Неточные совпадения
На барском месте в пошевнях сидел очень маленького роста мужчина, закутанный в медвежью шубу,
с лицом, гордо приподнятым вверх,
с голубыми
глазами, тоже закинутыми к небесам, и
с небольшими, торчащими, как у таракана, усиками, — точно он весь стремился упорхнуть куда-то ввысь.
Вон он разговаривает
с Клавской!.. — отвечал тот, показывая
глазами на плешивого старика
с синей лентой белого орла, стоявшего около танцующих, вблизи одной, если хотите, красивой из себя дамы, но в то же время
с каким-то наглым и бесстыжим выражением в лице.
Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе
с тем сейчас же принялся зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы,
на что она не без досады возражала: «Ну, да, влюблена, умираю от любви к нему!» — и в то же время взглядывала и
на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись
на косяк, со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и подняв, по своей манере,
глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние; вылетавшие по временам из груди его вздохи говорили, что у него невесело
на душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех Ченцова, так как каждый раз Марфина при этом даже подергивало.
Наша адмиральша, сидевшая до этого в большой гостиной и слегка там,
на основании своего чина, тонировавшая, тоже выплыла вместе
с другими матерями и начала внимательно всматриваться своими близорукими
глазами в танцующих, чтобы отыскать посреди их своих красоточек, но тщетно; ее досадные
глаза, сколько она их ни щурила, кроме каких-то неопределенных движущихся фигур, ничего ей не представляли: физическая близорукость Юлии Матвеевны почти превосходила ее умственную непредусмотрительность.
Валерьян был принят в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он
на другой же день стал рассказывать в разных обществах, как
с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему
на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже
на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
Егор Егорыч, не меньше своих собратий сознавая свой проступок, до того вознегодовал
на племянника, что, вычеркнув его собственноручно из списка учеников ложи, лет пять после того не пускал к себе
на глаза; но когда Ченцов увез из монастыря молодую монахиню,
на которой он обвенчался было и которая, однако, вскоре его бросила и убежала
с другим офицером, вызвал сего последнего
на дуэль и, быв за то исключен из службы, прислал обо всех этих своих несчастиях дяде письмо, полное отчаяния и раскаяния, в котором просил позволения приехать, — Марфин не выдержал характера и разрешил ему это.
Одета Людмила
на этот раз была в кокетливый утренний капот,
с волосами как будто бы даже не причесанными, а только приколотыми шпильками, и — надобно отдать ей честь — поражала своей красотой и миловидностью; особенно у нее хороши были
глаза — большие, черные, бархатистые и
с поволокой, вследствие которой они все словно бы где-то блуждали…
На другой день крещения, поздно вечером и именно в тот самый час, когда Ченцов разговаривал
с Антипом Ильичом об комете, в крошечную спальню доктора Сверстова, служившего в сказанном городишке уездным врачом, вошла его пожилая, сухопарая супруга
с серыми, но не лишенными блеска
глазами и
с совершенно плоскою грудью.
Не бывая в ней долгое время, я решился, наконец, года три тому назад вместе
с дочерью провести там лето; соседние дворяне, разумеется, стали посещать меня и рассказывают мне, что в околотке — то тут, то там — начали появляться скопцы и, между прочим, один небогатый помещик со слезами
на глазах объявил, что у него в именьице найдено десять молодых девушек, у которых тут не оказалось ничего — гладко!..
Сам Иван Дорофеев, мужик лет около сорока, курчавый и
с умными
глазами, в красной рубахе и в сильно смазанных дегтем сапогах, спал
на лавке и первый услыхал своим привычным ухом, что кто-то подъехал к его дому и постучал в окно, должно быть, кнутовищем.
В избе между тем при появлении проезжих в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года
на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий
на отца, свесил
с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои большие голубые
глаза и стал ими глядеть, но не
на людей, а
на огонь;
на голбце же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
— Нет, Ченцов этого не думал! — возразил он, притворно рассмеявшись. — Как игрок, и игрок серьезный, Ченцов понимает, что карточный долг священнее всякого!.. Я
с ним играл не
на щепки, а
на чистые деньги, которые у него лежали перед
глазами.
Молодой человек оказался очень опрятно одетым, даже более того: все
на нем было
с иголочки, как бы сейчас только купленное; волосы у молодого человека были рыжие, слегка кудреватые;
глаза тоже почти рыжие, но умные и плутоватые; по своему поклону он показался Крапчику похожим
на семинариста.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву
с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется
на вид;
на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна;
глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
Ченцов между тем, сходя
с лестницы, точно нарочно попал
на глаза Миропы Дмитриевны, всходившей в это время
на лестницу. Она исполнилась восторгом, увидав выходящего из квартиры Рыжовых мужчину.
— Очень! — повторил Егор Егорыч и, сев
с Сусанной в фаэтон, скоро совсем скрылся из
глаз капитана, который остался
на бульваре весьма опечаленный прежде всего, разумеется, вестью о болезни Людмилы, а потом и тем, что, вследствие этого, ему нельзя было являться к Рыжовым.
Адмиральша, Сусанна и майор перешли в квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там, как всегда это бывает в минуты катастроф, кто куда попал: адмиральша очутилась сидящей рядом
с майором
на диване и только что не склонившею голову
на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется, бог знает до чего расстроенною, вдруг почему-то кинулись в
глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый стол,
на котором она обыкновенно угощала карабинерных офицеров чаем, был покрыт чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего: не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике
с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего
на коне и
с рубящей наотмашь саблей.
Крапчик
с снова возвратившеюся к нему робостью вошел в эту серую комнату, где лицом ко входу сидел в покойных вольтеровских креслах небольшого роста старик,
с остатком слегка вьющихся волос
на голове,
с огромным зонтиком над
глазами и в сером широком фраке.
Мне очень хотелось подойти послушать, но я не посмела, и мне уж наша Марфуша рассказала, что когда в соборе похоронили царя Ивана Грозного, который убил своего сына, так Николай угодник
на висевшем тут образе отвернул
глаза от гробницы; видела я и гробницу младенца Димитрия, которого убили по приказанию царя Бориса [Борис — Годунов (около 1551—1605), русский царь
с 1598 года.].
Я была брезглива
с рождения, и никогда не была в то же время пуглива и труслива; но, признаюсь, чуть не упала в обморок, когда приподняли немного повязку
на моих
глазах, и я увидала при синеватом освещении спиртовой лампы прямо перед собою только что принятую перед тем сестру в окровавленной одежде.
— Благодарю вас, друзья мои! — начал он
с навернувшимися
на глазах слезами. — Слова ваши так радостны и неожиданны для меня, что я не в состоянии даже ничего отвечать
на них.
Весь следующий день Егор Егорыч провел, запершись в своей комнате, и только к вечеру спросил чаю
с хлебом и затем снова заперся. Вероятно, он этот день провел в умном делании, потому что сидел неподвижно
на своем кресле и, держа свою руку под ложечкой, потом все более и более стал поднимать
глаза к небу и, видимо, одушевлялся.
С теми же неосушенными слезами
на глазах gnadige Frau пошла в свое отделение, где нашла мужа приготовляющимся завалиться спать.
Плакала, слушая эту проповедь, почти навзрыд Сусанна; у Егора Егорыча также текли слезы; оросили они и
глаза Сверстова, который нет-нет да и закидывал свою курчавую голову назад; кого же больше всех произнесенное отцом Василием слово вышибло, так сказать, из седла, так это gnadige Frau, которая перед тем очень редко видала отца Василия, потому что в православную церковь она не ходила, а когда он приходил в дом, то почти не обращала
на него никакого внимания; но тут, увидав отца Василия в золотой ризе,
с расчесанными седыми волосами, и услыхав, как он красноречиво и правильно рассуждает о столь возвышенных предметах, gnadige Frau пришла в несказанное удивление, ибо никак не ожидала, чтобы между русскими попами могли быть такие светлые личности.
— Кончил! — отвечал управляющий и подал ей три объявления
с почты: одно
на посылаемое ей золото и серебро, другое
на билеты опекунского совета в триста сорок тысяч и, наконец,
на именной билет самого Тулузова в пять тысяч рублей серебром. Катрин хоть и быстро, но зорко прочитала эти объявления и
с заметным удовольствием передала их мужу; тот также пробежал
глазами эти объявления и произнес: «Ого!»
— А тогда я вас угощу пулей! — объяснил ей Ченцов, показывая
глазами на свое двуствольное ружье, которое он в это время снимал
с плеч.
Дама сия, после долгого многогрешения, занялась богомольством и приемом разного рода странников, странниц, монахинь, монахов, ходящих за сбором, и между прочим раз к ней зашла старая-престарая богомолка, которая родом хоть и происходила из дворян, но по густым и длинным бровям, отвисшей
на глаза коже, по грубым морщинам
на всем лице и, наконец, по мужицким сапогам
с гвоздями, в которые обуты были ее ноги, она скорей походила
на мужика, чем
на благородную девицу, тем более, что говорила, или, точнее сказать, токовала густым басом и все в один тон: «То-то-то!..
— Извольте, извольте, душа моя, но чем же вы желаете, чтобы вас вознаградило правительство? Я
на это имею такого рода бумагу! — говорил Иван Петрович все
с более и более краснеющим и трясущимся носом и
с торжеством выкладывая перед
глаза Тулузова предложение министра, в котором было сказано: отыскать жертвователей
с обещанием им награды.
Сусанна Николаевна
с умыслом пожелала не иметь повязки
на глазах, потому что остаться
с открытыми
глазами в полутемном храме было, как ей думалось, страшнее; а она этого именно и желала, чтобы испытать свою волю. Сверстов не ушел, впрочем, совсем из церкви, а удалился только ко входным дверям ее. Сусанна Николаевна услышала это и повторила ему еще раз, и недовольным голосом...
Во все это время Сусанна Николаевна, сидевшая рядом
с мужем,
глаз не спускала
с него и, видимо, боясь спрашивать, хотела, по крайней мере, по выражению лица Егора Егорыча прочесть, что у него происходит
на душе. Наконец он взял ее руку и крепко прижал ту к подушке дивана.
— Вообразите, у вас перед
глазами целый хребет гор, и когда вы поднимаетесь, то направо и налево
на каждом шагу видите, что
с гор текут быстрые ручьи и даже речки
с чистой, как кристалл, водой… А сколько в них форелей и какого вкуса превосходного — описать трудно. Вот ты до рыбы охотник, — тебе бы там следовало жить! — отнеслась gnadige Frau в заключение к мужу своему, чтобы сообща
с ним развлекать Егора Егорыча.
— А меня так и покинешь совсем? — спросила его Екатерина Петровна
с навернувшимися слезами
на глазах.
Затем она не заплакала, а заревела и ревела всю ночь до опухоли
глаз, а потом
на другой день принялась ездить по всем знакомым и расспрашивать о подробностях самоубийства Валерьяна Николаича; но никто, конечно, не мог сообщить ей того; однако вскоре потом к ней вдруг нежданно-негаданно явилась знакомая нам богомолка
с усами, прямо из места своего жительства, то есть из окрестностей Синькова.
— И
с этим я согласен, но что ж прикажете делать, когда не убеждаются? — произнес, пожимая плечами, губернский предводитель. — Я вчера в клубе до трех часов спорил, и это, как потом я узнал, делается по влиянию вот этого господина! — заключил он, показывая
глазами на проходившего невдалеке Марфина.
— Не
с неба, а со всего Колосовского переулка! — говорил Максинька, все более и более раскрывая свои
глаза. — Идея у него в том была: как из подсолнечников посыпались зернышки, курицы все к нему благим матом в сад, а он как которую поймает: «Ах, ты, говорит, в мой огород забралась!» — и отвернет ей голову. Значит, не ходя
на рынок и не тратя денег, нам ее в суп. Благородно это или нет?
Последняя только что приехала к сестре и не успела еще снять шляпки из темного крепа, убранной ветками акации и наклоненной несколько
на глаза; платье
на Сусанне Николаевне было бархатное
с разрезными рукавами.
Изменилась, в свою очередь, и Муза Николаевна, но только в противную сторону, так что, несмотря
на щеголеватое домашнее платье, она казалась по крайней мере лет
на пять старше Сусанны Николаевны, и главным образом у нее подурнел цвет лица, который сделался как бы у англичанки, пьющей портер: красный и
с небольшими угрями; веки у Музы Николаевны были тоже такие, словно бы она недавно плакала, и одни только ее прекрасные рыжовские
глаза говорили, что это была все та же музыкантша-поэтесса.
Муза Николаевна вся устремилась
на сцену; из ее
с воспаленными веками
глаз текли слезы; но Сусанна Николаевна сидела спокойная и бледная и даже как бы не видела, что происходит
на сцене.
Стала прислушиваться к трагику и Сусанна Николаевна, а Екатерина Петровна Тулузова держала, не отнимая от
глаз, уставленный
на него лорнет и почему-то вдруг вспомнила первого своего мужа, беспутно-поэтического Валерьяна, и вместе
с тем почувствовала почти омерзение к настоящему супругу, сидевшему
с надутой и важной физиономией.
— Что ж мудреного? — проговорил
с явным презрением Егор Егорыч. — Он тут как-то,
с неделю тому назад, в Английском клубе
на моих
глазах пил мертвую… Мне жаль отца его, а никак уж не этого повесу.
У многих из них появились слезы
на глазах, но поспешивший в коридор смотритель, в отставном военном вицмундире и
с сильно пьяной рожей, велел, во-первых, арестантам разойтись по своим местам, а потом, войдя в нумер к Лябьеву, объявил последнему, что петь в тюрьме не дозволяется.
—
На извозчике!.. Мой-то старичище забрал всех лошадей и
с Калмыком уехал шестериком
на петуший бой… Ишь, какие себе забавы устроивают!.. Так взяла бы да петушиными-то когтями и выцарапала им всем
глаза!..
Он являл собою как бы ходячую водянку, которая, кажется, каждую минуту была готова брызнуть из-под его кожи; ради сокрытия того, что
глаза поручика еще
с раннего утра были налиты водкой, Савелий Власьев надел
на него очки.
Егор Егорыч
с нервным вниманием начал прислушиваться к тому, что происходило в соседних комнатах. Он ждал, что раздадутся плач и рыдания со стороны сестер; этого, однако, не слышалось, а, напротив, скоро вошли к нему в комнату обе сестры, со слезами
на глазах, но, по-видимому, сохранившие всю свою женскую твердость. Вслед за ними вошел также и Антип Ильич, лицо которого сияло полным спокойствием.
Спор такого рода, конечно, кончился бы тем, что Егор Егорыч, по своей любви к Сусанне Николаевне, уступил ей и сам даже поехал бы
с ней; но вдруг, совершенно неожиданно для всех, явился прискакавший в Москву
на курьерских Сверстов. Во всей его фигуре виднелось утомление, а в
глазах досада; между тем он старался казаться спокойным и даже беспечным.
Он, еще ехав в Петербург, все обдумывал и соображал, как ему действовать в предпринятых им
на себя делах, и рассчитал, что беспокоить и вызывать
на что-либо князя Александра Николаича было бы бесполезно, ибо Егор Егорыч, по переписке
с некоторыми лицами, знал, что князь окончательно страдал
глазами.
— Благодарю, благодарю! — забормотал Егор Егорыч. — Сегодняшний день, ей-богу, для меня какой-то особенно счастливый! — продолжал он
с навернувшимися
на глазах слезами. — Поутру я получил письмо от жены… — И Егор Егорыч рассказал, что ему передала в письме Сусанна Николаевна о генерал-губернаторе.
Такого-то рода письмецо Егор Егорыч нес в настоящую минуту к отцу Василию, которого, к великому горю своему и досаде, застал заметно выпившим; кроме того, он увидел
на столе графин
с водкой, какие-то зеленоватые груздя и безобразнейший, до половины уже съеденный пирог,
на каковые предметы отец Василий, испуганный появлением Егора Егорыча, указывал жене
глазами; но та, не находя, по-видимому, в сих предметах ничего предосудительного, сначала не понимала его.
Все эти возгласы полупьяного ополченца Аггей Никитич слушал совершенно невнимательно и, нисколько не помышляя о своих служебных подвигах, старался не потерять из
глаз аптекаршу, стоявшую около мужа, который играл в карты
с почтмейстером, мрачным
на вид стариком, украшенным несколькими орденами. Поболтав несколько времени, ополченец, наконец, оставил Аггея Никитича в покое, но его немедля же подцепила откупщица.
Все убранство в нем хоть было довольно небогатое, но прочное, чисто содержимое и явно носящее
на себе аптекарский характер: в нескольких витринах пестрели искусно высушенные растения разных стран и по преимуществу те, которые употреблялись для лекарств;
на окнах лежали стеклянные трубочки и стояла лампа Берцелиуса [Лампа Берцелиуса — спиртовая лампа
с двойным током воздуха.], а также виднелись паяльная трубка и четвероугольный кусок угля, предназначенные, вероятно, для сухого анализа, наконец, тут же валялась фарфоровая воронка
с воткнутою в нее пропускною бумагою; сверх того,
на одном покойном кресле лежал кот
с полузакрытыми, гноящимися
глазами.