Часы Замоскворечья

Зоя Межирова

Зоя Межирова, которая выпустила в России две книги стихов, продолжает писать и публиковать их, живя в штате Вашингтон, США. У нее несомненный лирический дар, а то одиночество, на которое она обречена, судя по ее лирическим признаниям, является замечательным допингом для творчества. Как говаривал князь Вяземский: «Сохрани, Боже, ему быть счастливым: с счастием лопнет прекрасная струна его лиры». Говоря об одиночестве, имею в виду прежде всего лингвистическое: даже граждане русской диаспоры стараются заменить родной язык благоприобретенным воляпюком. Еще один двигатель поэзии Зои Межировой – бессобытийность ее американской жизни, даже если эта бессобытийность кажущаяся: «Весь мой бессобытийный, на разлуку потраченный год…» Напомню, что один из лучших рассказов Чехова – «Скучная история». Нет, я далек от того, чтобы сравнивать Зою Межирову с великим русским прозаиком, да и темперамент не тот. У нее как раз повышенная, драматическая реакция на мир окрест: именно ввиду этой – все равно, субъективной или объективной – бессобытийности. В этом манок ее поэзии, хоть и не единственный. Владимир Соловьев

Рваные строки

Я прилетела в Рино. В сияющий аэропорт.

И сказала: — Ад. Я прибыла из ада.

Изобретательный дьявол

Такого б не мог создать.

Бастовали шахтеры. Взмывали цены.

Манежную било в падучей.

Ползло студенистое тело путча.

И вот под крылом самолета Невада.

Всё то, что вместило протяжное

И безучастное слово — расплата,

Не надо опять вспоминать.

Бесшумный лоск.

И вежливые повсюду — «Икскьюз ми», «Со́ри».

Огней неведомых море

И случайных улыбок море.

Не рассказать, как выпустили,

Как билет удалось достать.

Злополучную визу

По безмятежной ошибке

В американском посольстве дали.

И через Хабаровск, пустой и хмурый,

До Сан-Франциско

За пачку заморского чая

Мне протянула через окошко билет,

Оттого, что сжалилась почему-то,

Аэровокзальный ангел,

Агент по имени Галя,

Усталая женщина

Удрученных измученных лет.

Казино на плато.

Можно выбрать любое по настроенью.

И, от себя ускользая,

Нырнуть с головой в ослепительный шум.

И следить, как восточный хозяин

Обходит свои владенья неслышною тенью,

Бриллиантом кольца небывалых размеров пугая,

Совсем не весел, в отличье от всех,

И даже угрюм.

В «Кларио́не» зелень ковра мягка,

И цветы по нему розовеют,

Внимая руке,

Выпускающей карты из плотной колоды на волю.

И бесплатных напитков подносы

Проносят, в тугих купальниках,

Наподобье балетных трико,

Длинноногие официантки.

И кости шуршат по сухому суконному полю.

И Везувий над рушащейся Помпеей

На полушарье родном далеко.

Далеко Солянка. И дождь моросит

На Кольце Садовом.

И на Цветном в подъезде

Слабая желтая лампа горит.

Разбитая лестница. Смрадный лифт.

На четвертом живет подруга Наташа Щеглова.

Но сейчас — у матери,

Сдает иностранцам квартиру,

Чтоб концы с концами свести

И хоть как-то наладить быт.

Перед отъездом — обмен валюты.

Законы толпы безжалостно-люты.

Перекличка в семь.

Номера на ладонях. Галдеж.

Милиционер аннулировал списки,

Чем терпеливых граждан привел в состоянье смуты.

Ведь с зимы отмечались,

С работы отпрашивались.

А теперь что ж?..

А в черной очереди за маслом

По ценам, пока что ниже тех, что на рынке,

Зимою холодно

И у батарей, за дверью, — хорошо, что напротив дом,

Толкутся люди, отогреваясь,

Обсуждая политику и ее новинки,

И обратно покорно в срок возвращаются,

От тепла отрываясь с трудом.

Сон в Неваде приснился (опять повторился),

Что в булочной хлеб у метро покупаю.

Независимость от ностальгии,

Которую многие тут повсюду стремятся изобразить, —

Унизительная бравада,

Грех гордыни и ложь пустая,

Чтоб себе в трагедии не признаться

И несчастными не прослыть.

Замыкается круг.

Никогда никуда никому из него не выйти.

Он пространство сдавил,

Реки времени вспять повернул.

Казино даже ночью открыты.

Колеса Фортуны

Вертятся по наитью

В направленье обратном,

И подступает вплотную,

Все звуки собой заслоняя,

Какой-то глухой и подспудный гул.

Слот-машины безумье —

В огни зазывные приманка.

Бойко центы в отверстье бросает

В надежде на выигрыш американка.

Эти рваные строки

Она не поймет, не прочтет.

Дождь со снегом сечет

По Москве, по траве,

По ее неанглийским газонам,

Бьет наотмашь в лицо

По своим третьеримским,

Неведомым миру, себе лишь известным законам.

И пространство и время, которых и нету,

Не в счет.