Неточные совпадения
Вся картина, которая рождается при этом в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь одни только развалины; вместо сада, в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки,
вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что было делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых,
говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
— Стыдно
вам, полковник, стыдно!.. —
говорила, горячась, Александра Григорьевна Вихрову. — Сами
вы прослужили тридцать лет престолу и отечеству и не хотите сына вашего посвятить тому же!
— И то пойду!.. Да хранит
вас бог! —
говорил полковник, склоняя голову и уходя.
— Все
говорят, мой милый Февей-царевич, что мы с тобой лежебоки; давай-ка, не будем сегодня лежать после обеда, и поедем рыбу ловить… Угодно
вам, полковник, с нами? — обратился он к Михайлу Поликарпычу.
— Мамаша ваша мне
говорила, что
вы вот и позайметесь с Пашей.
С новым товарищем своим он все как-то мало сближался, потому что тот целые дни был каким-нибудь своим делом занят и вообще очень холодно относился к Паше, так что они даже
говорили друг другу «
вы».
— Что
вам туда ходить! Я сейчас сбегаю и проведаю.
Говорят, украл что-то такое, — отозвался Симонов и действительно ушел.
— Что за глупости
вы говорите! — сказал Павел Разумову.
— Это так, какие уж от
вас шалости, —
говорил Симонов и потом, немного подумав, прибавил: — Берите, ничего!
— Подите-ка, какая модница стала. Княгиня, видно, на ученье ничего не пожалела, совсем барышней сделала, —
говорила Анна Гавриловна. — Она сейчас выйдет к
вам, — прибавила она и ушла; ее сжигало нетерпение показать Павлу поскорее дочь.
— А вот, кстати, — начал Павел, — мне давно
вас хотелось опросить: скажите, что значил, в первый день нашего знакомства, этот разговор ваш с Мари о том, что пишут ли ей из Коломны, и потом она сама
вам что-то такое
говорила в саду, что если случится это — хорошо, а не случится — тоже хорошо.
—
Вы говорите еще как мальчик! — сказала она и потом, когда они подъехали к их дому и она стала выходить из экипажа, то крепко-крепко пожала руку Павла и сказала...
—
Вы знаете, этот господин сослан? —
говорил Павел.
В фамилии этой Павел хотел намекнуть на молодцеватую наружность казака, которою он как бы
говорил: я
вас, и, чтобы замаскировать это, вставил букву «т».
— Эка памятища-то у
вас, способности-то какие! —
говорил Семен Яковлевич с удивлением.
— Нет,
вы лучше хорошенько поговейте;
вам лучше бог поможет в учении, — вмешалась в разговор Евлампия Матвеевна, немного жеманничая. Она всегда,
говоря с Павлом, немного жеманилась: велик уж он очень был; совершенно на мальчика не походил.
— Дай бог
вам преуспевать так же и во всей жизни вашей, как преуспели
вы в науках! —
говорил Семен Яковлевич.
— Полноте, бог с
вами! — воскликнул Павел. — Один ум этого человека не позволит ему того
говорить.
— Я
вам опять повторяю, — начал он голосом, которым явно хотел показать, что ему скучно даже
говорить об этом, — что денег ваших мне нисколько не нужно: оставайтесь с ними и будьте совершенно покойны!
— Так что же
вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете ли
вы то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя — ходить в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять
вам в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу
вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «Вот,
говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он жил с madame Сомо. Та бросила его, бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой командир два года спасал его, но последнее время скверно вышло: государь узнал и велел его исключить из службы… Теперь его, значит, прямо в тюрьму посадят… Эти женщины, я
вам говорю, хуже змей жалят!.. Хоть и
говорят, что денежные раны не смертельны, но благодарю покорно!..
—
Вы что-то уж очень мудрено
говорите; я
вас не понимаю, — возразил Абреев, красиво болтая ногами.
— А я и не слыхал, о чем
вы и
говорили, — отвечал тот плутовато.
— Очень жаль, что
вы не понимаете, — начал он несколько глухим голосом, — а я
говорю, кажется, не очень мудреные вещи и, по-моему, весьма понятные!
— Зачем же он у Постена, и почему он
вам не отдает его? —
говорил Павел, не глядя на нее.
— Что ж
вам за дело до людей!.. — воскликнул он сколь возможно более убедительным тоном. — Ну и пусть себе судят, как хотят! — А что, Мари, скажите, знает эту грустную вашу повесть? — прибавил он: ему давно уже хотелось
поговорить о своем сокровище Мари.
— О, в отношении себя нет! —
говорила та. — Хоть бы с
вами, —
вы ведь к ней неравнодушны!
— Друг мой!.. — воскликнула Фатеева. — Я никак не могла тогда сказать
вам того! Мари умоляла меня и взяла с меня клятву, чтобы я не проговорилась
вам о том как-нибудь. Она не хотела, как сама мне
говорила, огорчать
вас. «Пусть,
говорит, он учится теперь как можно лучше!»
— Ну вот
вам и университет, —
говорил ведь я!.. — повторял он почти всем людям.
— Да нашу Марью Николаевну и
вас — вот что!.. — договорилась наконец Анна Гавриловна до истинной причины, так ее вооружившей против Фатеевой. — Муж ее как-то стал попрекать: «Ты бы,
говорит, хоть с приятельницы своей, Марьи Николаевны, брала пример — как себя держать», а она ему вдруг
говорит: «Что ж,
говорит, Мари выходит за одного замуж, а сама с гимназистом Вихровым перемигивается!»
— В вашем сочинении, не
говоря уже о знании факта, видна необыкновенная ловкость в приемах рассказа;
вы как будто бы очень опытны и давно упражнялись в этом.
— Прошу
вас сегодня зайти ко мне вечерком; я имею с
вами поговорить!
— Некто Салов — студент; он
говорит, что земляк ваш, и просил меня прислать ему сказать, когда
вы придете.
— Мне про
вас очень много
говорили, — начал Салов, устремляя на Павла довольно проницательный взгляд, — а именно — ваш товарищ Живин, с которым я был вместе в Демидовском.
— И он-с мне между прочим
говорил, что
вы великий актер, — продолжал Салов. В голосе его как бы слышалась легкая насмешка.
— Начало всех начал, — повторил Салов. — А Конт им
говорит: «
Вы никогда этого начала не знали и не знаете, а знаете только явления, — и явления-то только в отношении к другому явлению, а то явление, в свою очередь, понимаете в отношении этого явления, — справедливо это или нет?
— Послушайте, — начал Салов тоном явного сожаления, — я буду с
вами говорить о философии, а
вы будете мне приводить доказательства из катехизиса.
— А, это уж, видно, такая повальная на всех! — произнес насмешливо Салов. — Только у одних народов, а именно у южных, как, например, у испанцев и итальянцев, она больше развивается, а у северных меньше. Но не в этом дело: не будем уклоняться от прежнего нашего разговора и станем
говорить о Конте.
Вы ведь его не читали? Так, да? — прибавил он ядовито, обращаясь к Неведомову.
— Да как же
вы не знаете, Неведомов!.. Это наконец нечестно: когда
вас мыслью, как вилами, прижмут к стене,
вы говорите, что не знаете, — горячился Салов.
— К чему
вы мне все это
говорите! — перебил его уже с некоторою досадой Неведомов. —
Вы очень хорошо знаете, что ни вашему уму, ни уму Вольтера и Конта, ни моему собственному даже уму не уничтожить во мне тех верований и образов, которые дала мне моя религия и создало воображение моего народа.
«Кто,
говорят, такой этот господин у
вас живет?
«Нет,
говорю, ваше превосходительство, это не так; я сам чрез эту гору переходил!» — «Где,
говорит,
вам переходить; может быть, как-нибудь пьяный перевалились через нее!» Я
говорю: «Ваше превосходительство, я двадцать лет здесь живу, и меня, благодаря бога, никто еще пьяным не видал; а
вас — так,
говорю, слыхивал, как с праздника из Кузьминок, на руки подобрав, в коляску положили!» Засмеялся…
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и
говорит ему: «Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как
вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
— У
вас даже есть прекрасное стихотворение о Владимире — Кубок, кажется, называется, — подхватил Павел с полною почтительностью и более всего желая
поговорить с Александром Ивановичем о литературе.
— Да что такое этот ваш юмор — скажите
вы мне, бога ради! — снова закричал он. — Но фраз мне не смейте
говорить! Скажите прямо, что
вы этим называете?
— Какой у
вас перевод превосходный, —
говорил между тем ему Павел.
— На этой же бы неделе был у
вас, чтобы заплатить визит
вам и вашему милому юноше, —
говорил любезно Александр Иванович, — но — увы! — еду в губернию к преосвященному владыке.
— Оттого, что я здесь слыву богоотступником. Уверяю
вас! — отнесся Александр Иванович к Павлу. — Когда я с Кавказа приехал к одной моей тетке, она вдруг мне
говорит: — «Саша, перекрестись, пожалуйста, при мне!» Я перекрестился. — «Ах,
говорит, слава богу, как я рада, а мне
говорили, что ты и перекреститься совсем не можешь, потому что продал черту душу!»
— Вот,
вы не хотели ко мне приехать, так я к
вам приехала, —
говорила Фатеева, слегка опираясь на руку Павла, когда выскакивала из коляски, а потом дружески пожала ему руку.