Воспоминания из неволи

Tem Noor (2024)

Жизнь главного героя, выходца из Казахстана, переворачивается, когда его арестовывают в Сан-Франциско по ордеру Интерпола за махинации, причинившие многомиллионный ущерб. Он оказывается в иммиграционной тюрьме США, а затем его отправляют на родину, где его ждёт жестокая реальность: изоляторы и исправительная колония. Герой сталкивается с криминальными группировками, унижениями и суровыми порядками, но сохраняет свои принципы и внутреннюю стойкость. Это история о человеке, который, несмотря на испытания, сумел сохранить своё достоинство и остаться верным себе в условиях, где каждый день — борьба за выживание.

Глава 26

Крепко затянув шнурки на кроссовках, я выхожу во двор и начинаю пробежку. Музыка в наушниках заглушает шум вокруг, и ноги, словно сами по себе, уносят меня вперёд, к проспекту, где автомобили торопятся, сигналят друг другу, вечно спешащие куда-то. Но мне спешить некуда — сегодня я бегу, куда захочется. Это непередаваемое ощущение — свобода выбора направления. Хочешь — беги к горной речке, что вьётся в черте города, а затем взбирайся к проспекту, где за синеющей дымкой маячат величественные горы. А может, свернуть в сторону студенческого городка, утопающего в густых зарослях Ботанического сада, и назад к дому? Или отправиться в парк Ганди, где деревья шепчут своими кронами о вечности?

С каждым шагом тело постепенно приспосабливается к бегу. Мышцы разогреваются, слегка ноет грушевидная мышца в ягодице, но это ощущение скоро пройдёт. Дыхание выравнивается, движения становятся пружинистыми, и вот он — тот долгожданный всплеск адреналина, освобождающий разум. Какое это счастье — просто быть свободным!

Мысли, как вольно пасущиеся кони, уносятся назад, в прошлое. Вспоминаю те дни, когда впервые оказался за тюремными стенами, в той самой «старушке тюрьме», как её называли заключённые. Сегодня я бегу к этому месту, туда, где когда-то проходили дни моего заключения, чтобы снова увидеть её, спустя столько лет.

Проходит час, и голос навигатора, сквозь тихо звучащую музыку, произносит: «Вы прибыли на место назначения». Я оглядываюсь, словно пробудившись из транса. Но вокруг ничего не напоминает о прошлом. Нет знакомых силуэтов. Всё изменилось.

Подожди! Вот он, тот самый железный забор, выкрашенный в синий цвет, и знак «проезд запрещён» перед ним. Но где КПП? За забором теперь зияет котлован, а вместо привычных стен — недостроенные многоэтажные здания. Я обегаю вокруг, пытаясь найти хоть что-то знакомое. Вот здание колледжа — его окна выходили на ту самую камеру, где я наблюдал за студентами. Но где же сам следственный изолятор?

Всё исчезло. Земля перерыта, от прежнего места осталось лишь несколько улик — старый забор, который ещё хранит память о прошлом, и больше ничего. Я обегаю его снова, затем перехожу на другую сторону дороги. Останавливаюсь и мысленно прощаюсь. Прощай, «старушка» — прощай, страдание, сожаление, и вместе с тем, благодарность. Нет, мне не больно. Было тяжело, но эта тюрьма сделала меня сильнее.

Я продолжаю бег, возвращаясь назад. Воспоминания снова охватывают меня, словно давно забытые тени, поднимающиеся из глубины души. Этот следственный изолятор, который когда-то служил пересыльным пунктом ещё в середине XIX века при царской власти, был пронизан историями. Мне доводилось слышать разные слухи: будто в подвалах сами собой открываются и закрываются двери, раздаются стоны, крики, детский плач. Но самым жутким было, конечно, то, что говорили о кресте — высоким, более двух метров, стоявшем в одной из камер. Считалось, что в этой комнате когда-то проводились расстрелы, и крест, оставшийся там, был немым свидетелем тех страшных дней.

После распределения по камерам, нас повели вниз, спустившись с административного здания на два уровня ниже. Здесь, в темном коридоре, начиналась утроба «старушки» — древняя сеть подземных лабиринтов, где толстые трубы и паутина проводов напоминали заброшенное метро. Этот запутанный подземный мир был скрыт от дневного света, его стены хранили тяжёлую память о тысячах узников, прошедших здесь прежде. Лабиринты тянулись более чем на полтора километра, и надзиратели могли перемещать арестантов с одного конца тюрьмы на другой, не выводя их на поверхность.

Воздух здесь был густым, будто пропитанным вековым страданием. Каждый шаг, каждый камень, который мы касались, словно нёс в себе неизгладимый след утраты свободы. Пространство казалось живым, дышащим мучениями тех, кто прошёл здесь до нас. Старые громоздкие решётки издавали протяжный скрип, который раздавался эхом по коридорам, как мрачная мелодия этого заброшенного мира.

Нашу группу разделили на две части. Первая группа свернула в сторону ответвления, где находился отсек для «ходоков» — тех, кто уже неоднократно сталкивался с тюремной системой. Я же оказался среди тех, кого вели в корпус для «первоходов» — новобранцев тюремного мира, тех, кто впервые попал за решётку. Корпус этот находился рядом с санитарной частью и был отделён железными решётками от главного коридора.

Когда мы поднялись на второй этаж, перед нами замаячил пропускной пункт. Конвоир окликнул надзирателя, стоявшего по ту сторону решётки. Она медленно отворилась, издавая скрежет, и нас завели в длинный коридор с камерами, выстроенными в ряд по обе стороны. Вдоль стен тянулись тени, казалось, что тюрьма готовилась поглотить нас окончательно. Нас вели в самую дальнюю камеру, и по дороге к нам присоединили ещё нескольких заключённых из других корпусов.

Камера, куда нас привели, была в самом конце коридора. Тусклый свет одинокой лампочки едва освещал помещение. В первые минуты мы напрягали зрение, пытаясь привыкнуть к полумраку и рассмотреть окружающее пространство. Но вскоре перед нами открылась полная картина запустения: лоскуты рваной одежды валялись на полу, словно забытые свидетели прежних заключённых; битые стёкла на окнах, заросшие ржавыми решётками, трещали под порывами холодного декабрьского ветра, который, словно ледяной кнут, хлестал нас в лицо. Воздух был сырой и промозглый.

В углах и по всему полу валялись окурки дешёвых сигарет. Железные койки были покрыты толстым слоем пыли и сажи, как будто с момента последнего заключённого здесь не ступала нога человека.

В уборной царил хаос: сломанный бочок унитаза, из которого хлестала холодная вода, напоминал мини-гейзер, расплёскивающий влагу по полу. Настенный рукомойник держался лишь на одном штыре, второй вот-вот готов был выскользнуть из стены, а сам кафель, разбухший от постоянной сырости, был покрыт трещинами, словно разорванный тканью.