Полемика

Поле́мика (от др.-греч. πολεμικά «военные дела, военное искусство» от πολέμιος «противник; вражеский, враждебный») — разновидность спора, для утверждения своей точки зрения по обсуждаемому вопросу в политической, философской, литературной или художественной сферах. Другими разновидностями спора являются прения и дискуссия.

Наряду с дискуссией полемика является одной из наиболее распространённых форм спора. С дискуссией её сближает наличие достаточно определённого тезиса, выступающего предметом разногласий, известная содержательная связность, предполагающая внимание к аргументам противной стороны, очерёдность выступлений спорящих, некоторая ограниченность приёмов, с помощью которых опровергается противная сторона и обосновывается собственная точка зрения.

Вместе с тем полемика существенно отличается от дискуссии, целью которой являются прежде всего поиски общего согласия, того, что объединяет разные точки зрения. Основная задача полемики — утверждение одной из противостоящих позиций. Полемизирующие стороны менее, чем в дискуссии, ограничены в выборе средств спора, его стратегии и тактики. В полемике может применяться гораздо более широкий, чем в дискуссии, спектр корректных приёмов. Большое значение имеют, в частности, инициатива, навязывание своего сценария обсуждения темы, внезапность в использовании доводов, выбор наиболее удачного времени для изложения решающих аргументов и т. п.

Хотя полемика и направлена по преимуществу на утверждение своей позиции, нужно постоянно помнить, что главным в споре является достижение истины. Победа ошибочной точки зрения, добытая благодаря уловкам и слабости другой стороны, как правило, недолговечна, и она не способна принести моральное удовлетворение.

В полемике, как и в споре вообще, недопустимы (нечестны) некорректные приёмы: подмена тезиса, аргумент к силе или к невежеству, использование ложных и недоказанных аргументов и т. п.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Вполне возможно, эта работа не свободна от тех или иных недочетов. Но, во-первых, их критический разбор не входит в нашу задачу, а, во-вторых, и это главное, ее достоинства, конечно же, значительно перевешивают возможные упущения. Убежден, что монография В. Е. Квашиса привлечет внимание широкого читателя, найдет живой отклик не только среди юристов. Она не в последнюю очередь адресована тем, в чьей компетенции принятие решений в деле определения стратегии уголовной политики. Написанная преимущественно на материале зарубежных стран, различных по своим социально-экономическим, культурным, историческим и политико-правовым параметрам, она нужна российским ученым и политикам, поскольку привносит в дискуссию о смертной казни то, чего в ней было явно недостаточно. А факты, как известно, вещь упрямая. Оперировать ими намного сложнее, чем вести эмоциональную, но по сути схоластическую, дискуссию. Публикация этой фундаментальной книги, конечно, не поставит точку в многолетней полемике, но, я уверен, придаст ей новый импульс и новый вектор.

В. Е. Квашис, Куда идет смертная казнь, 2011

Мы не считали нужным вступать в прямую полемику с представителями отечественного почвенничества, ограничившись по ходу изложения лишь отдельными критическими замечаниями общего характера. Но идеологически книга направлена прежде всего против них, а именно – против их понимания «государственничества» как реанимации авторитарной политической традиции. Их попытки обосновать необходимость такой реанимации выглядят в наших глазах и внеисторичными, и внесовременными. Для читателей же, которые нашу критическую позицию при чтении не уловят, а также для тех, кому она покажется недостаточно аргументированной, мы написали заключение, полностью посвященное идеологии современного почвенничества. Но этот единственный в книге полемический раздел имеет и другое предназначение. В нем представлены дополнительные аргументы, обосновывающие актуальность того, что изложено в предыдущих разделах.

Игорь Яковенко, История России: конец или новое начало?, 2008

Переходы от одной идеологии к другой, мутации известных идеологий, появление причудливых гибридных форм наблюдались в разное время и в истории разных стран. Но этот феномен остался непроясненным до настоящего времени или даже запутанным. Причиной этого является то, что споры об идеологиях – их возникновении, соотношении между собой и воздействии на общество – практически никогда не свободны от идеологических преувеличений. Они ведутся идеологами и преследуют политическую цель – сохранить тот или иной миф, придать ему новые жизненные силы, отстоять его в полемике с оппонентами. Вопрос об идеологиях современного общества – тема, изучение которой менее всего соответствует научному идеалу свободы от оценки. В феномене идеологии, возможно, более чем в каком-либо другом явлении духовной жизни современного общества, оказывается невозможным позитивистское разделение факта и оценки, поскольку сама оценка становится фактом интеллектуальной и политической действительности, оказывая мощное влияние на массовое сознание и интерпретацию им значительного числа других, более нейтральных фактов. В результате ожесточенность идеологических споров соответствует неопределенности (часто сознательной) самого понятия идеологии и составляющих ее элементов.

Андрей Медушевский, Социология права

Статья А. Рубинштейна, посвященная социальному либерализму, тоже представляет собой критику методологического примитивизма, но исходит от человека, принадлежащего к экономическому сообществу и адресована не экономическим империалистам, а экономистам, исповедующим, по словам Рубинштейна, классический либерализм. Замечу сразу же, что в определении своих идейных противников Рубинштейн не вполне точен. Современный либерализм слишком многообразен, чтобы его можно было просто разделить на «классический» и «социальный». Реальные оппоненты Рубинштейна – не «классические» либералы, а представители радикального либерализма, то есть либертарианцы. Возможно, конечно, что в экономическом сообществе высказывания П. Самуэльсона и Р. Масгрейва, служащие Рубинштейну объектами полемики [Рубинштейн, 2012, с. 17], принято относить к «классически» либеральным. Но по строго идеологическим критериям иначе как либертарианскими их назвать нельзя. Кроме того, за пределами либертаринского сообщества – в кругу «классических либералов», таких, например, как Ф. фон Хайек, – значительная часть позиций Рубинштейна вообще не будет оспариваться. Несколько подробнее о взглядах фон Хайека речь пойдет позже.

Сборник статей, Социальный либерализм, 2016

При одностороннем изменении редакции Никео-Константинопольского Символа веры Рим впервые допустил жесткое и некорректное выражение своей позиции по важному догматическому вопросу, как минимум, в небесспорной (даже с учетом отсутствия тогда полемики с Востоком) его трактовке. По сути, одобрение изменения Символа веры со стороны папства стало демонстрацией явно выраженного намерения усвоить бесспорный приоритет не только в административных, но и в вероучительных вопросах при полном пренебрежении соборным принципом бытия Вселенской Церкви.11

А. В. Коновалов, Запад и западное христианство на рубеже тысячелетий, 2011

Показательно, что в статье можно встретить высказывания Корнилова конкретно против Челпанова, но высказываний Челпанова конкретно против Корнилова нет. Челпанов и Корнилов оцениваются не в ходе полемики, не в сравнении и сопоставлении между собой, а по отдельности. Смирнов с точки зрения своего времени вначале дает оценку взглядам Корнилова, а затем – Челпанова. Общий, неконкретный подход к дискуссии и ее результатам виден в статье Смирнова в словах о том, что «позиция Челпанова была разоблачена», «Челпанов сложил оружие» и т.д.

С. А. Богданчиков, Происхождение марксистской психологии, 2014

Важнейшим фактором устойчивости социального организма является такая форма его организации, как государство. Не случайно наука самых разных направлений рассматривала возникновение государства как своеобразный венец всего доисторического периода, как некую цель, к которой якобы стремились все народы. В нашей литературе отголосок таких представлений проявляется в своеобразной полемике по вопросу о времени возникновения тех или иных государств (у славян, германцев, народов Кавказа и Средней Азии и др.). Вместе с тем в работах, рассматривающих сущность государства, делается акцент на негативных сторонах его функционирования в классовом обществе: подчеркивается его репрессивное назначение в отношении основного класса производителей. Столь противоречивые и несогласованные оценки возникают иногда и на страницах популярных изданий, а также учебных пособий, причем не всегда это противоречие как-либо объясняется. Между тем для рассмотрения вопроса происхождения как раз одного из крупнейших государств Средневековья совершенно необходимо не просто оценить положительные и отрицательные слагаемые этого явления, но и представить роль его в общем процессе развития очерченного им региона.

А. Г. Кузьмин, Древнерусская цивилизация, 2013

В итоге мы пришли к выводу, что наиболее целесообразным будет представить здесь максимально полно тексты какой-либо одной или двух фокус-групп, а не создавать мозаику коротких фрагментов. Исходя их таких соображений, мы остановились на дискуссиях, которые в наибольшей степени отразили проблемы, вопросы и суждения, звучавшие в ходе других подобных обсуждений, состоявшихся в рамках исследования. Участники диалогов, обмена мнениями, полемики и дебатов, публикуемых в данной работе, естественным образом стали соавторами этой книги. Поскольку отдельно взятая дискуссия не может точно соответствовать структуре вопросов, собранных на основе обобщения всего материала фокус-групп, то и перечень тем, на которые удалось разделить текст всей публикуемой беседы, отличается от обобщенной структуры обсуждений, показанной в таблицах 2, 3, 4 и в сводном тематическом перечне.

Г. И. Марасанов, Психология в организационном консультировании, 2009

Противоречивое отношение зарубежных психологов к психоаналитическим концепциям 3. Фрейда заслуживает самого пристального внимания со стороны отечественных исследователей, поскольку оно как нельзя лучше позволяет обнажить перипетии развития психологической мысли в странах Запада. Однако этому должно быть посвящено специальное исследование, обстоятельно раскрывающее суть содержательной полемики, связанной с пониманием тонкостей и нюансов психоанализа. В рамках данного материала достаточно, как мне представляется, подчеркнуть, что двойственность в оценке психоаналитических идей сохраняется и по сей день несмотря на то, что за последние два десятилетия зарубежными учеными неоднократно предпринимались попытки верификации различных концептуальных положений, в свое время высказанных 3. Фрейдом в виде исходных гипотез и интуитивных предположений.

В. М. Лейбин, Психоаналитические идеи и философские размышления, 2017

В психологической литературе термин «детерминизм» используется повсеместно и в наши дни для обозначения интегрального взаимодействия внешних и внутренних факторов как регуляторов («детерминант») поведения человека. Так, А. Бандура выделяет «реципрокный детерминизм»[146]. В советское время полемика о детерминизме или вокруг него приобрела особенно острый характер во второй половине XX в. Этому способствовали некоторые внутринаучные обстоятельства того времени, а еще в большей степени – вненаучные. Во-первых, Т. Д. Лысенко в борьбе, как он говорил, с «морганистическим хаосом случайных, разорванных явлений» выдвинул тезис, можно сказать, платформу: «Наука – враг случайности»[147]. Во-вторых, детерминизм отождествлялся многими с причинностью, с однозначным выводом, что беспричинных явлений в мире не существует. В-третьих, разгоралась «холодная война» и «противник» настойчиво бил в весьма чувствительную точку, а именно в экономический детерминизм. Требовалась идеологическая защита, поскольку отказаться от этого вида детерминизма представлялось невозможным из-за опасений разрушить целостность учения.

С. А. Шавель, Перспективы развития социума, 2015

Излагаемые в этой работе выводы и предложения были предметом публичной защиты. Самые интересные вопросы, замечания и ответы на них изложены в последнем разделе – Послесловии. Хотя в научных работах не принято вводить подобный раздел, автор посчитал его необходимым для более глубокого разъяснения отдельных положений, которые вызвали оживленную полемику. В этом случае нет необходимости приводить фамилии тех, кто ставил вопросы и приводил аргументы, свидетельствующие о возможно ином решении той или иной проблемы, которая обсуждается в рамках предложенной работы. Эти вопросы могли возникнуть и у Вас, уважаемый читатель, при прочтении этой книги, и отвечать я буду именно Вам.

А. С. Барабаш, Публичное начало российского уголовного процесса, 2009

А) Модель открытого произведения воспроизводит не предполагаемую объективную структуру произведения, а структуру отношения к нему потребителя; форма поддается описанию только в той мере, в какой она порождает порядок собственных истолкований, и вполне ясно, что, действуя согласно этому постулату, мы отходим от строгого объективизма, характерного для ортодоксальных структуралистских течений, которые считают возможным анализировать только означающие формы, не принимая во внимание изменчивую игру означаемых, какую разворачивает перед нами история. Если структурализм претендует на то, что может анализировать и описывать произведение искусства как «кристалл», как чистую означающую структуру вне истории ее истолкований, тогда прав Леви-Стросс в своей полемике с «Открытым произведением» (например, в интервью, которое ученый дал Паоло Карузо для «Паэзе сера – Либри» 20 января 1967 г.): «наше исследование не имеет ничего общего со структурализмом».

Умберто Эко, Открытое произведение. Форма и неопределенность в современной поэтике, 1962

В то самое время, когда те, кто воображают себя представителями своих цивилизаций, противостоят друг другу, они представляют себе другого соответствующим стереотипу Массового Иного, описанному выше Градиным. Возможно, возникнет некоторая полемика, но в подобных обстоятельствах не может быть реального диалога.

Мухаммад Легенгаузен, Современные вопросы исламской мысли, 1999

Сегодня, несмотря на периодически обостряющуюся полемику, все больше ощущается необходимость тесного взаимодействия философии истории и собственно истории в решении этих и других задач. Мешают этому в первую очередь претензии обеих отраслей гуманитарного знания на главенствующую роль в теоретическом осмыслении исторического процесса. Еще в 1960-е годы философы застолбили за собой преимущественное право теоретического осмысления исторических процессов, мотивируя это тем, что «история, в конечном счете, имеет тот смысл, который ей приписывает философия» (cм., например: [Арон, 1960. С. 120; Gardiner, 1965. P. X–XI]).

И. Б. Орлов, «Человек исторический» в системе гуманитарного знания, 2012

Другой пример научного видения. «Новое понимание сущности доказательств» – такое название дал одной из своих научных статей Р. В. Костенко. Суть предложенной автором «новизны» нам удалось усмотреть лишь в том, что в дефиницию доказательств в уголовном процессе им предлагается включить не только признаки относимости и допустимости содержащихся в соответствующих источниках сведений, но также их достоверность и достаточность13. Не вступая в детальную полемику по представленному мнению, хотелось бы лишь заметить: в анализируемое понятие Р. В. Костенко совершенно напрасно включены категории, составляющие содержание проверки и использования доказательств. Не вызывает сомнения, что достоверность и достаточность доказательств – необходимые атрибуты деятельности по принятию ключевых процессуальных решений, однако понятие доказательств их не поглощает. Хоть так, хоть эдак, но рассуждая подобным образом, мы невольно должны будем прийти к ошибочному выводу о том, что до принятия принципиальных процессуальных решений никаких доказательств в уголовном производстве, в общем-то, и нет.

Коллектив авторов, Уголовный процесс современной России, -1

Весь ХХ век наполнен полемикой сторонников и противников русской революции, а главная тема – идея социальной справедливости, определявшая (в ее коммунистическом понимании) содержание этики, институтов и политики государства. Революция породила социальный миф – т. е. не подлинную, а изобретенную историю происхождения государства, основанную не на знании, но на вере. Мифологическое сознание в отличие от конструкций, выработанных эмпирическим мышлением и критическим разумом, выражает не знание, но систему символов, принимаемых на веру. Миф как символическое явление, говорит Э. Кассирер, становится мистерией: «его подлинное значение и его подлинная глубина заключается не в том, что он выражает своими собственными фигурами, а в том, что он скрывает». Мифологическое сознание, подобно шифрованному письму, «понятно только тому, кто обладает необходимым для этого ключом, т. е. тому, для кого особые содержательные элементы этого сознания в сущности не более, чем конвенциональные знаки для “иного”, в них самих не содержащегося»[1]. Отсюда необходимость толкования мифов – выявления их скрытого смыслового содержания, будь то теоретического или морального. Подобная работа должна быть последовательно проведена в отношении революционного мифа, если мы хотим не просто регистрировать содержание, но понять его смысл. Распространение и длительное существование революционного мифа объясняется тем, что он стал основой советского государства, направленно формировавшего социальный заказ по его поддержанию на всем протяжении своего существования. Содержание мифа определялось постулатами утопической коммунистической (марксистско-ленинской) идеологии, структура была вполне логична (во многом соответствуя структуре религиозного мифа), а функция очевидна – поддержание легитимности однопартийной диктатуры. Динамика развития революционного мифа корректировалась внешними и внутренними системными вызовами.

А. Н. Медушевский, Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке, 2017

Статья М. Б. Велижева посвящена истории представлений об «особом пути» в 1830?е годы, в период формирования официальной национальной идеологии. В центре исследовательского фокуса находятся концепции исторического развития России, сформулированные во второй половине 1836 года, когда в печати появляется первое «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева. Само словосочетание «особый путь» участниками дискуссии не употреблялось, однако концепция «особого пути» или метафорика «пути» в дебатах явно присутствовала. Отметим, что речь идет о специфической полемике – не публичном споре интеллектуалов, а о скрытом, но яростном столкновении между идеологами николаевского царствования – митрополитом Московским и Коломенским Филаретом (Дроздовым), министром народного просвещения С. С. Уваровым и начальником III отделения А. Х. Бенкендорфом. В юбилейный для правления Николая I год каждый из идеологов сформулировал свою версию истории России, фактически развив одну из составляющих уваровской триады – «православие – самодержавие – народность», которая, таким образом, обнаружила внутренний полемический потенциал. Именно в этом контексте и публикуется первое «Философическое письмо» Чаадаева – текст, ставший классическим и радикальным выражением концепции «особого пути» и послуживший начальным пунктом длительной дискуссии, актуальной и по сей день.

Сборник, «Особый путь»: от идеологии к методу, 2018

Дореволюционное русское богословие, которое нередко принято пренебрежительно называть “схоластическим” или “школьным” и оценивать как нагляднейшее проявление “западного пленения”, коему противопоставляются «исконные» софиология, «богочеловечество», «русский космизм» и прочее, вполне соответствовало стандартам западной рациональной теологии. Об этом свидетельствуют фундаментальные курсы по “умозрительному”, “основному” или “апологетическому” богословию профессоров наших духовных академий В. Д. Кудрявцева-Платонова, Н. П. Рождественского, П. Я. Светлова, В. И. Добротворского, Д. А. Тихомирова, С. С. Глаголева и других, в которых даже большее место, чем в современной им европейской апологетике, уделялось полемике с натуралистическими концепциями происхождения религии[5]. После октябрьских событий линия преемственности на семь-восемь десятилетий практически прервалась, а то, что претендовало на замещение того, что было, никак не соответствует утраченным стандартам[6]. Поэтому остается надеяться, что серьезное изучение современной англо-американской философской теологии может быть стимулом для возобновления этой утраченной к настоящему времени преемственности. То, что это не может быть делом быстрым, не нуждается в пояснении, но с чего-то начинать надо, и этим «чем-то» должно быть знакомство с уровнем современных дискуссий.

Дэвид Брэдшоу, Аристотель на Востоке и на Западе. Метафизика и разделение христианского мира, 2004

Ученый публикует ряд важных работ, свидетельствующих о повороте его интересов от социолого-правовой проблематики к проблемам общей социологии и о смене метафизических и феноменологических приоритетов его концепций в пользу своеобразно понимаемого эмпиризма[460]. В этом плане интересна полемика Гурвича с Ж.-П. Сартром[461]. Положительными сторонами его диалектической концепции Гурвич считает понимание диалектики как реального движения тотальностей, как сферы социального мира и исключение ее из мира природы. Но, несмотря на эти и другие достоинства, Гурвич полагал, что концепция Сартра направлена на апологию индивидуального существования и опирается на заранее заданные концептуальные рамки «диалектического разума», законы которого Сартр пытается вывести в духе традиционного картезианского рационализма. Гурвич заключает, что «усилие, предпринятое Сартром для синтеза экзистенциализма, Гегеля и Маркса, в его теории диалектического разума закончилось провалом» из-за неспособности придать диалектике действительно динамичный характер[462]. В свою очередь Сартр обвинял социологию Гурвича в механицизме, в частности в создании механистической классовой концепции[463]. Тем не менее некоторые критики отмечали сходство изначальных позиций двух мыслителей, говоря о социологии Гурвича как об «экзистенциалистской»[464].

М. В. Антонов, Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича, 2013

В начале 1950-х гг. во французской компаративистике намечается поворот от традиционного для сравнительно-исторического литературоведения изучения контактов между различными национальными литературами и их взаимовлияний к исследованию образа иной страны, ее народа и культуры, каким он складывается и существует в инонациональном литературном сознании. Зачинателем этого «переворота» стал французский литературовед-компаративист Мариус Франсуа Гийяр, автор книги «Сравнительное литературоведение» (1951). Гийяр вступает в полемику с американскими компаративистами, сосредоточившимися на изучении литературных влияний. «Изучение влияний часто обманчиво и разочаровывает», – писал Гийяр[45]. Ученый полагал, что когда речь идет о конкретном писателе, изучение того, кто из иностранных авторов привлекал его внимание и оказал на него влияние, может быть плодотворным, поскольку «описать круг литературных предпочтений писателя значит отчасти описать его самого»[46]. Однако когда предпринимаются попытки выявить влияние целой национальной литературы на другую, то здесь неизбежны спекуляции, произвольные построения, так как для честного наблюдателя нация и национальная литература – слишком сложное образование, не редуцируемое к простому единству «Чем больше социальная группа, в сознании которой формируется образ той или иной страны, тем больше опасность упрощения этого образа, сведения его к схеме, карикатуре»[47]. Вывод, который делает Гийяр: «Не будем больше прослеживать и изучать иллюзорные влияния одной литературы на другую. Лучше попытаемся понять, как формируются и существуют в индивидуальном или коллективном сознании великие мифы о других народах и нациях… В этом залог обновления компаративистики, новое направление ее исследований»[48].

Коллектив авторов, Россия в литературе Запада, 2017

Принцип свободы и равенства не сводился только к отказу от взимания платы, но в целом определял духовную атмосферу в платоновской школе, являясь регулятором межличностных отношений. В Академии царил дух свободомыслия и совместного творчества, а потому среди учеников Платона мы не найдем таких, которые бы слепо следовали идеям своего учителя. Более того, там существовали разногласия по поводу существенных аспектов платоновской философии. Дух сотворчества предполагал не только согласие, но и борьбу мнений, напряженную полемику, в которой их объединяло совместное стремление к Благу. К организационным принципам Академии, во многом предопределившим ее долгожительство (платоновская школа просуществовала более 1 тысячи лет) следует отнести знаменитые академические свободы – свободу творчества, критики и дискуссии.

И. Б. Романенко, Педагогическая антропология в зеркале философии, 2017

Конечно, нельзя и незачем спорить с тем, что после Лейбница творческое движение в немецкой философии надолго застыло. Университетская философия сама определяла себя как «школьную метафизику»; ее главные фигуры, такие как Хр. Вольф, Ф. Хр. Баумейстер, А. Г. Баумгартен и др., были формалистами – систематиками; а фигуры меньшего ранга в течение почти всего 18 в. с успехом добивались и добились того, что «профессорская философия» вплоть до наших дней стала синонимом скверной и засушенной философии. Но есть и другая сторона. То, что здесь подвергалось засушиванию, было освоенною неплохо базой классической европейской традиции, с особым вниманием не только к Аристотелю и Лейбницу как Альфе и (на тот момент) Омеге традиции, но также и к Декарту, поворотная роль которого полностью осознавалась. Засушивание не было и сведением к примитиву – явное доказательство чему в том, что начиная великое предприятие своих «Критик», Кант мог опираться на «Метафизику» Баумгартена. «Школьная метафизика» сохраняла – и предоставляла питомцам школы – не столь плохой уровень познаний, эрудиции и концептуальной культуры, меж тем как сама «школа» являла собой профессиональное сообщество с развитой инфраструктурой и активными внутренними контактами; философская переписка, обмен мнениями по актуальным вопросам, профессиональная полемика входили в нормы жизни сообщества.

С. С. Хоружий, Фонарь Диогена, 2010

При этом динамика полемики была следующей. Л.В. Черепнин в рецензии на докторскую диссертацию и вышедшую на ее основе монографию И.Я. Фроянова выразил сомнения в возможности связать взгляд последнего на социально-экономический строй Древней Руси с политической надстройкой. Как бы принимая вызов, И.Я. Фроянов ответил монографией 1980 года. Однако у его оппонентов в арсенале хранился еще один неотразимый, как они считали, аргумент. Его и применил В.Т. Пашуто в своей разгромной рецензии на монографию И.Я. Фроянова. Доказывая «несостоятельность» выводов последнего о дофеодальном характере древнерусского общества, он, помимо прочего, заявил: «Раннефеодальное право было санкционировано христианской, т. е. феодальной церковью, о политической роли которой И.Я. Фроянов также хранит молчание. Или, быть может, он полагает, что принятие христианства Русью не имеет отношения к ее феодализации и представляет собой волевой акт покаявшегося в грехах великого князя Владимира?»13. Как видим, для В.Т. Пашуто понятия «христианский» и «феодальный» являются синонимами, а крещение Руси а priori свидетельствует о ее феодальном характере.

И. Я. Фроянов, Загадка крещения Руси, -1

В то же время повсеместное распространение утопии в СССР сталинского и хрущёвского периода позволяет предположить, что причиной расцвета утопии является не столько мнимототалитарный характер общества, сколько его высокая идеологизированность. При этом утопии советских фантастов не лишены полемики, не только с западными мыслителями, но и с отечественными коллегами. Все они являются индивидуальными моделями будущего, призванными воплотить в образах политическую систему, в неизбежности создания которой ещё нет сомнений, но которая в работах К. Маркса и В. Ленина описана достаточно схематично.

Ю. С. Черняховская, Братья Стругацкие. Письма о будущем, 2016

Естественно, обсуждение религиозного терроризма не может упустить из вида деятельности организации Аль-Каида и ее сторонников. Чтобы понять поляризованную идеологию, язык и действия Аль-Каида, необходимо проанализировать пространные высказывания и полемику, «озвученные» бен Ладеном и его сообщниками, включая его «Декларацию джихада против Соединенных Штатов» (см., например: Atwan, 2006; Mohamedou, 2007; Rabasa, 2006).

В. А. Соснин, Современный терроризм. Социально-психологический анализ, 2008

Следующий шаг – это обработка данных. Огромный материал по теме, например мотивации (данные статистики, результаты опросов, анализ нормативно-правовых документов и др.), также требует отнесения к ценности. М. Вебер в полемике с Э. Майером отмечал, что ценности «могут служить мерилом отбора фактов и определять направление… исследования»[188]. Отнесение к ценности как мерило отбора фактов означает, что факты анализируются не только количественно (по их сумме, распространенности, повторяемости и пр.), но и по их значимости. В этом смысле и один единственный факт – случай, событие – может оказаться более значимым, чем вся статистика.

С. А. Шавель, Общественная миссия социологии, 2010

• Не ограничен ли кругозор автора старыми работами? Если нет исследований, написанных в последние десять-двадцать лет, это тревожный знак. (Бывает, конечно, что исследование касается очень узкой проблемы, по которой последняя научная работа написана давно, но это редкий случай.) Это может означать, что в работе не отражены новые факты и знание новых аргументов, высказанных за последние десятилетия. Скажем, если тема «Закон и Евангелие» обсуждается без учета полемики, возникшей в связи с трудами таких авторов как Д. Флуссер, Г. Вермеш и Дж. Кроссли, это может предвещать серьезный изъян в исследовании.

Г. Г. Ястребов, Работа с научной литературой по Новому завету (новозаветная библеистика), 2017

Лев Александрович Тихомиров родился 19 января 1852 года на Кавказе (город Геленджик) в семье врача, принадлежавшего к потомственному священническому роду. Свое детство он характеризовал как время неосознанной христианской религиозности и безотчетной любви к России, подчеркивая молитвенную набожность и восхищение перед Родиной в качестве основ своего детского мироощущения. С ростом познавательной активности ребенка эти основы начали подвергаться постепенному разрушению, поскольку все приобретаемые знания были направлены против них. Разрушению детского мироощущения способствовала и ранняя привычка Л. А. Тихомирова к рассуждению, из-за которой он не мог принять на веру то или иное положение, а считал необходимым его дискурсивную проверку, несмотря на то, что для подобной проверки приобретенные знания были явно недостаточными. В Керченской гимназии любимым автором Л. А. Тихомирова стал Д. И. Писарев. Восторгаясь хлесткостью его полемики, Л. А. Тихомиров постепенно начал запоминать его слова и идеи, что привело к полному уничтожению детского мировосприятия, от которого остались только поэтические грезы. В высших классах гимназии Л. А. Тихомиров уже имел вполне революционные убеждения, выработанные под воздействием внешней среды, в которой он мог почерпнуть только сознательное обоснование революционной идеи как основного фактора и неизбежного этапа развития человечества, совершенно вытеснившей у него детскую религиозность и патриотизм.

С. В. Посадский, Лев Александрович Тихомиров: философско-культурологические искания, 2009

Таким образом, этот порочный круг образуется от прямого конфликтного столкновения двух вредоносных сущностей, функционируя в рамках обратимого манихейского мифа. Но можно ли выйти из этого круга? Избежать симметричных стигматизаций, усиления полемики? Из круга можно выйти, только зная его. Такова наша гипотеза. Гипотеза, восходящая к традиции Спинозы.

Пьер-Андре Тагиефф, Протоколы сионских мудрецов. Фальшивка и ее использование, 2011

Это весьма прискорбно. Многое действительно ценное затирается суетой мысли и зрящной поверхностной полемикой (суесловием). История знает примеры воистину классических инновационных прорывов, которые не были не то что оценены по достоинству, а даже просто замечены современниками, как говорится, в упор. Среди ярких примеров – научная судьба Уильяма Годвина (1756–1836) и его «Исследования о политической справедливости и её влиянии на всеобщую добродетель и счастье» (1793)[25].

Г. Я. Ракитская, Основные труды. Том 1. Идеология последовательного (революционного) гуманизма. Теория общества и хозяйства, 2017

Третий этап эволюции Абхидхармы приходится на III–IX вв. н. э. Это период постканонического философствования, представленный в письменном наследии многочисленными комментаторскими сочинениями, а также философскими компендиумами, оправданно претендующими на полноту и систематичность изложения школьных воззрений. IV–VII вв. н. э. становятся временем расцвета постканонической абхидхармистской мыслительной традиции, совпавшего с пиком бескомпромиссной полемики буддийских школ со школами ортодоксального брахманизма. В этом напряженном диспутальном противостоянии6 окончательно созревает логико-теоретический дискурс абхидхармистов, разрабатываются в своем эксплицитном окончательном виде концепции, призванные разрушить философское обоснование брахманских учений о реальности субстанциальной души, о божественном творении мироздания, о неуничтожимости атомов, о первоматерии и др. Таким образом, постканонический этап эволюции абхидхармистской традиции может рассматриваться в качестве классического, подводящего итог всему предшествующему развитию философии этого направления.

В. И. Рудой, Космос и карма. Введение в буддийскую культуру, 2009

Четвертая задача курса – формирование гражданских качеств будущих специалистов. В какой бы сфере жизнедеятельности белорусского общества после окончания высшего учебного заведения молодые люди ни трудились, они должны будут проявлять себя прежде всего как сознательные граждане своей страны, несущие на своих плечах тяжесть ответственности за ее состояние как в настоящем, так и в будущем. Они должны уметь подходить к решению возникающих проблем общественной жизни с таким же знанием дела, как и в своей узкопрофессиональной области. Конечно, многое будет постигаться ими в процессе практической деятельности, однако основы не только профессиональных, но и гражданских качеств людей закладываются все же в процессе их обучения. Знание идей, ценностей, принципов и представлений, составляющих основы организации и деятельности своего государства, умения их анализировать, сопоставлять, оценивать, отстаивать в публичной полемике, навыки вносить личный вклад в формирование и развитие идеологии своего государства – все это составляет необходимые качества гражданина Республики Беларусь.

В. А. Мельник, Основы идеологии белорусского государства, 2013

Во-вторых. Уже достаточно долго ведется полемика об аутентичности той или иной версии марксизма. Мы не хотели бы увязнуть в этой полемике.4

Д. Е. Краснянский, Комментарии к материалистическому пониманию истории, 2009

В полемике с Декартом. Лейбницем, Спинозой мыслитель развил главный принцип своей философии истории – идею объективного характера исторической закономерности. Он склоняется к представлению истории цивилизации в виде циклического процесса: божественная, героическая и человеческая эпохи выражают детское, юношеское и зрелое состояние общества. В первоначальный период развития человечества на первый план выступают не объективные и универсальные особенности мира, а субъективно-эмоциональные ощущения, почерпнутые из опыта. Это мир «поэтического знания», которое, организуясь на основе воображаемого созерцания божественного мира, рассматривает и истолковывает в мифическом ключе разнообразные факты и события, воспринимая и превращая их в мифотворчество. Мифы для В. не являются ни затемнением философских истин, найденных утонченной мыслью, ни вторичным продуктом фантастического преобразования всего воспринятого из реального мира. Мифы – формы представлений о мире первобытного человечества. Их ценность как поэтико-фантастической деятельности для В. заключена не в их самодовлеющем характере, но в способности человека создавать в сознании фантастический мир, играющий воспитательную роль для человечества.

Г. Г. Кириленко, Краткий философский словарь, 2010

На подход К.Маркса к анализу первой промышленной революции опирался В.И.Ленин, настаивая в полемике с народниками на необходимости целостного видения процессов изменения технико-технологических условий производства и изменения общественных отношений."… Преобразование, которое принято называть в экономической науке industrial revolution (промышленная революция)”, представляло “крутое и резкое преобразование всех общественных отношений под влиянием машин (заметьте, именно под влиянием машинной индустрии, а не “капитализма” вообще)… Это была полнейшая “ломка” всех старых, укоренившихся отношений, экономическим базисом которых было мелкое производство”[105].

Г. Я. Ракитская, Основные труды. Том 2. Идеология последовательного (революционного) гуманизма. Теория общества и хозяйства, 2017

Чтобы убедительно доказать тезис, мы должны использовать истинные, правдивые аргументы. Несоблюдение этого правила ведет к ошибке «умышленное заблуждение» (error fundamentalis), когда оратор, чтобы обосновать тезис, использует заведомо ложные факты, аргументы и доказательства, выдавая их за истинные. Такая ошибка подрывает всю структуру доказательства, смысл и мораль полемики; с помощью лжи можно доказать все что угодно, однако такое доказательство не имеет никакой цены. Именно поэтому в уголовном процессуальном праве за дачу заведомо ложных показаний в ходе судебного разбирательства предусмотрена уголовная ответственность.

Никита Непряхин, Убеждай и побеждай. Секреты эффективной аргументации, 2010