— Я собираюсь поступать на журфак, Максим Михайлович, — напоминаю я. — На журфак в МГУ. Так что в выборе экзамена я уверена, как в самой себе.

— Я так и думал, — одобрительно хмыкает учитель. — Надомник, с которым я занимался почти весь учебный год, наконец-то получил разрешение от врача посещать в школу, так что моя нагрузка несколько изменилась. И поэтому в среду и пятницу после уроков я могу заниматься с тобой.

Я таращу на него свои глаза, не в силах поверить, что это происходит на самом деле. Максим Михайлович дополнительно занимается только с одаренными учениками — так в прошлом году он натаскивал одного из золотых медалистов. Паренек сдал литературу на сто баллов, и о нем даже написали в местной газете. Северцев с самого первого сентября упрашивает Максима Михайловича заниматься с ним по русскому языку, но каждый раз получает отказ.

— Конечно же, я согласна!

Не скрывая своей радости, я коротко хлопаю в ладоши, словно мне пять лет, а потом и вовсе обнимаю Максима Михайловича. Он машинально отвечает на это объятие, а потом резко отстраняется. Я в ужасе смотрю на свои руки, не понимая, что на меня нашло. Глаза начинает щипать — когда я нервничаю, то все время плачу.

— Максим Михайлович, — почему-то шепчу я, чувствуя себя так глупо, как никогда раньше, — простите меня. Я…

— Окулова, взгляни-ка на меня.

Я поднимаю глаза, и учитель хмурится. Похоже, моя реакция вызвала у него одно лишь недовольство.

— В том, что ты обняла меня, нет ничего предосудительного. — И именно поэтому, наверное, он от меня отстранился, как ошпаренный. — Ты же не повисла у меня на шее, верно?

Я киваю, и Максим Михайлович смахивает невидимую пылинку с моего плеча.

— Начнем со следующей недели, хорошо? — спрашивает он. — Времени не так много, но кое-что мы все же успеем.

— Спасибо вам, вы не представляете…

— Только не это, Окулова, умоляю тебя. — Максим Михайлович встает. — И, кстати, на занятие принеси с собой чай.

— Чай? — переспрашиваю я. — Какой чай?

Максим Михайлович снова мне улыбается и коротко отвечает:

— Я люблю с бергамотом.