Воспоминания из неволи

Tem Noor (2024)

Жизнь главного героя, выходца из Казахстана, переворачивается, когда его арестовывают в Сан-Франциско по ордеру Интерпола за махинации, причинившие многомиллионный ущерб. Он оказывается в иммиграционной тюрьме США, а затем его отправляют на родину, где его ждёт жестокая реальность: изоляторы и исправительная колония. Герой сталкивается с криминальными группировками, унижениями и суровыми порядками, но сохраняет свои принципы и внутреннюю стойкость. Это история о человеке, который, несмотря на испытания, сумел сохранить своё достоинство и остаться верным себе в условиях, где каждый день — борьба за выживание.

Глава 27

Мои новые сокамерники оказались настоящими тёртыми калачами, знающими все тонкости жизни в изоляторе. Двое из них находились под следствием за мошенничество, а третий — за причинение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Каждый из них провел за решёткой более шести месяцев, что было сразу заметно по их уверенным действиям. То, что мне показалось грудой мусора, для них оказалось бесценным набором инструментов. В их руках оголённые провода и кусок металла мгновенно превратились в самодельный кипятильник. Я и оглянуться не успел, как один из них уже подключил его к проводу, питающему лампочку. В изоляторе такие вещи, как электрические чайники, были под строгим запретом, но находчивость этих людей не знала границ.

Следующим шагом было найти ёмкость для кипячения воды, и тут мои новые сокамерники снова проявили своё мастерство. Пока я протирал пыль, надзиратель, получив пачку сигарет в обмен, принёс нам пластиковую банку из-под майонеза — сигареты здесь были главной валютой, заменяющей деньги. Вскоре камера наполнилась запахом крепкого тюремного чая, который, как мне показалось, был единственным способом согреться в этом промозглом, сыром месте. После чая, изрядно накурившись, двое из них сразу принялись чинить сломанный туалет, работая быстро и без слов — опыт и умение, приобретённые за долгие месяцы, делали их действия уверенными и отточенными.

Третий, тем временем, сел напротив меня и начал задавать вопросы. На первый взгляд, это был обычный разговор: откуда я родом, за что меня арестовали, как долго собираюсь оставаться. Но вскоре до меня дошло, что это не просто любопытство — это была проверка. Они выясняли, можно ли мне доверять, не стукач ли я, не собираюсь ли докладывать администрации о том, что происходит в камере. Каждый мой ответ взвешивался, каждый жест внимательно анализировался. В этих стенах доверие было роскошью, которую мало кто мог себе позволить, и я понимал, что от этой проверки зависит многое: как сложатся мои отношения с сокамерниками и как пройдёт моё пребывание в тюрьме.

После отбоя я заметил, как один из сокамерников держит в руках маленький кнопочный телефон — размером с мизинец. С наступлением тишины они по очереди уходили в туалет, чтобы поговорить, пока остальные неспешно пили крепкий чёрный чай и затягивались сигаретами, ведя непринуждённые разговоры. Всё это было проделано с особой осторожностью: снаружи камеру контролировали надзиратели, и любое лишнее слово могло быть услышано. Мы старались говорить одновременно, перекрывая чужие разговоры, но всё равно иногда становились невольными свидетелями чужих тайн.

Хотя наличие телефона было серьёзным нарушением — за это грозила одиночная камера и выговор, который мог повлиять на дальнейшую судьбу арестанта, — почти в каждой камере можно было найти подобные устройства. С тех пор я решил для себя, что буду использовать телефон только в самом крайнем случае. Осознание риска заставляло быть осторожным, а редкие разговоры с родными, как оказалось, пошли мне на пользу. В отличие от тех, кто каждый день старался вырваться хотя бы на пару минут в мир за пределами этих стен, я осознал, что постоянные напоминания о свободе лишь углубляют раны, оставленные пленом.

Каждый раз, когда я разговаривал с родными, в моей душе загоралась искра, но вскоре её сменяла бескрайняя, мучительная грусть. Эти разговоры снова и снова разбивали едва зажившие душевные раны, как если бы кто-то специально расцарапывал их до боли. После каждого звонка меня охватывало желание вырваться, взлететь, прорваться через эти холодные стены. Впрочем, хуже всего было думать о детях — чувства бессилия и тревоги сковывали меня. И хотя в глубине души я знал, что эти переживания не изменят ничего, от них было не избавиться. Единственное, что оставалось под моим контролем, — это мой ежедневный уклад, моё физическое и душевное состояние.

В эти моменты я понял: нужно искать опору внутри себя, не за пределами этих серых стен, а там, где не могли проникнуть страхи и отчаяние, там, где моя свобода продолжала существовать — в мысли, в духе, в бесконечности внутри меня самого.