Экспансия

Экспа́нсия (от лат. expansio — распространение, расширение) — территориальное, географическое или иное расширение зоны обитания, или зоны влияния отдельного государства, народа, культуры или биологического вида.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Обращение отечественных исследователей, вслед за западной традицией, к изучению феномена «этнической занятости» становится тенденцией начиная с 1990-х гг. XX в. Российский опыт изучения этнического предпринимательства сочетает в себе как преемственность с западной теоретической традицией, так и учёт российской действительности. Согласно точке зрения А. Андреева, «…в бывшем СССР экономическая дифференциация этносов приобрела такие формы, которые делают невозможными прямые аналогии с другими странами. В большинстве случаев этнические предприниматели в России не столько встраиваются в систему существующих экономических отношений, как в США и странах Западной Европы, сколько распространяют этнические уклады на территорию других этносов, что вполне закономерно воспринимается как экспансия…»17.

М. В. Афонин, Миграционные процессы в современном городе, 2013

Вступительный доклад А. Рибера был посвящен контекстуализации современного интереса к империи. По мнению Рибера, на сегодняшний день можно говорить о разрушении модели национального государства, обусловленном развитием процессов глобализации, созданием единой Европы, экспансией американской массовой культуры, проблемами в развитии созданных по европейской модели национальных государств в регионе третьего мира, а также мировыми миграционными процессами, радикально меняющими состав населения бывших метрополий западных колониальных империй. Отдельную актуальность изучению наследия империи придает распад СССР и развитие процессов нацие-строительства в постсоветском пространстве. В своем докладе А. Рибер утверждал, что изучение современных наций и национальных государств не может происходить в отрыве от изучения империй, так как большинство современных наций либо были империями, либо развивались в имперском контексте.

Сборник статей, Российская империя в сравнительной перспективе, 2004

В данном случае необходимо принимать во внимание следующие моменты. Во-первых, античная рабовладельческая цивилизация стремилась путем территориальной экспансии разрешить свои внутренние классовые противоречия. Направленная на районы первобытных окраин, она обеспечивала эксплуатацию варварских племен, давала сырье и рабов, позволила отсрочить «наступление общего кризиса античного мира»119 и гибель Римской империи. Иными словами, экспансия античной цивилизации сглаживала внутренние классовые противоречия и «была также необходимым средством поддержания традиционного порядка»120, то есть способствовала доминированию циклического социального времени. Во-вторых, игнорируется феномен стабильности восточных цивилизаций, особенно китайской. И наконец, эта концепция не дает научного решения проблемы гибели древних и средневековых цивилизаций.

Виталий Поликарпов, Красный дракон. Китай между Америкой и Россией. От Мао Цзэдуна до Си Цзиньпина, 2016

Неудача при выработке конкретной региональной социально-культурной политики ведет обычно к культурной и политической неопределенности данной территории, а в конечном счете к ее деградации. Например, стремительная экспансия Российской империи в Среднюю Азию во второй половине XIX в. и включение этого региона в сферу российских внутриполитических интересов не были четко артикулированы в геополитическом плане, не было предложено культурной модели интеграции азиатских территорий и народов в российскую геокультуру. И чем больше втягивалась Россия в Среднюю Азию, соперничая с Великобританией, тем однозначнее становился ее геополитический образ как европейской державы, а механизмы культурной политики для этого региона так и не были предложены.

А. В. Фетисов, Теоретические и практические основы социально-культурной политики, 2010

В книге «Политическая география» (1897) Ратцель уподобляет государства живым организмам, которые ведут борьбу за жизненное пространство на географической арене, то сужаясь, то расширяясь, то рождаясь, то умирая. Географические условия оказывают влияние на политиче-ские предпочтения народов. Естественная пространственная изоляция, например, островная, приводит к слабо централизованной политической власти. Отграниченность от соседей горами и водными преградами способствует традиционализму и национализму. Равнины и море рождают дух экспансии; проживание на открытой равнине, сопряженное с постоянной угрозой вторжения, способствует политической централизации. Эти идеи нашли дальнейшее развитие в геополитике. Также Ратцель утверждал, что рост государства происходит вместе с ростом его культуры.

А. В. Гвоздев, Геополитические аспекты философии культуры славянофилов. Монография, 2019

Замечу, что в российском обществоведении преобладает крайне узкая трактовка понятия «империя» и производных от него понятий «имперская политика», «имперское мышление» и др. Обычно последние связываются только с внешнеполитической экспансией, с ориентацией на захват новых земель. Однако функции империи никогда не сводились только к захвату территорий, еще важнее была функция их колонизации и удержания. И в этом смысле весьма примечательно, что в новое для России время, в эпоху, фактически совпавшую с приходом к власти В. Путина, все большей популярностью пользуется традиционный, имперский, колониальный по своей сути, принцип удержания территорий, обладающих этнической спецификой. Принцип удержания, противоположный принципу добровольной и осознанной интеграции народов в федерацию, обозначен даже в официальных документах. Так, в Послании президента Федеральному собранию В. Путин называет в качестве подвига России «удержание государства на обширном пространстве»[2].

Эмиль Паин, Между империей и нацией. Модернистский проект и его традиционалистская альтернатива в национальной политике России, -1

Исследуя соотношение глобализации и интеграции, можно заключить, что и глобализация, и региональная экономическая интеграция есть проявление различных этапов объективного процесса развития общества под влиянием интернационально развивающихся производительных сил, имеющих одни и те же истоки – качественные скачки, взрывы в развитии производства и рынка, сопровождаемые изменениями в общественных отношениях и общественном сознании.[38] При этом региональная интеграция предстает как один из процессов глобализации, позволяющий в определенном географическом пространстве эффективнее организовать производственные процессы в условиях глобализации, и как ответ на вызовы глобализации – нарастающую уязвимость национальных государств и национальных экономик. «Регионализацию можно рассматривать … как защитную реакцию относительно отставших стран, защищающих свое хозяйство и его позитивную динамику от одного из направлений глобализации».[39] В частности, ответом России на угрозу превращения в предмет потенциальных вожделений, притязаний и экспансии является активное участие в процессах создания на просторах бывшего Советского Союза Единого экономического пространства, пространства, которое формируется государствами, имеющими общую историю, правовые традиции, а главное – общие экономические цели и интересы. При этом речь должна идти об обеспечении суверенитета государств, который служит первичным основанием для отражения интересов сообщества. Именно в нем по-прежнему в публичной и легальной формах выражены коренные интересы и воля наций и народов, в нем заложен источник правообразования.

Коллектив авторов, Правовые проблемы формирования межгосударственных объединений (на примере зоны свободной торговли и таможенного союза ЕврАзЭС), 2013

Так, возникновение первых очагов человеческой цивилизации связано с необходимостью осуществления совместной хозяйственной деятельности. Разнородные земледельческие общины в долинах Нила, Тигра и Евфрата, Инда, Хуанхэ были вынуждены развивать коммуникативные связи для регулирования разливов рек, создания ирригационных систем, обеспечения собственной безопасности. Для обитателей горных ущелий, напротив, в подобной коммуникации не было смысла, их специфические культуры консервировались, внешние воздействия имели формальный характер. Например, жители Северного Кавказа до наших дней сохранили родо-племенную социальную организацию (стоит вспомнить хотя бы влияние социальной роли тейпов в чеченском обществе), а в горном Дагестане жители практически каждого аула говорят на своем особом языке. Инокультурные влияния в этих регионах, будь то экспансия ислама или российско-советский вариант европейской цивилизации, не затрагивали основы культуры – систему ценностей и социальную организацию.

И. Н. Блохин, Журналистика в этнокультурном взаимодействии, 2013

Ратцель считал пространственную экспансию государств естественным природным процессом, подобным росту живых организмов. Он сформулировал несколько законов пространственного роста государств. В соответствии с ними классическая геополитика провозглашает неизбежность, естественность и целесообразность расширения государственной территории. Согласно такой теории, новое пространство благотворно влияет на государственный организм, являясь ценным источником, из которого государственное чувство черпает новые силы и ресурсы. Именно Ратцель ввел в научный оборот знаменитое понятие «жизненного пространства», ставшее затем одним из основополагающих терминов фашистской геополитики.

Г. А. Зюганов, Глобальное порабощение России, или Глобализация по-американски, 2011

«Уплотнение», «сжатие» культурных процессов привели к уменьшению, а порой и исчезновению пограничных зон как между различными культурами (элитарной и массовой, культурными традициями и новациями, культурой Востока и Запада), так и между людьми. Это приводит к тому, что на фоне ускоренного развития материальной культуры прослеживаются кризисные тенденции в культуре духовной, серьезные трансформации в сфере художественного творчества. Выстраивание модели динамики искусства в мировой культуре как единого процесса связано с глобализационными процессами: от полифоничности мультикультуролизма до унификационности прогрессивной теории. Б. М. Бернштейн считает: «Если принять мультикультуралистский принцип к исследованию проблем глобализации мира искусства, то процесс выглядит как экспансия западных культурных моделей и вытеснение всех других. Если же принять концепцию единства всемирно-исторического процесса (хотя бы в том виде, какой она получает в синергетической системе), то поглощение понятием искусства культур, которые в этой схеме образуют боковые ветви универсального исторического древа, «тупики эволюции», выглядит как частный случай глобализации прошлого, т.е. как ретроспективная глобализация».[14]

А. Ю. Демшина, Визуальные искусства в ситуации глобализации культуры: институциональный аспект, 2010

Надо отметить то, что мягкая сила культурной политики США действует в условиях реального противоречия, которое в мировой культуре в современном мире является существенным, оно формулируется не как конфликт между формирующейся глобальной культурой, связанной с деятельностью международных и транснациональных организаций, и самобытными культурами, а как конфликт между попытками экспансии одной культуры, которая имеет возможность использовать все современные технологии СМИ, и культурами самобытными. В данной ситуации не следует смешивать понятия «глобальная культура» и «унификация культуры», они являются разными, как и объективно действующие транснациональные мировые процессы, касающиеся всего человечества, и реальная политика, касающаяся «главных игроков», даже если она обоснована теоретическим проектами.

Сборник статей, Культура и мир, 2009

Культурные универсалии могли возникнуть различными путями. Так, по мнению П. Штомпки, они могли появиться параллельно в разных обществах как выражение универсальных потребностей людей, характеризующих социальную природу человека (сообщества людей) и способствующих выживанию в любых внешних условиях существования. Эту точку зрения подтверждают находки более или менее сходных орудий труда первобытного человека на его стоянках на разных континентах. Второй путь развития культурных универсалий – диффузия культурных и других ценностей, внедрение достижений одной культуры в другие посредством ее культурной экспансии или мирной коммуникации всех культур. В таком случае образцы, достижения одной культуры могут внедриться и укорениться в других культурах, что в конечном счете тоже может вести к универсализации данных достижений. Вероятно, в истории имели место оба пути в зависимости от конкретных обществ и обстоятельств культурного взаимодействия, поэтому процессы культурного обмена закономерны и объективны.

А. Н. Данилов, Социология, 2014

Если говорить о ситуации в России как многонациональной стране, то она во многом сходна с ситуацией в странах исламского мира. Россия – страна с многовековыми традициями коллективистической культуры. Принципы коллективной взаимопомощи, следования нравственным нормам Православия, Корана, приоритета целого над частным заложены в архетипах всех основных коренных народов России. Поэтому «слом» традиционной национальной жизни, ориентация российской власти на «встраивание» в систему глобального западного сообщества с присущим ему приоритетом индивидуалистических ценностей вызывает у подавляющей массы населения нигилистические умонастроения. На этой основе возникают противоречия между этническими группами по признаку «крови», социально-культурным и религиозным основаниям, так как в кризисных ситуациях именно эти параметры выступают на первое место в межэтнических взаимодействиях. Соответственно, русский этнос как государствообразующий становится основным «козлом отпущения» для других, ответственным, с их точки зрения, за все, что происходит в стране. Это питает сепаратистские настроения со стороны ряда этнокультурных групп, в том числе террористические тенденции внутри страны. Ситуация усугубляется тем, что и в составе русского этноса растет численность прослойки людей (особенно среди молодого поколения), убежденных в ущемленности русского народа, это проявляется в неадекватных реакциях части молодежи на экспансию этнической миграции, в росте ксенофобии и обострении противостояния по этническим признакам.

В. А. Соснин, Современный терроризм. Социально-психологический анализ, 2008

Раскрывая исторические истоки глобализации и ориентируясь на опыт взаимодействия между различными цивилизациями, В. Л. Иноземцев заключает, что глобализация – это не процесс становления единой цивилизации, разделяющей пресловутые «общечеловеческие» ценности, а процесс экспансии «западной» модели общества и приспособления мира к ее потребностям. То, что сегодня называют глобализацией, более точно может быть определено как вестернизация – явление универсальное по своему временному характеру и географическому охвату и представляющее собой модель технологического общества, управляемого из единого центра на основе единых принципов – от массового потребления до либеральной демократии с четким различием между «ведущим» и «ведомым», центром и периферией.

Я. С. Яскевич, Переговорный процесс в социально-экономической деятельности, 2014

Третий цивилизационный блок образуют НИС – новые индустриальные страны Юго-Восточной и Южной Азии («тигры») и другие страны. Источник их развития – внешний (вызов Запада) и внутренний (экономические проблемы, поражение некоторых в войне, перенаселенность на малой территории). В странах «другой» Америки и «другой» Европы, повторим, внутренний фактор неудовлетворенности возникает при сравнении с Западом, ибо с внутренней точки зрения постоянно идет процесс развития, заметный одному поколению. В азиатском регионе такой медленный прогресс обеспечен не был. Тип развития здесь является инновационно-мобилизационным. С одной стороны, активно используются западные технологии и инновации, с другой – мобилизующая сила традиции, коллектива, семьи, чувства общего дома. Темпы развития быстрые. Предпосылки – традиционные, в том числе и вековая привычка к труду. Развитие осуществляется на основе собственной идентичности. Образ будущего – развитие на основе собственной идентичности, стремление войти в семью народов как развитый, конкурентоспособный регион, который остается самим собой. Есть стремление к экономической экспансии в мире, но нет цивилизационного «вызова» в силу внутренней замкнутости, невозможности предложить остальному миру сложившийся здесь тип идентичности. Тип развития может быть назван как органически-неорганический, так и инновационно-мобилизационный.

В. Г. Федотова, Модернизация и культура, 2015

Война – это, как известно, не обязательно защита от вторжений извне. Будь так, история знала бы только оборонительные войны, а следовательно, не знала никаких войн вообще, потому что при отсутствии нападавших обороняться было бы не от кого. В свою очередь, военная экспансия не всегда диктуется только стремлением к приращению территориальных, вещественных и человеческих ресурсов. К этой мотивации нередко добавляется желание самим фактом военной победы легитимировать заимствование культурно инородных цивилизационных достижений более развитых стран: завоеванное и присвоенное легче приспособить к идентичности заимствующих. В данном случае война (или подготовка к ней) выступает стимулом и инструментом модернизации, что и проявилось неоднократно в истории России, обусловив во многом своеобразие ее развития. Вместе с тем, как показывает история не только России, война может быть и специфическим способом снятия внутренних проблем, в условиях мира обнаруживших свою неподатливость и неразрешимость, выявивших непрочность и хрупкость базового консенсуса и, соответственно, скрытые до того трещины социокультурного раскола.

И. М. Клямкин, История России: конец или новое начало?, 2008

Стадиальная теория Марра имела весьма актуальное значение в условиях борьбы с откровенно расистскими концепциями «науки» Третьего рейха. Отрицание сколько-нибудь существенной роли миграций и вообще внешних влияний сужали базу идеологической экспансии панарийцев и пангерманистов. Но, будучи правильной в противостоянии с расистской интерпретацией индоевропеистики, эта теория оказалась недостаточной в объяснении большого числа фактов. Эта теория вынуждена была закрывать глаза на внешние влияния, особенно на влияния опосредованные, не связанные с «материальным» скрещением разных этносов. Не учитывалась в должной мере также роль традиционных этнокультурных родственных связей, даже периодические «скачки» и «взрывы», менявшие облик этноса, представлялись однообразными в пространстве и времени.

А. Г. Кузьмин, Древнерусская цивилизация, 2013

Во-первых, это представление о мировой системе как подвижном образовании, состоящем из двух взаимодействующих подсистем – мир-экономики и межгосударственной системы национальных государств. При этом мир-экономика отождествляется с глобальным капитализмом, управляемым рыночными силами, а также специфическими отношениями производства и обмена. Что касается межгосударственной системы, то она, по мнению неомарксистов, на протяжении всей своей истории испытывает влияние двух противоположных тенденций – централизации и децентрализации. Первая означает гегемонию одной державы, в то время как для второй характерно приблизительное силовое равновесие («баланс сил»)[42]. Эти тенденции являются объективным следствием того, что все международные системы подчиняются в своем развитии «циклическим ритмам» и «регулярным процессам экспансии»[43], являющимся результатом непрекращающегося накопления и аккумулирования капитала в руках наиболее развитых государств. Как следствие, природа международного порядка определяется тем, какая из тенденций в наибольшей степени характерна для той или иной исторической эпохи.

А. Н. Богданов, Международный порядок, 2017

На самом деле китайская империя являет собой наиболее наглядный исторический пример территориалистской организации, которая никогда не попадала в ловушку перенапряжения, с чем Пол Кеннеди связывает окончательное крушение сменявших друг друга великих держав Запада. Наиболее загадочным с позиции строго территориалистской логики власти является не отсутствие экспансионистских устремлений в Китае династии Минь, а кажущийся безграничным экспансионизм европейских государств со второй половины XV века. Огромная выгода, которую европейские правительственные и деловые круги могли получить от установления контроля над торговлей в Азии и с ней, – это лишь часть объяснения. Тем не менее она не позволяет ответить на три тесно связанных между собой вопроса: 1) почему этот беспрецедентный экспансионизм начался именно тогда; 2) почему, несмотря на падение западных держав одной за другой, он беспрепятственно продолжался, пока почти вся поверхность земли не была захвачена европейцами; и 3) как это явление было связано с одновременным формированием и одинаково быстрой экспансией капитализма как мировой системы накопления и правления.

Джованни Арриги, Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени, -1

Как любому живому организму, государству присуща тенденция роста, которую Ф. Ратцель считает «всеобщей, универсальной тенденцией», естественной и необходимой для жизни. Рост или территориальная экспансия – необходимое условие расширения, а развитие контактов людей, обмен, торговля – прелюдия к установлению политического контроля над новыми территориями. Торговля и война – вот основные формы территориального расширения государства как живого и развивающегося организма, а активная завоевательная стратегия естественна и необходима.

Т. В. Карадже, Политическая философия. Учебник, 2017

Планетарный дуализм «Морской Силы» и «Сухопутной Силы» ставил Германию перед проблемой геополитической самоидентификации. Сторонники национальной идеи, а Хаусхофер принадлежал, без сомнения, к их числу, стремились к усилению политической мощи немецкого государства, что подразумевало индустриальное развитие, культурный подъем и геополитическую экспансию. Но само положение Германии в Центре Европы, пространственное и культурное Mittellage, делало ее естественным противником западных, морских держав Англии, Франции, в перспективе США. Сами «талассократические» геополитики также не скрывали своего отрицательного отношения к Германии и считали ее (наряду с Россией) одним из главных геополитических противников морского Запада. «Евразию невозможно задушить, пока два самых крупных ее народа немцы и русские всячески стремятся избежать междоусобного конфликта, подобного Крымской войне или 1914 году: это аксиома европейской политики»5.

Е. П. Шульга, Современная политическая карта мира, 2014

Важнейшим объектом духовной экспансии является культура. Культура нации, народа, общества всегда была объектом деструктивного воздействия противоборствующих сторон. Культура выступала и выступает важным слагаемым могущества страны. Даже самые тяжелые поражения в войнах, территориальные потери, расчленение этноса не ведут напрямую к уничтожению народа. Народ, нация живы, пока жива культура. А потеря национальной культуры (языка, фольклора, литературы, письменности, образа жизни, традиций, исторической памяти и т. д.) в конечном счете приводила к исчезновению народа.

Коллектив авторов, Культурология. Учебник для военных вузов, 2017

Первая – принудительно-вынужденная модель, которая характерна для периода массовой колонизации. Хотя по своему демографическому составу европейская миграция была довольно пестрой, а в географическом плане носила сложный и неравномерный характер, в ней можно усмотреть массу основных элементов того процесса, который Альфред Кросби назвал биологической экспансией Европы, – перемещения европейских народов, флоры, фауны и микробов в Америку и Океанию, т. е. в те части света, которые в течение тысячелетий находились в экологической и социальной изоляции от Европы.[42] Она соответствовала потребностям имперских центров Западной Европы в создании и развитии колониальной системы. Именно на этот период пришлись расцвет «дальней» торговли и открытие глобальных линий связи. Из-за создания новых капиталистических рынков и развития цивилизации в Новом Свете большое количество европейцев было вынуждено покинуть Европу и перебраться в Америку и Африку, чтобы управлять новыми колониями. Основные маршруты торговли и колонизации пролегли между Западной Европой, западным побережьем Африки и Америкой. Перемещение товаров и оружия из Европы в Африку, африканских рабов в Америку, сырого хлопка и сахара из Америки обратно в Европу образовали некий трансатлантический треугольник.

Т. Н. Балашова, Конституционно-правовые проблемы формирования миграционной политики, 2011

Говоря от имперском типе политической организации общества, Д.М. Фельдман выделил следующие его черты: «обширная территориальная основа; сильная централизованная власть; стремящиеся к экспансии элиты; асимметричные отношения господства и подчинения между центром и периферией; разнородный этнический, культурный и национальный состав; наличие общего политического проекта, стоящего как бы над интересами конкретных групп». Но анализ Д.М. Фельдмана имеет явно негативный налет, хотя и включает попытку предложить составные элементы империи как явления. Кроме того, весьма неясной остается характеристика отношений между центром и периферией как отношений асимметричного господства и подчинения. Между центром и регионами не может не быть отношений власти и подчинения. А что означает тогда «симметричное» господство и подчинение в этих отношениях? И для А. Рибера империи – это «государственные устройства, в которых одна этническая группа устанавливает и сохраняет контроль над другими этническими группами в границах определенной территории».

С. Н. Бабурин, Новая русская империя, 2013

Теории «империализма» объясняют, что доминирование развитых стран над неразвитыми территориями – результат различий в экономическом и технологическом уровнях и силовых возможностях. Различные версии таких теорий предлагают свои объяснения причин экспансии развитых стран, но эти причины – всегда результат невозможности справиться с последствиями постоянных технологических инноваций и их результатами для соответствующих обществ.

Иосиф Дискин, Кризис... И все же модернизация!, 2009

Вопрос этот не так однозначен, как может показаться на первый взгляд. С одной стороны, как и любой другой объект, империя не видна «изнутри»: большая часть теоретических моделей «империи» возникает накануне или после ее распада, с позиции «извне». Подобно господину Журдену, который не задумывался о том, что он разговаривает «прозой», большинству обитателей империи не приходится размышлять о специфике окружающего их общества как империи: достаточно знать, что во главе страны стоит император и страна их официально зовется империей. С другой стороны, чтобы осознать эту «невидимость» и несамоочевидность империи как исследовательскую проблему, современные историки должны отдавать себе отчет в том, что имеют дело не с реальной «вещью», а с контекстуально обусловленным конструктом. Где находится империя, когда ее никто не видит? Что толку в «объективной» реконструкции структурных отношений господства и подчинения или политики территориальной экспансии, если те же самые структуры и политику можно найти в любой другой форме политического устройства – во все эпохи?

Коллектив авторов, Изобретение империи: языки и практики, 2011

Постоянная потребность в притоке колониального сырья, других ресурсов, человеческих мозгов, наконец новых территорий и рынков сбыта является важнейшим побудительным стимулом западной колониальной экспансии. Этот процесс остановить невозможно, его остановка означает смерть для Запада. Америка об этом четко заявляет в своей Стратегии национальной безопасности.

А. И. Зубков, Геополитика и проблемы национальной безопасности России, 2004

Дальнейшая рационализация культуры сущностно обедняет жизненный мир, приводит к расщеплению науки, морали и искусства, выпадению из традиции. Поэтому проект модерна как масштабного обустройства общества, который сформировался в XVIII в. (проект Просвещения) и предполагал рост научного знания, поиск универсальных основ морали и права, освобождение искусства и практическую реализацию открывавшегося в их рамках потенциала для решения социальных и человеческих проблем, связанных с установлением власти над природой, углубленным пониманием мира и человека, нравственным совершенствованием, созданием справедливых общественных институтов и достижением счастья людей, оказался незавершенным. События XX и начала XXI в. развеяли оптимистические проекты Просвещения. Как следствие этого сам модерн пребывает в состоянии внутреннего расщепления. И это не только оставшиеся от настойчивых притязаний разума осколки воззрений прошлого, но и обнаружившая себя тенденция к устойчивой фрагментации целостности жизненного мира. Его трансформации в обществе модерна определяются безграничной экспансией целерациональности, отождествленной с разумом в целом.

О. А. Романов, Социальная философия, 2013