Война

Война́ — конфликт между политическими образованиями — государствами, племенами, политическими группировками и так далее, — происходящий на почве различных претензий, в форме вооружённого противоборства, военных (боевых) действий между их вооружёнными силами.

Как правило, война является средством навязывания оппоненту своей воли. Один субъект политики пытается силой изменить поведение другого, заставить его отказаться от своей свободы, идеологии, от прав на собственность, отдать ресурсы: территорию, акваторию и другое.

По формулировке Клаузевица, «война есть продолжение политики иными, насильственными средствами». От политического руководства зависит, начать ли войну, с какой интенсивностью её вести, когда и на каких условиях согласиться на примирение с врагом. От политического руководства также зависит приобретение союзников, создание коалиций. Внутренняя политика государств тоже имеет большое влияние на ведение войны. Так, слабая власть нуждается в быстрых успехах; успех на войне настолько же зависит от внутренней политики, как и от полного согласия между внешнеполитическим руководством и военным командованием, которые также находятся в зависимости от внутренней организации государства.

Основным средством достижения целей войны служит организованная вооружённая борьба как главное и решающее средство, а также экономические, дипломатические, идеологические, информационные и другие средства борьбы. В этом смысле война — это организованное вооружённое насилие, целью которого является достижение политических целей. Тотальная война — это вооружённое насилие, доведённое до крайних пределов. Главным средством в войне являются вооружённые силы (армия, авиация и флот). Общая цель войны всегда состоит в том, чтобы обессиливать врага, пока он не перестанет оказывать сопротивления. Этого можно достигнуть победою над неприятельскими военными силами и покорением неприятельской страны, а иногда и недопусканием подвоза средств существования и т. п.

Военные авторы обычно определяют войну как вооружённый конфликт, в котором соперничающие группы обладают достаточно равными силами, чтобы сделать исход сражения неопределённым. Вооружённые конфликты сильных в военном отношении стран с находящимися на примитивном уровне развития государствами называются принуждением к миру в текущей парадигме военной стратегии, военными экспедициями или освоением новых территорий; с небольшими государствами — интервенциями или репрессалиями; с внутренними группами — восстаниями, мятежами либо внутренними конфликтами (гражданская война). Подобные инциденты, если сопротивление оказалось достаточно сильным или продолжительным по времени, могут достичь достаточного размаха, чтобы быть классифицированными как «война». Отсутствие войны называют миром.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Не будем лукавить: по-настоящему глобального «мирового порядка» никогда не существовало. То, что признается ныне за таковой, сложилось в Западной Европе почти четыре столетия назад, его основы были сформулированы на мирных переговорах в немецкой области Вестфалия, причем без участия – или даже внимания – большинства стран на других континентах и большинства иных цивилизаций. Столетие религиозных распрей и политических потрясений в Центральной Европе достигло кульминации в Тридцатилетнюю войну 1618–1648 годов; это был «мировой» пожар, в котором смешались политические и религиозные противоречия; в ходе войны сражающиеся прибегали к «тотальной войне»[1] против ключевых населенных пунктов, и в результате Центральная Европа лишилась почти четверти населения – из-за боевых действий, болезней и голода. Истощенные противники встретились в Вестфалии, чтобы договориться о совокупности мер, призванных остановить кровопролитие. Религиозное единство дало трещину благодаря утверждению и распространению протестантства; политическое многообразие явилось логичным следствием многочисленности независимых политических единиц, которые участвовали в войне. В итоге получилось так, что Европа первой восприняла привычные условия современного мира: разнообразие политических единиц, ни одна из которых не обладает мощью, достаточной для того, чтобы победить всех остальных; приверженность противоречивым принципам, идеологическим воззрениям и внутренним практикам, и все стремятся обрести некие «нейтральные» правила, регулирующие поведение и смягчающие конфликты.

Генри Киссинджер, Мировой порядок, 2014

Усиленное внимание к новым и старым этическим проблемам в течение ближайших 15 лет способно привести к расколу всемирного общественного мнения и бросить вызов мировому лидерству США. В число этих вопросов входят изменения окружающей среды и климата, защита индивидуальной сферы личности, клонирование и биотехнологии, права человека, использование международного права в урегулировании конфликтов и роль межгосударственных институтов. Соединенным Штатам придется бороться с мировым общественным мнением, которое претерпело радикальные изменения со времен окончания холодной войны. Некоторая доля нынешнего антиамериканизма, возможно, отчасти рассеется, по мере того как глобализация будет приобретать все менее прозападный характер. В то же время у молодого поколения вождей – в отличие от периода после Второй мировой войны – нет личных воспоминаний о США как о своих «освободителях». Из этого следует, что они с большей вероятностью, чем их предшественники, будут расходиться во мнениях с Вашингтоном по целому ряду вопросов.

А. В. Шубин, Россия и мир в 2020 году

«Громкими», перспективными и приносящими славу национальными проектами в наше время могут быть только те, которые в конечном итоге будут способствовать строительству мирового государства. Первое, разумеется, что приходит в голову в этой связи, это политика США с их «империалистическими» войнами, развязываемыми в разных частях мира. Здесь хотелось бы сделать важную оговорку: та компонента американской политики, которая является «имперской», то есть та, которая вытекает из национального эгоизма, сплавленного со стремлением непосредственно подчинить себе другие страны, с точки зрения общего вектора развития человечества является реакционной и идущей против общемирового течения, и именно поэтому «имперская» американская политика не имеет исторических перспектив и не может иметь особо важных отдаленных последствий. Это, впрочем, не означает, что американская политика вообще не имеет важных последствий – наоборот, сам факт, что США ведут активную международную политику и время от времени затевают войны, несомненно, способствует изменению облика планеты. Это, например, можно разобрать на примере иракской войны.

Константин Фрумкин, После капитализма. Будущее западной цивилизации, 2014

Поводом к этим размышлениям стали события и дискуссии последних нескольких лет, рассмотренные в контексте всего XX века, который действительно оказался, как предсказывал Ленин, веком войн и революций, а потому и веком насилия, которое принято считать их общим знаменателем. В текущей ситуации есть, однако, еще один фактор, который, хотя никем и не был предсказан, имеет по крайней мере не меньшее значение. Техническая эволюция орудий насилия достигла сейчас такой стадии, что уже невозможно представить какую бы то ни было политическую цель, которая соответствовала бы их разрушительному потенциалу или оправдывала бы их практическое применение в вооруженном конфликте. Поэтому война – с незапамятных времен безжалостный верховный арбитр международных споров – утратила большую часть эффективности и почти весь свой блеск. «Апокалиптическая» шахматная партия между сверхдержавами, то есть между государствами, действующими на высшей ступени развития нашей цивилизации, ведется в соответствии с правилом «кто бы ни выиграл, конец обоим»[1]; это игра, лишенная всякого сходства с любыми прежними военными играми. Ее «рациональной» целью является устрашение, а не победа, и поскольку гонка вооружений уже не является подготовкой к войне, то теперь она может быть оправдана лишь на том основании, что наибольшее устрашение – это лучшая гарантия мира. На вопрос, каким образом мы когда-нибудь сумеем выпутаться из очевидного безумия этой ситуации, ответа нет.

Ханна Арендт, О насилии, 1969

На протяжении десятилетий после Второй мировой войны многочисленные гуманитарные организации проделали большую филантропическую работу, чтобы искоренить сами факторы, способствующие возникновению вооруженных конфликтов на этнической почве. Это политическая реальность, но повседневной реальностью является то, что количество полномасштабных конфликтов, пожирающих миллионы человеческих жизней, не сократилось, а напротив, возросло, и моральные нормы, сопровождающие их, скатились до уровня самого мерзкого цинизма. Если мужи классических эпох, принимавшие самое ответственное решение в судьбе своих народов, «политически корректно» оповещали противников о начале военных действий: бросали перчатку неприятелю и, начиная выяснение отношений между народами, первыми вступали в поединок на шпагах, то теперь некие анонимные источники информации объявляют начало «гуманитарных бомбардировок» против мирных жителей для усмирения и вразумления. Но суть военных конфликтов от этого нисколько не меняется, ибо в основе их по-прежнему лежит все та же животно-биологическая неприязнь различных этносов друг к другу, не поддающаяся никакому объяснению социальными, политическими и культурными противоречиями. «Повод к войне» видоизменился в своей юридической формулировке, но не в биологической сути. Никакая гуманистическая риторика не способна отменить эволюционные факторы борьбы за существование, как на уровне отдельных организмов, так и на уровне их социальных объединений.

Тату Ванханен, Этнические конфликты, 1999

Но всегда нужно помнить о дуализме военной стратегии Франклина Рузвельта, а также настроений и действий американцев, ибо этот дуализм объясняет все менее значительные проблемы, доставшиеся от войны. Именно потому, что Рузвельт действовал как солдат, стремящийся добыть победу с минимальными потерями жизней американцев, и как идеолог, добивающийся «четырех свобод» для всего человечества, его великая стратегия страдала противоречиями, которые испортили отношения США с Россией и Азией. В какой-то мере как раз потому, что Рузвельт смотрел на Белый дом как на свой личный офис, последующие главы исполнительной власти столкнулись с острой проблемой – проблемой руководства гигантскими бюрократическими учреждениями, возникшими на берегах Потомака. Отчасти действительно потому, что федеральная власть во время войны не справилась с управлением быстротекущими социальными и экономическими процессами, особенно в сфере расовых отношений, войной ускоренных; что ей не удалось соблюсти баланс интересов в обществе, – упомянутые процессы вышли из-под контроля.

Д. М. Бернс, Франклин Рузвельт. Человек и политик, 2004

Учитывая сложный характер данного предмета, очевидно, что при описании «военного искусства» в тот или иной период времени необходимо дать полный обзор общественного и политического развития в этот период. Это есть искусство, в рудиментарной форме, даже во времена, когда две толпы разъяренных людей схватывались между собой, разрешая свои споры силой. Правда, в некоторые периоды военные и общественные моменты были теснее связаны между собой, нежели в другие. Бывали времена, когда вся организация нации и страны исходила из предположения, что нормальным состоянием служит состояние войны. (Такие времена в истории преобладали. Слегка расслабиться (и то иногда) могли позволить себе только страны, защищенные естественными препятствиями (как Англия, за водными рубежами, прикрытыми флотом; но в конце XVII в. и конце 70-х – начале 80-х гг. XVIII в. все могло кончиться для Англии плохо), либо как США, которые не имели сухопутной границы с сильным и хищным (как Германия, Франция) соседом. – Ред.) В этих случаях история народа и его «военное искусство» представляли одно целое. Входить в подробности организации Спарты или древней Германии – почти то же самое, что изучать военную организацию. И наоборот, говоря об особенностях военного дела таких стран, приходится упоминать многие политические учреждения (образцом организации отпора агрессорам на нескольких направлениях, суммарно по населению и экономике в несколько раз превосходившим защищавшуюся сторону, служит Русское государство, например, со времен Ивана III (правил 1462 – 1505 гг.) до эпохи Николая I (правил 1825-1855 гг.). – Ред.).

Чарлз Оман, Военное искусство в Средние века, 2011

Советуя снизить градус воинственной риторики, Мид обращается к работам Нибура, которого Джордж Кеннан, архитектор стратегии сдерживания времен холодной войны, объявил «нашим общим отцом». Именно благодаря нибуровскому понятию греха, полагает Мид, евангелистские христиане могут стать частью критической массы, которая позволит совершить необходимый поворот в американской внешней политике. В своем классическом «Моральном человеке и аморальном обществе» (1932) Нибур утверждал, что, присягая на верность группе, люди делались более подверженными «греху», чем тогда, когда они действовали и думали самостоятельно. Возможно, эта точка зрения во многом определялась государственно-корпоратистским дрейфом и внешней политикой межвоенных лет, но на начальном этапе холодной войны она могла использоваться для сдерживания притязаний Запада на собственную правоту, способных привести к ядерному столкновению. С точки зрения Мида, Нибур считал, что «чем больше и величественней абстракция, тем слабее наше критическое отношение к ней и тем меньше наша готовность признавать правоту заявлений тех, кто принадлежит к соперничающим лагерям».

Русский Журнал, Пушкин. Русский журнал о книгах №01/2008, 2008

Экстремистские группы, которые стремятся разрешить такие споры оружием, легко находят политическую и военную поддержку, их вооружают и готовят к войне, тогда как тот, кто пытается найти мирные и гуманные решения при уважении законных интересов всех сторон, остается изолированным и часто становится жертвой своих противников. Точно так же и милитаризация многих стран третьего мира и братоубийственные войны, терзающие их, распространение терроризма и все более варварских средств военно-политической борьбы являются одной из главных причин в ненадежности того мира, который установился после окончания Второй мировой войны. Наконец, над всем миром нависает угроза атомной войны, способной привести к полному уничтожению всего человечества. Наука, используемая в военных целях, предоставляет в распоряжение ненависти, раздуваемой идеологиями, решающее средство. Но война может закончиться без победителей и без побежденных самоубийством человечества, и потому необходимо отвергать логику, ведущую к ней, идею, будто бы борьба за уничтожение противника, противоречия и сама война суть факторы прогресса и продвижения истории вперед51. Сознательный отказ от такой идеи неминуемо приводит к нарушению как логики «тотальной войны», так и логики «классовой борьбы».

Иоанн Павел II, Сочинения. Том II. Энциклики. О святом Иоанне Креста. Молитвенные размышления. Речи и проповеди. Поэзия, -1

Никогда за всю свою историю Америка не участвовала в системе равновесия сил. В период, предшествовавший двум мировым войнам, Америка пользовалась выгодами от практического функционирования принципа равновесия сил, не принимая участия в связанном с ним политическом маневрировании и позволяя себе роскошь вволю порицать этот принцип. Во времена холодной войны Америка была вовлечена в идеологическую, политическую и стратегическую борьбу с Советским Союзом, когда мир, где наличествовали две сверхдержавы, функционировал на основе принципов, не имевших никакого отношения к системе равновесия сил. В биполярном мире гипотеза, будто бы конфликт приведет ко всеобщему благу, изначально беспочвенна: любой выигрыш для одной из сторон означает проигрыш для другой. По существу, в холодной войне Америка одержала победу без войны, то есть ту самую победу, которая вынудила ее взглянуть в лицо дилемме, сформулированной Джорджем Бернардом Шоу: «В жизни существуют две трагедии. Одна из них – так и не добиться осуществления самого сокровенного желания. Другая – добиться».

Генри Киссинджер, Понять Путина. Политика здравого смысла, 2014

Оба автора, хотя они зачастую придерживались противоположных взглядов на используемые средства, были согласны с тем, что фундаментальная концепция войны является политической. Они, конечно, были согласны с тем, что, если мы мысленно изолируем силы, занятые на любом театре военных действий, снова появляется абстрактная концепция войны. Если речь идет об этих силах, война – вопрос борьбы, в которой каждая воюющая сторона должна стараться всеми имеющимися в ее распоряжении средствами уничтожить другую. Но даже при этом они могут обнаружить, что некоторые средства остаются для них недоступными по политическим соображениям и в любой момент военная удача или развитие политических событий, с которыми связана война, может отбросить их к фундаментальной политической теории.

Джулиан Корбетт, Великие морские сражения XVI–XIX веков, -1

Группа китайских ученых, имевших доступ в Центральный архив в Пекине, подготовила захватывающий отчет относительно двойственности Мао: приверженец мировой революции, готовый поддержать ее где бы то ни было, и он же защитник всего того, что способствует сохранению Китая[158]. Присущая ему двойственность проявилась и во время разговора Мао Цзэдуна с руководителем коммунистической партии Австралии Е. Ф. Хиллом в 1969 году. Именно тогда Мао рассматривал возможность начала новых отношений с США, с которыми Китай находился во враждебных отношениях на протяжении двух десятилетий. Он спросил своего собеседника: «Идем ли мы к революции, которая предотвратит войну? Или нам предстоит война, которая вызовет революцию?»[159] Если верно первое, то недальновидно строить отношения с США, если второе – тогда обязательно нужно пойти на это, избежав тем самым нападения на Китай. В итоге после некоторых колебаний Мао выбрал вариант с установлением отношений с Америкой. Предотвращение войны (а она на тот момент, вероятнее всего, вызвала бы советский удар по Китаю) было важнее, чем поощрение революции.

Генри Киссинджер, О Китае, 2011

Стирание границ между классическими категориями войны достигает своей кульминации в размывании самих понятий войны и мира. Когда враг превращается в олицетворение Зла, более невозможно заключать с ним мир, поскольку такой договор потребовал бы переговоров и примирения со Злом. В старом праве народов поражение рассматривается в качестве достаточного «наказания». Сегодня же необходимо привлечь к суду тех, на кого возлагают «ответственность» за войну. Неопределенно долгая война, включая и в мирное время, становится поэтому нравственным императивом. Карл Шмитт хорошо понимал, что Версальский договор и пакт Бриана-Келлога создали промежуточное состояние между войной и миром, в котором мир превращался в некое продолжение войны другими средствами[64]. С тех пор такая ситуация еще больше закрепилась, что привело в итоге к почти полному исчезновению различия войны и мира. «Справедливая война» современного типа больше не завершается заключением мирного договора, составленного в должном виде, а продолжается в других формах в мирное время. Как только пушки замолкают, надо наказывать виновных, тогда как население следует по возможности «переобучать». Войны больше не заканчиваются: они становятся бесконечными, поскольку положить им конец тем сложнее, чем больше они растягиваются на мирное время. «Холодная война» или «горячий мир»: война в ее разных формах становится постоянным состоянием. В то же время это стирание границы между исключением (каковым является война) и нормой (которой в нормальном случае является мир). Наконец, раз, по Карлу Шмитту, политика предполагает признание врага, сегодня мы видим, как с ног на голову поставили формулу Клаузевица о войне как продолжении политики другими средствами: война становится «разрушением политики другими средствами»[65].

Ален де Бенуа, Карл Шмитт сегодня, 2007

Этот упадок политических институтов часто оставляют без внимания и рассмотрения в работах, посвященных модернизации. В результате модели и концепции, в которых речь идет о «развитии» или «модернизации», оказываются лишь отчасти приложимыми ко многим из тех стран, к которым их пытаются применять. Столь же применимыми к этим случаям могли бы оказаться модели порочных или вырождающихся обществ, делающие акцент на упадке политической организации и растущем доминировании разрушительных общественных сил. Между тем кому удалось предложить такую теорию политического упадка или модель порочного политического строя, которая была бы полезной в анализе политических процессов в странах, обычно именуемых «развивающимися»? Быть может, наиболее удачными в этом отношении следует признать опять же самые старые идеи. Эволюция новых государств последнего времени после того, как оттуда ушли колониальные опекуны, не слишком сильно отклонялась от платоновской модели103. За объявлением независимости следуют военные перевороты, и власть передается следующим эшелонам бюрократии. Коррупция олигархов возбуждает зависть групп, стремящихся наверх. Конфликт между олигархией и массами выливается в гражданскую войну.

Самюэль Хантингтон, Политический порядок в меняющихся обществах, -1

В то же время лишь отдельным исследователям хватает смелости не только изучать последствия информационной войны против российского народа, но и донести результаты своих исследований до общества. Сегодня очевидно, что в 1980-1990-е годы имел место скрытый геноцид населения России, который осуществлялся сознательно, целенаправленно, с применением сильных и даже преступных средств. На разрушение нашего духовного скелета были потрачены огромные политические, финансовые и культурные усилия. Фактически мы стали свидетелями холодной гражданской войны между старым (советским) народом и представителями нового общества, которое пришло ему на смену. Все это время они либо непосредственно находились у власти, или где-то рядом с ней, поддерживая и давая советы. Чтобы удержать свои позиции, этот новый народ вел против большинства населения России полномасштабную информационную и экономическую войну[37].

С. В. Ткаченко, Информационная война против России, 2011

При всей специфичности данного вопроса, с которым имеет дело научное знание, здесь тоже могут быть выявлены некоторые тенденции, закономерности. Прежде всего надо отметить, что в неявной войне, ведущейся против России, «пятая колонна» играет решающую роль. Как отмечает Ю. Петухов, «правда и в том, что ни одна держава мира никогда в истории не имела столь мощной, столь наглой “пятой колонны”, сеявшей на протяжении последних пятидесяти лет ненависть и презрение к России»[132]. Именно она и имеет прямое отношение к неявной войне, которая ведется в сфере экономики (финансовая агрессия), идеологии (борьба за контроль над массовым сознанием с помощью так называемого консциентального оружия).

В. Н. Шевченко, Современные проблемы Российского государства. Философские очерки, 2015

Политическая картина, и без того на редкость запутанная, вот-вот усложнится еще больше. Технические инновации изменяют жизненно важные сферы международного сотрудничества, в частности способы функционирования рынков или ведения войн. В более фундаментальном смысле эпоха западного доминирования в международной сфере быстро близится к концу, а ей на смену приходит гораздо более сложный глобальный баланс сил. По мере того как новые государства, такие как Бразилия, Индия, Индонезия и Китай, получают все больше власти и влияния, история, которую я здесь излагаю, постепенно переосмысливается с точки зрения Второго и Третьего мира. Я предпочел сосредоточиться на европейских и американских действующих лицах, которые были в первую очередь ответственны за создание институционного и концептуального аппарата интернационализма. В момент обострения споров о целях и долговечности наших международных институтов лучшее понимание того, как мы пришли к такой ситуации, может быть весьма полезно. Сегодня даже язык, который мы используем, говоря о положении в мире, отражает путаницу в наших мыслях и намерениях. Что такое «правление»? Что представляет из себя «гражданское общество»? Существуют ли в действительности неправительственные организации? История развития идеи о мировом правлении если и не дает ответов на эти вопросы, то, по крайней мере, указывает на некоторые опорные пункты.

Марк Мазовер, Власть над миром. История идеи, 2012

Во время гражданских войн во Франции Боден являлся представителем третьей партии, прозванной партией «политиков», которая выступала с позиций национальных интересов, то есть внутреннего классового равновесия, при котором гегемония принадлежала третьему сословию, осуществлявшему ее с помощью монарха. Мне представляется очевидным, что зачисление Бодена в разряд «антимакиавеллистов» явится абсолютно внешним и поверхностным решением вопроса. Боден основал политическую науку во Франции на почве более взрыхленной и сложной, чем та, которую Италия предоставила Макиавелли. Для Бодена речь идет не о создании единого территориального (национального) государства, то есть не о возврате к эпохе Людовика XI, а об уравновешивании общественных сил, борющихся в рамках такого государства, уже сильного и пустившего глубокие корни; не момент силы интересует Бодена, а консенсус. С Боденом возникает стремление к развитию абсолютной монархии: третье сословие настолько сознает свою силу и достоинство, настолько хорошо понимает, что судьба абсолютной монархии связана с его судьбой и с его развитием, что ставит условия для своего согласия, выдвигает требования, пытается ограничить абсолютизм. Во Франции Макиавелли служил уже реакции, так как мог быть использован для оправдания идеи о том, что мир надобно навсегда оставить «в колыбели» (по выражению Бертрандо Спавенты), а потому по необходимости приходилось становиться «в политическом отношении» антимакиавеллистами.

Дьёрдь Лукач, Наука политики. Как управлять народом (сборник), -1

Война стремительно меняет свое лицо. И методы боевых действий, и средства нападения и обороны, а также теория и стратегия, законы и правила, требования к бойцам, наличие криминальных военизированных группировок – все эти взаимосвязанные аспекты войны быстро трансформируются под влиянием глобальных и локальных конфликтов. Над всем этим возвышается Геополитика, предопределяя важность тех или иных сражений и противоборств. Если нарковойны в Мексике (где с 2006 года погибло более 70 тыс. человек) мало кого интересуют за пределами этой страны, то об украинском конфликте пишут все мировые СМИ, а события в Донбассе обсуждаются на сессии Совета Безопасности ООН и на встречах лидеров Евросоюза. Из-за такого избирательного подхода становится очевидным, что за так называемым продвижением демократии и прав человека, о которых неустанно повторяют политики США и Западной Европы, стоят интересы определенных групп, часто подпитываемых идеологическими комплексами.

Л. В. Савин, Новые способы ведения войны: как Америка строит империю, 2016

Образовавшийся геополитический вакуум увеличивался в связи с размахом социального кризиса в России. Коммунистическое правление в течение трех четвертей века причинило беспрецедентный биологический ущерб российскому народу. Огромное число наиболее одаренных и предприимчивых людей были убиты или пропали без вести в лагерях ГУЛАГа, и таких людей насчитывается несколько миллионов. Кроме того, страна также несла потери во время Первой мировой войны, имела многочисленные жертвы в ходе затяжной гражданской войны, терпела зверства и лишения во время Второй мировой войны. Правящий коммунистический режим навязал удушающую ортодоксальную доктрину всей стране, одновременно изолировав ее от остального мира. Экономическая политика страны была абсолютно индифферентна к экологическим проблемам, в результате чего значительно пострадали как окружающая среда, так и здоровье людей. Согласно официальным статистическим данным России, к середине 90-х годов только примерно 40% от числа новорожденных появлялись на свет здоровыми, в то время как приблизительно пятая часть от числа всех российских первоклассников страдала задержкой умственного развития. Продолжительность жизни у мужчин сократилась до 57,3 года, и русских умирало больше, чем рождалось. Социальные условия в России фактически соответствовали условиям страны «третьего мира» средней категории.

В. С. Поликарпов, Збигнев Бжезинский. Сделать Россию пешкой, 2011

Еще больше конкуренцию между Россией и Европой обостряет то, что партнеры вынуждены сейчас давать свои ответы на одинаковые по сути вызовы. Наблюдение за внутренней и внешней политикой России и европейских стран подтверждает наличие по меньшей мере четырех проблем глобального характера. Каждая из них становится предметом внимания в главах второй части этой книги. Во-первых, это реальная многополярность или, называя вещи своими именами, глобальный беспорядок. Современное состояние международной среды возникло на руинах относительно стабильного мирового порядка эпохи холодной войны, на которых к тому же почти десять лет пытались выстроить «новый мировой порядок» под руководством США и ведомого ими сообщества стран Запада.

Тимофей Бордачёв, Новый стратегический союз. Россия и Европа перед вызовами XXI века: возможности «большой сделки», 2009

Если отложить в сторону исторические предпосылки Гражданской войны, то она также представляет собой интерес с точки зрения внутренних особенностей. Страна развалилась, и фактически в каждой деревне была своя гражданская война, зачастую не имеющая никакого отношения к идеологии красных и белых. Огромное количество разнообразных социалистических и консервативных идеологий, взаимно исключающие националистические требования к людям, живущим на территории Российской империи, иностранная интервенция – все это повлияло на конечный результат. В этот период беспорядка политические учреждения пришли в полный упадок, ценности цивилизованного общества практически исчезли, и в некотором отношении страна распалась на части, из которых была создана раньше. Современная европейская история не может привести большего примера анархии и ее влияния на политику и поведение людей.

Питер Кенез, Подлинная история Добровольческой армии. 1917–1918, 2017

И все же Россия как потенциальный партнер США тоже не лишена недостатков, унаследованных от прошлого, причем совсем недавнего. Афганистан был опустошен 10-летней войной, которую вела там российская армия, Чечня находится на грани вымирания в результате политики геноцида, а недавно получившие независимость центральноазиатские государства все более склонны отождествлять смысл современного периода своей истории с борьбой за освобождение от российского колониализма. Поскольку подобные исторические обиды все еще живо ощущаются в регионе, а Россия, судя по множеству признаков, считает в данный момент своим приоритетом консолидацию связей с Западом, она во все большей степени воспринимается региональными государствами как бывшая колониальная европейская держава и все меньше – как родственное евразийское образование. То, что сегодняшней России почти нечего предложить соседям в плане общественной модели для подражания, тоже сужает ее роль в любом международном партнерском объединении под американским руководством, которое может быть сколочено в интересах стабилизации, развития и в последующем – демократизации региона.

З. К. Бжезинский, Выбор. Стратегический взгляд (сборник), 2004

Без сомнения, Сталин и люди вокруг него тоже сознавали как важность, так и сложность этих проблем, которые не случайно, вместе с вопросами самой политической и идеологической борьбы, неизменно находились в центре внимания большевистской партии и советского государства весь период до начала Великой Отечественной войны. Именно тогда была проделана по-настоящему огромная и исторически значимая работа по созданию и развитию принципиально новых форм и методов хозяйствования и финансовой организации. Они, по сути дела, отмечали ту степень отхода от безраздельного господства товарно-денежных отношений, которая оказалась тогда под силу как советскому строю, так и человечеству в целом.

Роджер Киран, Продавшие социализм. Теневая экономика в СССР, 2009

Поколения историков обречены обсуждать, была ли французская революция по своей природе классовой, какое влияние она оказала на развитие страны, в какой степени с ней связана череда «малых революций» 1830, 1848 и 1871 годов. Трудно представить и завершение дискуссии о том, была ли российская смута начала XVII века результатом переобложения крестьянства налогами во время Ливонской войны, его закрепощения или результатом случайных обстоятельств (пресечение династии), наловившихся на внешние факторы, слабо связанные с ходом российской истории. Можно привести список важных для национальной, а иногда и мировой истории вопросов, дискуссии по которым будут продолжаться долго. Но эти вопросы: почему крах институтов старого режима стал реальностью, какие социальные силы участвовали в политической борьбе, кто в ней победил, как произошедшее отразилось на долгосрочных перспективах развития страны и мира, – несомненно, важны для понимания логики исторического процесса, но выходят за пределы предмета данной работы.

Е. Т. Гайдар, Смуты и институты, 2015

В условиях военного времени «поправить» ситуацию было не всегда возможным. Поэтому включались меры так называемых ответных действий – явление ритомсации. Вывод был очевидным. Этому необходимо было противопоставить только военную силу. Подобные меры нашли применение в условиях войны. В военной обстановке отмечались и многие неадекватные действия со стороны органов власти в условиях формирования бифуркационного состояния общества. Возникал вопрос: куда устремлены были усилия названных институтов, явно, не на поддержку сражавшейся армии, партизанского движения, а на превращение огромной массы населения в альтернативную государству силу. Часть этих групп населения занимала выжидательную позицию, часть – преследовала своей целью – поддержку новому фашистскому режиму власти, усматривая в этом возможность и удовлетворение своих кровных интересов, и оказание сопротивления советской власти, колхозному движению, принимаемым мерам по стабилизации обстановки со стороны органов власти. Все это находилось в рамках аттрактора, отрезка эволюционного пути – «от точки бифуркации до определенного финиша».

Коллектив авторов, Война и революция: социальные процессы и катастрофы: Материалы Всероссийской научной конференции 19–20 мая 2016 г., 2016

Наличие в мире множества террористических организаций и их активизация отражают процесс усложнения международных противоречий, возникновение и существование многоплановых международных конфликтов, вовлечение в них все большего числа этносов, государств и конфессий. И хотя в наше время человечество в целом пришло к пониманию того, что разумной альтернативы мирному сосуществованию нет, наличие в мире множества нерешенных вековых конфликтов[2] всегда будет ставить под сомнение это убеждение. Вековые конфликты, лежащие в основе многих современных проявлений террора и терроризма, будучи передаваемы от поколения к поколению на уровне коллективного бессознательного, постоянно содрогают и, к сожалению, еще долго будут содрогать человечество войнами, актами террора и терроризма, изобретая для этого все новые виды оружия. Взрывы домов в городах России в сентябре – октябре 1999 года, события, произошедшие 23 октября 2002 года в Доме культуры шарикоподшипникового завода в Москве, 11 сентября 2001 года в США, 12 октября 2002 года на острове Бали (Индонезия), 15 и 20 ноября 2003 года в Стамбуле[3], Бесланская трагедия 1–3 сентября 2004 года и др. являются убедительным доказательством того, что от терроризма не застраховано ни одно государство мира. Следовательно, ни один человек не может считать свою безопасность безусловной.

С. У. Дикаев, Террор, терроризм и преступления террористического характера, 2006

Проблема, с которой столкнулся Клинтон и возникновению которой он косвенно способствовал, полностью так и не решив ее, состояла в том, что мир после холодной войны не был столь благополучным, каким он изображался в бодрых детерминистских представлениях о глобализации. Но, отдавая должное Клинтону, следует отметить, что нестабильное состояние в мире делало очень трудным четкое определение приоритетов во внешней политике и выявление основных геополитических угроз. В критических ситуациях, с которыми столкнулся президент Клинтон, в отличие от Буша I, не было явного преобладания добра или зла, как это происходило в ходе разрушительного кризиса советского блока и Советского Союза или вследствие вызывающего акта агрессии, совершенного вторжением Саддама в Кувейт.

З. К. Бжезинский, Второй шанс. Америка и мир (сборник), -1

При всем многообразии конкретных условий те же самые мучительные вопросы относительно государственного строительства, национальной идентичности, управления государством и экономикой стояли не только перед центральноазиатскими, но и перед всеми новыми государствами. Разница только в том, что на Западе, например, процесс этот был постепенным и растянулся на века, хотя и при этом не обошелся без разрушений и насилия (возьмите, скажем, огораживание в Англии, Французскую революцию и Гражданскую войну в Америке). Страны Центральной Азии оказались в совершенно иной ситуации. История обделила их шансами на постепенность: все основные исторические задачи предстояло решать быстро и одновременно. В этом отношении они были похожи на страны Азии и Африки, возникшие после Второй мировой войны в результате распада европейских колониальных империй. Но в Индии, например, колониальная администрация создала основу для строительства нового государства. Там не было необходимости в том, чтобы создавать новый экономический порядок с нуля.

Хуашен Чжао, Центральная Азия: взгляд из Вашингтона, Москвы и Пекина, 2008

Каких бы идеологических установок не придерживались стороны, все они признают необходимость срочного решения проблемы. По мнению А. Гринспена: «Если мы не займемся этой проблемой и не обуздаем рост неравенства доходов, наблюдающийся в последние 25 лет, то культурные связи, которые скрепляют наше общество, могут нарушиться. Вероятные последствия – рост недовольства, разложение власти и даже серьезные проявления насилия – создают угрозу основам цивилизованности, от которой зависит развитие экономики»[376]. Однако Гринспен не дает решения этой проблемы и не способен дать, поскольку либертарианская идеология полностью отрицает само понятие социальной справедливости. На практике господство праволиберальных идей привело к тому, что в США, как отмечает Д. Сакс, ««война с бедностью» превратилась в войну с бедными»[377]. И капитал в этой войне одержал победу.

В. В. Галин, Последняя цивилизация. Политэкономия XXI века, 2013

Германцы ближе были к истине, хотя истинное положение едва понималось одним-двумя проницательными непризнанными умами. Теория «вооруженного народа» развилась в Германии в течение XIX столетия. Эта теория представляла себе народ скорее как резервуар, питающий армию подкреплениями, чем как мощную реку, поглощающую много притоков, где армия является только одним из них. Их концепцией был «вооруженный народ» – но не «воюющий народ». Даже сегодня эта основная истина сохраняет полное значение во всем своем объеме и со всеми вытекающими из нее последствиями. В течение 1914–1918 годов воевавшие народы последовательно мобилизовали для нужд войны науку, изобретательную силу и техническую ловкость инженеров, физический труд, индустрию, наконец – перо пропагандиста. Это сочетание многих сил в течение продолжительного времени представляло собой хаотический водоворот – старый порядок уже рухнул, а новый еще не народился. Лишь постепенно все эти силы пришли к полезному взаимодействию. И все же еще спорен вопрос, действительно ли даже к последней фазе войны это взаимодействие достигло высшего предела согласования, которое направляло бы все эти разнообразные силы к одной цели.

Г. Б. Лиддел Гарт, Правда о Первой мировой, -1

При таких обстоятельствах начало войны между великими державами должно было оказать противоречивое воздействие на отношения подданных и правителей. С одной стороны, оно увеличивало социальное влияние неимущих, прямо или косвенно связанное с военно-промышленными устремлениями правителей, с другой – оно сокращало средства, доступные последним для сдерживания этого влияния. Это противоречие стало очевидным во время Первой мировой войны, когда нескольких лет открытых военных столкновений оказалось достаточно для того, чтобы поднять наиболее сильную волну народного протеста и бунта из всех, что переживал капиталистический мир-экономика до этого времени (Silver 1992; 1995).

Джованни Арриги, Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени, -1

В политической науке существует и противоположное мнение: режим, лишившийся возможности покупать лояльность за нефтяные деньги, будет добиваться ее силой. По этой логике снижение цен на нефть приведет не к демократизации, а к усилению внутренних репрессий и внешней агрессии. Ведь ничто так не отвлекает население от снижения уровня жизни, как успешное преследование врагов внешних и внутренних. А успешным оно будет обязательно: по законам «новой войны», каждый участник побеждает в своем собственном телевизоре, поскольку там война большей частью и происходит.

Екатерина Шульман, Практическая политология. Пособие по контакту с реальностью, 2018

Складывается впечатление, что «иноземный фактор» – так внутри страны называли иностранцев (опять-таки под влиянием лексикона ЮНА), имея в виду прежде всего Запад, – и недооценивался, и переоценивался. Переоценивался в смысле его влияния на внутренние события в Югославии, а недооценивался как раз в тех сферах, где вполне могло ожидаться его вмешательство, а именно в сфере дипломатии, экономики и применения вооруженной силы. Бытовало убеждение, что «иноземный фактор» поведет «специальную», а не реальную войну. В соответствии с преобладающей доктриной, что у граждан СФРЮ не может быть автономной политической позиции, что любая критика социалистической системы инспирируется извне, лучшим методом борьбы с ней считался полицейский надзор. Речь шла об использовании классической тайной и явной полиции или армии в качестве полиции (государственный переворот). Отсюда и выводы руководителей федерального военного ведомства и внутренних дел 1989 г.

Коллектив авторов, Сербия о себе. Сборник, -1

Второй феномен расщепленного сознания проявился в попытках исполнительной власти отреагировать на тревогу президента по поводу демографической ситуации, высказанную им в послании Федеральному Собранию еще в 2000 году. Но поскольку даже такое вмешательство в «естественные процессы», как восстановление налога на бездетность, для либерального сознания является посягательством на святые права личности, все свелось к созданию очередной комиссии, которая потратила целый год, чтобы прийти к давно известным выводам. Тем временем демографический потенциал, оцененный по численности 10-летних детей, как указывает исследователь В. А. Башлачев, у русских снизился до уровня времен Крымской войны (притом рождаемость в сравнении с этим периодом упала в несколько раз). Нарастает демографический «навес» со стороны наших южных соседей и стремительно перекашивается этнодемографический баланс в целом ряде регионов. Конфликты не за горами. Власть это знает, но ничего поделать не может – не может переступить догматических установлений.

А. Н. Савельев, Миграционный потоп. Закат Европы и будущее России, 2016

И хотя уже в начале ХХ века это определение считалось «неоригинальным» (А. Е. Снесарев), сегодня оно приобретает новое и более глубокое содержание. Современная наука ищет ответы на вопросы о происхождении войны и в психологической природе человека. Так, известный военный психолог А. Г. Караяни считает, что «под войной можно понимать такой вид конфликта между субъектами политики, при котором они осознают себя участниками военного противоборства и стремятся модифицировать поведение друг друга применением или угрозой применения средств вооруженного насилия».[17]

В. М. Макарцев, Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России, 2016