Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери
кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и
не знают, что такое значит «прикажете принять».
Городничий. Жаловаться? А
кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей
не было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это? Я, показавши это на тебя, мог бы тебя также спровадить в Сибирь. Что скажешь? а?
Аммос Федорович (в сторону).Вот выкинет штуку, когда в самом деле сделается генералом! Вот уж
кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет, до этого еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а до сих пор еще
не генералы.
Городничий. Скажите! такой просвещенный гость, и терпит — от
кого же? — от каких-нибудь негодных клопов, которым бы и на свет
не следовало родиться. Никак, даже темно в этой комнате?
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно, что значит человек! В жисть
не был в присутствии такой важной персоны, чуть
не умер со страху. Как вы думаете, Петр Иванович,
кто он такой в рассуждении чина?
Добчинский. Он! и денег
не платит и
не едет.
Кому же б быть, как
не ему? И подорожная прописана в Саратов.
О! я шутить
не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я
не посмотрю ни на
кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть
не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
А уж Тряпичкину, точно, если
кто попадет на зубок, берегись: отца родного
не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим,
кто кого!
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен. В самом деле,
кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни
не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон
не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Трудись!
Кому вы вздумали
Читать такую проповедь!
Я
не крестьянин-лапотник —
Я Божиею милостью
Российский дворянин!
Россия —
не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У нас труду
не учатся.
У нас чиновник плохонький,
И тот полов
не выметет,
Не станет печь топить…
Скажу я вам,
не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А мне поют: «Трудись...
А нам земля осталася…
Ой ты, земля помещичья!
Ты нам
не мать, а мачеха
Теперь… «А
кто велел? —
Кричат писаки праздные, —
Так вымогать, насиловать
Кормилицу свою!»
А я скажу: — А
кто же ждал? —
Ох! эти проповедники!
Кричат: «Довольно барствовать!
Проснись, помещик заспанный!
Вставай! — учись! трудись...
Кто видывал, как слушает
Своих захожих странников
Крестьянская семья,
Поймет, что ни работою
Ни вечною заботою,
Ни игом рабства долгого,
Ни кабаком самим
Еще народу русскому
Пределы
не поставлены:
Пред ним широкий путь.
Когда изменят пахарю
Поля старозапашные,
Клочки в лесных окраинах
Он пробует пахать.
Работы тут достаточно.
Зато полоски новые
Дают без удобрения
Обильный урожай.
Такая почва добрая —
Душа народа русского…
О сеятель! приди!..
«Пойдем в село Кузьминское,
Посмотрим праздник-ярмонку!» —
Решили мужики,
А про себя подумали:
«
Не там ли он скрывается,
Кто счастливо живет...
Не только
не гнушалися
Крестьяне Божьим странником,
А спорили о том,
Кто первый приютит его,
Пока их спорам Ляпушкин
Конца
не положил:
«Эй! бабы! выносите-ка
Иконы!» Бабы вынесли...
— Коли всем миром велено:
«Бей!» — стало, есть за что! —
Прикрикнул Влас на странников. —
Не ветрогоны тисковцы,
Давно ли там десятого
Пороли?..
Не до шуток им.
Гнусь-человек! —
Не бить его,
Так уж
кого и бить?
Не нам одним наказано:
От Тискова по Волге-то
Тут деревень четырнадцать, —
Чай, через все четырнадцать
Прогнали, как сквозь строй...
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами,
Ни с стариками старыми,
Покуда спору нашему
Решенья
не найдем,
Покуда
не доведаем
Как ни на есть — доподлинно:
Кому жить любо-весело,
Вольготно на Руси?
В воротах с ними встретился
Лакей, какой-то буркою
Прикрытый: «Вам
кого?
Помещик за границею,
А управитель при смерти!..» —
И спину показал.
Крестьяне наши прыснули:
По всей спине дворового
Был нарисован лев.
«Ну, штука!» Долго спорили,
Что за наряд диковинный,
Пока Пахом догадливый
Загадки
не решил:
«Холуй хитер: стащит ковер,
В ковре дыру проделает,
В дыру просунет голову
Да и гуляет так...
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К
кому оно привяжется,
До смерти
не избыть!
— А
кто сплошал, и надо бы
Того тащить к помещику,
Да все испортит он!
Мужик богатый… Питерщик…
Вишь, принесла нелегкая
Домой его на грех!
Порядки наши чудные
Ему пока в диковину,
Так смех и разобрал!
А мы теперь расхлебывай! —
«Ну… вы его
не трогайте,
А лучше киньте жеребий.
Заплатим мы: вот пять рублей...
—
Не богатырь я, милая,
А силой тот
не хвастайся,
Кто сна
не поборал...
Поспоривши, повздорили,
Повздоривши, подралися,
Подравшися, удумали
Не расходиться врозь,
В домишки
не ворочаться,
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами,
Ни с стариками старыми,
Покуда спору нашему
Решенья
не найдем,
Покуда
не доведаем
Как ни на есть — доподлинно,
Кому жить любо-весело,
Вольготно на Руси?
Жених хоть
кому, а все-таки учители ходят, часа
не теряет, и теперь двое в сенях дожидаются.
Г-жа Простакова. Простил! Ах, батюшка!.. Ну! Теперь-то дам я зорю канальям своим людям. Теперь-то я всех переберу поодиночке. Теперь-то допытаюсь,
кто из рук ее выпустил. Нет, мошенники! Нет, воры! Век
не прощу,
не прощу этой насмешки.
Г-жа Простакова. Пронозила!.. Нет, братец, ты должен образ выменить господина офицера; а кабы
не он, то б ты от меня
не заслонился. За сына вступлюсь.
Не спущу отцу родному. (Стародуму.) Это, сударь, ничего и
не смешно.
Не прогневайся. У меня материно сердце. Слыхано ли, чтоб сука щенят своих выдавала? Изволил пожаловать неведомо к
кому, неведомо
кто.
Стародум. А такова-то просторна, что двое, встретясь, разойтиться
не могут. Один другого сваливает, и тот,
кто на ногах,
не поднимает уже никогда того,
кто на земи.
По моему расчету,
не тот богат, который отсчитывает деньги, чтоб прятать их в сундук, а тот, который отсчитывает у себя лишнее, чтоб помочь тому, у
кого нет нужного.
Стародум. А
кто посмышленее, тот и
не откажет быть полезным своим согражданам.
Я ни от
кого их
не таю для того, чтоб другие в подобном положении нашлись меня умнее.
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я
не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай.
Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать
не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Г-жа Простакова (с веселым видом). Вот отец! Вот послушать! Поди за
кого хочешь, лишь бы человек ее стоил. Так, мой батюшка, так. Тут лишь только женихов пропускать
не надобно. Коль есть в глазах дворянин, малый молодой…
Стародум. Богату! А
кто богат? Да ведаешь ли ты, что для прихотей одного человека всей Сибири мало! Друг мой! Все состоит в воображении. Последуй природе, никогда
не будешь беден. Последуй людским мнениям, никогда богат
не будешь.
Скотинин. Да коль доказывать, что ученье вздор, так возьмем дядю Вавилу Фалелеича. О грамоте никто от него и
не слыхивал, ни он ни от
кого слышать
не хотел; а какова была голоушка!
Я
не знаю: ни
кто, ни куда.
Правдин. А
кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об нем то, что вселило в душу мою истинное к нему почтение. Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его
не говорил да, когда душа его чувствовала нет.
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец!
Не нынешний был век. Нас ничему
не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и
не будь тот Скотинин,
кто чему-нибудь учиться захочет.
Стародум. Это странное дело! Человек ты, как вижу,
не без ума, а хочешь, чтоб я отдал мою племянницу за
кого —
не знаю.
Стародум. Дурное расположение людей,
не достойных почтения,
не должно быть огорчительно. Знай, что зла никогда
не желают тем,
кого презирают; а обыкновенно желают зла тем,
кто имеет право презирать. Люди
не одному богатству,
не одной знатности завидуют: и добродетель также своих завистников имеет.
Стародум. Почтение! Одно почтение должно быть лестно человеку — душевное; а душевного почтения достоин только тот,
кто в чинах
не по деньгам, а в знати
не по чинам.
В то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на
ком из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки.
Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков, а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь такой же градоначальник, как и тот, который за минуту перед тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы так и остолбенели.
Базары опустели, продавать было нечего, да и некому, потому что город обезлюдел. «Кои померли, — говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались
кто куда». А бригадир между тем все
не прекращал своих беззаконий и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный из особого тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились и целой громадой ввалили на бригадиров двор.
Убытки редко
кем высчитывались, всякий старался прежде всего определить себе
не то, что он потерял, а то, что у него есть.
Ибо, как я однажды сказал, ежели градоначальник будет палить без расчета, то со временем ему даже
не с
кем будет распорядиться…
6. Посему: ежели
кто из обывателей прегрешит, то
не тотчас такого усекновению предавать, но прилежно рассматривать,
не простирается ли и на него российских законов действие и покровительство.
Но злаков на полях все
не прибавлялось, ибо глуповцы от бездействия весело-буйственного перешли к бездействию мрачному. Напрасно они воздевали руки, напрасно облагали себя поклонами, давали обеты, постились, устраивали процессии — бог
не внимал мольбам. Кто-то заикнулся было сказать, что"как-никак, а придется в поле с сохою выйти", но дерзкого едва
не побили каменьями, и в ответ на его предложение утроили усердие.
Как истинный администратор он различал два сорта сечения: сечение без рассмотрения и сечение с рассмотрением, и гордился тем, что первый в ряду градоначальников ввел сечение с рассмотрением, тогда как все предшественники секли как попало и часто даже совсем
не тех,
кого следовало.
Но они необходимы, потому что без них
не по
ком было бы творить поминки.
7. Да памятует градоправитель, что
не от
кого иного слава Российской империи украшается, а прибытки казны умножаются, как от обывателя.
Так, например, наверное обнаружилось бы, что происхождение этой легенды чисто административное и что Баба-яга была
не кто иное, как градоправительница, или, пожалуй, посадница, которая, для возбуждения в обывателях спасительного страха, именно этим способом путешествовала по вверенному ей краю, причем забирала встречавшихся по дороге Иванушек и, возвратившись домой, восклицала:"Покатаюся, поваляюся, Иванушкина мясца поевши".
Долго раздумывал он,
кому из двух кандидатов отдать преимущество: орловцу ли — на том основании, что «Орел да Кромы — первые воры», — или шуянину — на том основании, что он «в Питере бывал, на полу сыпал и тут
не упал», но наконец предпочел орловца, потому что он принадлежал к древнему роду «Проломленных Голов».