Неточные совпадения
Ретивость полицейского чина, однако,
была прервана
в самом
начале.
В дело вмешалась высшая полицейская и судебная власть, но и ей не пришлось долго работать над загадочной смертью княжны Полторацкой.
С
начала октября императрица Анна Иоанновна стала прихварывать. Это состояние нездоровья государыни, конечно, не могло не отразиться на состоянии духа придворных вообще и близких к императрице людей
в частности. Одно обстоятельство усугубляло страх придворных за жизнь государыни, несмотря на то, что случившееся внезапное нездоровье Анны Иоанновны вначале
было признано врачами легким недомоганием и не представляло, по их мнению, ни малейшей опасности, тем более что императрица
была на ногах.
Но
начать какую-нибудь
было необходимо, потому что наследственной мызы не могло хватить на пропитание трех братьев. И Густав задумал вступить на военное поприще, как более подходящее к его личным инстинктам и менее требовавшее именно тех данных, которых Густав не имел от природы и не вынес из своего домашнего воспитания. К тому же военная служба считалась
в доброе старое время несравненно почетнее всякой другой и, действительно, скорее выводила людей «
в люди».
Совместно с этими родичами
начал Густав свою военную карьеру и первоначально продолжал ее с горем пополам. Последнее происходило оттого, что Польша, управляемая
в то время королем Августом II и Речью Посполитой,
была вообще не благоустроеннее Курляндии, беспрерывно возмущалась сеймами, которые, по свидетельству Бандтке,
были не что иное, как «скопище крамольников», не уживалась со своими диссидентами, утратила правду
в судах, наконец, не воевала ни с кем, что лишало Густава возможности отличиться.
Смерть императрицы Анны Иоанновны
была началом ударов судьбы, посыпавшихся на Густава Бирона и завершившихся
в ночь на 9 ноября, менее чем через два месяца после окончания обручения, арестом и ссылкой.
— По крайней мере, я
был бы осторожнее при выборе… Твой брак с самого
начала носил
в себе зародыш несчастья: женщина чуждого происхождения, чуждой религии, дикая, капризная, бешеная польская натура, без характера, без понятий о том, что мы называем долгом и нравственностью — и ты, со своими стойкими понятиями о чести, — мог ли ты иначе кончить подобный союз?.. А между тем, мне кажется, что ты, несмотря ни на что, продолжал любить ее до самого разрыва.
Доверенное лицо и управляющий
в описываемое нами время небольшим двором цесаревны и ее имением, Алексей Григорьевич Разумовский
был далеко не знатного происхождения.
В начале прошлого столетия
в Черниговской губернии, Козелецкого повета,
в деревне Лемешах, на девятой версте по старому тракту от Козельца
в Чернигов, жил регистровый казак «киевского Вышгорода-Козельца полка Григорий Яковлевич Розум».
Голос его вскоре
начал спадать, и из певчих он
был переименован
в придворные бандуристы. Это случилось после истории с Шубиным.
Наконец,
в начале августа, сгорая от нетерпения, она послала к маркизу своего камергера Воронцова, чтобы условиться с ним насчет свидания.
Было решено встретиться на следующий день как бы нечаянно по дороге
в Петербург. Но
в самый последний момент Елизавета Петровна не решилась выехать, зная, что за каждым шагом ее следят.
Из дальнейшего разговора с Лестоком выяснилось, что основой партии служат народ и солдаты и что лишь после того, как они
начнут дело, лица с известным положением и офицеры, преданные цесаревне,
в состоянии
будут выразить открыто свои чувства.
—
В таком случае, — сказал Шетарди, — чтобы помочь этим храбрым гренадерам, а также ради славы цесаревны, назначим момент для
начала действий, чтобы Швеция, на основании заявления
в Стокгольме, которое
будет сделано от имени короля, стала действовать со своей стороны.
Начинало светать. Весть о совершившемся перевороте с быстротою молнии разнеслась по городу. Все лица, недовольные свергнутым правительством, все те, кто
был предан цесаревне Елизавете Петровне,
в несколько часов сделавшейся из опальной великой княжны русской императрицей, торжествовали.
С самого раннего утра толпы народа
начали собираться на Васильевском острове, на площади перед зданием коллегии. Астраханский полк окружал эшафот, на котором виднелась плаха. Арестанты рано утром из крепости
были привезены
в здание коллегии, откуда
в десять часов их уже выводили на площадь.
Это не помешало тому, что
в начале царствования Елизаветы Петровны — насадительницы всего русского — положено
было основание народному русскому театру.
Брат решил, что он
начинает делаться благоразумнее, я же сказала: «Дело нечисто, тут что-нибудь да кроется» — и принялась за Люду и Таню, которые тоже казались какими-то странными и, очевидно,
были в заговоре.
Весь необузданный, страстный темперамент юноши вылился
в этих словах. Неприятный огонь снова пылал
в его глазах, руки
были сжаты
в кулаки. Он дрожал всем телом под влиянием дикого порыва возмущения. Очевидно, он решился
начать борьбу с отцом, которого прежде так боялся. Но взрыва гнева отца, которого ожидал сын, не последовало. Иван Осипович смотрел на него серьезно и молчал с выражением немого упрека по взгляде.
В то время, когда у берега лесного пруда происходило описанное нами объяснение между матерью и сыном,
в столовой княгини Вассы Семеновны хозяйка дома, ее брат и полковник Иван Осипович Лысенко, казалось, спокойно вели беседу, которая совершенно не касалась интересующей всех троих темы. Эта тема
была, конечно, разрешенное отцом свидание сына с матерью. Иван Осипович не касался этого предмета, а другим
было неловко
начинать в этом смысле разговор.
Елизавета Петровна
начала с объявления, что она останется девицей, а наследником назначает своего племянника, сына Анны Петровны, который тотчас же
был выписан из Голштинии и обращен
в православие под именем Петра Федоровича. Это
был тот самый «чертушка», который, если припомнит читатель, смущал покой Анны Леопольдовны.
В «Ведомостях» постоянно появлялись известия о присоединении к православию, и государыня очень часто бывала крестною матерью. Доброе семя
было брошено и
начало уже пускать корни. Вслед за принятием христианства неминуемо последовало окончательно обрусение края. К сожалению, благие
начала эти не принесли доброго плода и благодаря равнодушию следующих царствований прошли без следа.
Начало путешествия
было неблагоприятно. Открылся, или, вернее, уверили государыню, что
был открыт заговор. Многие лица из свиты прямо с дороги отправлены
были в ссылку. Благодаря этому Елизавета Петровна сначала
была в очень дурном расположении духа, но туча разошлась дорогой, и уже
в Малороссии рассеялись последние следы бури.
Там
начала она строить
в 1752 году, с благословения киевского митрополита Тимофея Щербацкого,
в честь святого Захария и Елизаветы (тезоименитой благодетельницы семейства ее) каменный двухъярусный собор. При соборе воздвигла она и каменную колокольню, по образцу той, которая находится
в Киево-Печерской лавре. Глуховский двор
был миниатюрной копией двора петербургского.
В начале мая гетман, сопровождаемый Тепловым, генеральным писарем Безбородко, генеральным есаулом Якубовичем и десятью бунчуковыми товарищами, отправился осматривать малороссийские полки. Он сперва посетил Батурин, потом Стародуб и Чернигов, а оттуда проехал
в степные полки и Киев.
В гетманское отсутствие делами правили Скоропадский, Волкевич и Ханенко. Оболонскому
была поручена экспедиция построек.
Несмотря на все свои огромные недостатки, на корыстолюбие, неразборчивость
в средствах для достижения своих целей, крайнее честолюбие, Бестужев все-таки оставался на шестнадцатом году царствования Елизаветы Петровны тем, чем
был при
начале его, то
есть единственным человеком, способным управлять кормилом государства среди волнений внешней политики.
Дом перестал
быть для них загадкой. Он потерял половину интереса. Девочки перестали заглядывать
в окна. Это не только детское, но общечеловеческое свойство — все незнакомое, неизвестное и неразгаданное имеет для людей свою прелесть,
начиная с заморских земель и кончая женщиной.
На другой же день
начали постройку этой беседки-тюрьмы под наблюдением самого князя, ничуть даже не спешившего ее окончанием. Несчастные любовники между тем,
в ожидании исполнения над ними сурового приговора, томились
в сыром подвале на хлебе и на воде, которые им подавали через проделанное отверстие таких размеров, что
в него можно
было только просунуть руку с кувшином воды и краюхою черного хлеба.
Когда княжне Людмиле пошел шестнадцатый год, княгиня Васса Семеновна
начала серьезно задумываться о ее судьбе. Кругом, среди соседей, не
было подходящих женихов.
В Тамбове искать и подавно
было не из кого. Девушка между тем не нынче завтра невеста. Что делать? Этот вопрос становился перед княгиней Вассой Семеновной очень часто, и, несмотря на его всестороннее обдумывание, оставался неразрешенным.
Семейное
начало, положенное
в основу отношения крепостных людей к помещикам, и
было той светлой стороной этого института, которого не могли затемнить одиночные, печальные, даже подчас отвратительные, возмущающие душу явления помещичьего произвола, доходящего до зверской жестокости.
Возле церкви стояло множество разнокалиберных экипажей,
начиная с богатых карет и кончая скромными линейками и дрожками. Церковь
была переполнена. Молодой князь прибыл
в нее за час до назначенного времени и все время, как толковали
в народе, молился у гроба своей матери. Затем он стал
в дверях церкви принимать приглашенных.
Долго усидегь он не мог и стал медленно шагать из угла
в угол обширной комнаты, пол которой
был покрыт мягким ковром. Трубка, которую он держал
в руках, давно потухла, а князь все продолжал свою однообразную прогулку. Он переживал впечатления дня, сделанные им знакомства, и мысли его, несмотря на разнообразие лиц, промелькнувших перед ним, против его воли сосредоточились на княжне Людмиле Васильевне Полторацкой. Ее образ носился неотвязно перед ним. Это его
начинало даже бесить.
Мысли о князе, о том, скоро ли он приедет, опять отодвинули на задний план все остальные вопросы, а
в том числе и вопрос о причине сходства ее, княжны, с Таней. Она вышла
в сад и углубилась
в аллею из акаций, под сводом которых
было так прохладно и так располагало к мечтам. Княжна и
начала мечтать.
— Посмотрим, князь; те соображения, которые вы мне высказали, ни разу не приходили мне
в голову, они заставили умолкнуть мои уста, на которых
была просьба оставить эту, казалось мне, бесцельную затею, могущую не ровен час действительно
быть для вас гибельною, но теперь, повторяю, и не стыжусь сознаться
в этом, я изменил свое мнение и охотно благословлю
начало работы…
На князя находка
в беседке произвела, надо признаться, тяжелое впечатление, хотя он и старался это скрыть. Теперь, когда дело
было уже сделано,
в сердце его невольно закралось томительное предчувствие о возможности исполнения второй части легенды — кары за нарушение дедовского заклятия. Для того чтобы скрыть свое смущение, он
начал беседовать с отцом Николаем о состоянии его прихода, о его жизни и тому подобных предметах, не относящихся к сделанному ими роковому открытию
в беседке.
Хотя у княгини
было приготовлено объяснение, но она все же думала иногда, что этот ответ не удовлетворит Люду и ее мысль
начнет работать
в этом направлении, а старые княжеские слуги, не ровен час, и сболтнут что лишнее.
— Кстати, — первый
начал Петр Игнатьевич, — призрак говорил тебе о любимой девушке,
в которой твое счастье… Она-то у тебя
есть?
Если же священник относился строго к своим духовным детям, то сидел без муки и крупы и довольствовался одними пятаками да грошами. А эти пятаки
в ту пору далеко не могли служить обеспечением. Случалось тогда и то, что во время богослужения являлся
в церковь какой-нибудь пьяный, но богатый и влиятельный прихожанин и, чтобы показать себя,
начинал читать священнику нравоучения, и, нуждающийся
в его подачке, священник должен
был выносить все эти безобразия.
Поэтому
в 1754 году императрица решилась заложить новое здание, сказав, что «до окончания переделок
будет жить
в Летнем новом доме», приказав строить временный дворец на порожнем месте бывшего Гостиного двора, на каменных погребах у Полицейского моста.
В июле
начали бить сваи под новый дворец. Нева усеялась множеством барок, и на всем пространстве от дворца к Мойке рассыпались шалаши рабочих. Словом, работа закипела.
— Я, собственно, говорю о том, что его отец — мой друг. Он, положим,
в Москве. Но
есть слухи, что он
будет переведен сюда, —
начал путаться он.
Императрица, как мы знаем, с самого
начала царствования вступила на путь своего отца — Петра Великого. Она восстановила значение Сената, который пополнен
был русскими членами. Сенат зорко следил за коллегиями, штрафовал их за нерадение, отменял несправедливые их приговоры. Вместе с тем он усиленно работал, стараясь ввести порядок
в управление и ограничить злоупотребления областных властей. Но больше всего он занимался исполнением проектов Петра Шувалова.
В начале ноября Апраксин приехал
в Нарву и получил через ординарца кампании, вице-капрала Суворова, высочайший приказ отдать все находящиеся у него письма. Причиной этого отобрания писем
были письма великой княгини, о которых проведали. Императрице
было сообщено об этой переписке, причем дело
было представлено
в очень опасном свете. Прошло полтора месяца после отобрания у Апраксина переписки, но он все сидел
в Нарве и не
был приглашаем
в Петербург, что
было равносильно запрещению въезда.
Скоро она имела удовольствие убедиться, как удачно поступила она, что потребовала сама отпуск из России. К ней явился вице-канцлер Воронцов и от имени императрицы стал упрашивать отказаться от мысли оставить Россию, так как это намерение сильно
начинает беспокоить императрицу и всех честных людей,
в том числе и его, Воронцова. Он обещал, кроме того, что императрица
будет иметь с ней вскоре свидание наедине. Обещание
было исполнено.
Он
начал понимать всю шаткость своего положения, если она
будет продолжать
в этом тоне. Наглость, с которою говорила с ним и глядела на него молодая девушка, положительно парализовала его волю.
Князь
в течение целого месяца терпеливо ждал, что княжна Людмила Васильевна заговорит с ним о прошлом, даст повод ему
начать этот разговор, но, увы, княжна, видимо, с умыслом избегала даже оставаться с ним наедине.
Быть может, эта «умышленность» только казалась для его предубежденного взгляда,
быть может, это
была лишь случайность, но князю Сергею Сергеевичу от этого
было не легче.
— Потом вам надо
будет обратиться к государыне… Вы
были введены
в заблуждение, вы не виноваты, обнаружение дела падет позором на ваше имя… Государыня едва ли захочет сама
начинать дело.
В будуаре никого не
было. Дрожащим от волнения голосом
начал граф свою исповедь. Он подробно рассказал, кто он такой, его побег от отца, принятие, по воле его матери, титула графа, не умолчал даже об источнике их средств — старом еврее.