Неточные совпадения
Но если, говорил я сам себе, я найду кого-либо,
кто намерение мое одобрит,
кто ради благой цели
не опорочит неудачное изображение мысли;
кто состраждет со мною над бедствиями собратии своей,
кто в шествии моем меня подкрепит, —
не сугубый ли плод произойдет от подъятого мною труда?..
Расставаться трудно; но блажен тот,
кто расстаться может
не улыбаяся; любовь или дружба стрегут его утешение.
Он второпях вскочил и,
не продрав еще глаз, спрашивал: —
Кто приехал?
не… — но опомнившись, увидя меня, сказал мне: — Видно, молодец, ты обык так обходиться с прежними ямщиками.
Когда двадцать человек тонут, ты
не смеешь разбудить того,
кто их спасти может?
Когда же прочтешь, то знаю, что кражи моей наружу
не выведешь; ибо
не тот один вор,
кто крал, но и тот,
кто принимал, — так писано в законе русском.
Кто мир нравственный уподобил колесу, тот, сказав великую истину,
не иное что, может быть, сделал, как взглянул на круглый образ земли и других великих в пространстве носящихся тел, изрек только то, что зрел.
Ответ:
кто едет на почте, тот пустяками
не занимается и думает, как бы лошадей поскорее промыслить.
Дед мой будто должен был по векселю 1000 рублей,
кому, того
не знаю, с 1737 году.
По одну сторону меня сел сын хозяйский, а по другую посадил Карп Дементьич свою молодую невестку… Прервем речь, читатель. Дай мне карандаш и листочек бумашки. Я тебе во удовольствие нарисую всю честную компанию и тем тебя причастным сделаю свадебной пирушки, хотя бы ты на Алеутских островах бобров ловил. Если точных
не спишу портретов, то доволен буду их силуэтами. Лаватер и по них учит узнавать,
кто умен и
кто глуп.
Не заимодавец ли должен знать,
кому он доверяет?
Кто более в глазах человечества заслуживает уважения, заимодавец ли, теряющий свой капитал, для того что
не знал,
кому доверил, или должник в оковах и в темнице?
Гражданин, в каком бы состоянии небо родиться ему ни судило, есть и пребудет всегда человек; а доколе он человек, право природы, яко обильный источник благ, в нем
не иссякнет никогда; и тот,
кто дерзнет его уязвить в его природной и ненарушимой собственности, тот есть преступник.
Ш. А
кто ему их даст? Я в первую ночь так
не обезумею, чтобы ему отдать все мое имение; уже то время давно прошло. Табакерочка золотая, пряжки серебряные и другая дрянь, оставшаяся у меня в закладе, которой с рук нельзя сбыть. Вот весь барыш любезного моего женишка. А если он неугомонно спит, то сгоню с постели.
Ш. Как, матка? Сверх того, что в нынешние времена
не худо иметь хороший чин, что меня называть будут: ваше высокородие, а
кто поглупее — ваше превосходительство; но будет-таки кто-нибудь, с
кем в долгие зимние вечера можно хоть поиграть в бирюльки. А ныне сиди, сиди, все одна; да и того удовольствия
не имею, когда чхну, чтоб
кто говорил: здравствуй. А как муж будет свой, то какой бы насморк ни был, все слышать буду: здравствуй, мой свет, здравствуй, моя душенька…
Последуя тому, что налагают на нас обычаи и нравы, мы приобретем благоприятство тех, с
кем живем. Исполняя предписание закона, можем приобрести название честного человека. Исполняя же добродетель, приобретем общую доверенность, почтение и удивление, даже и в тех,
кто бы
не желал их ощущать в душе своей. Коварный афинский сенат, подавая чашу с отравою Сократу, трепетал во внутренности своей пред его добродетелию.
Кто уверит вас и меня, что вы
не носите в крови вашей сокровенного жала, определенного, да скончает дни ваши безвременно?
Кто мне порукою в том, что
не я был причиною ее кончины?
Но
кто причиною, что сия смрадная болезнь во всех государствах делает столь великие опустошения,
не токмо пожиная много настоящего поколения, но сокращая дни грядущих?
Кто причиною, разве
не правительство?
Земледелец! кормилец нашея тощеты, насытитель нашего глада, тот,
кто дает нам здравие,
кто житие наше продолжает,
не имея права распоряжати ни тем, что обработывает, ни тем, что производит.
Кто же к ниве ближайшее имеет право, буде
не делатель ее?
Не тот ли,
кто ее вспахать возможет;
не тот ли,
кто силы и желание к тому имеет достаточные?
У нас тот,
кто естественное имеет к оному право,
не токмо от того исключен совершенно, но, работая ниву чуждую, зрит пропитание свое, зависящее от власти другого!
Где есть нечего, там, хотя бы и было
кому есть,
не будет; умрут от истощения.
Таковым урядникам производилася также приличная и соразмерная их состоянию одежда. Обувь для зимы, то есть лапти, делали они сами; онучи получали от господина своего; а летом ходили босы. Следственно, у таковых узников
не было ни коровы, ни лошади, ни овцы, ни барана. Дозволение держать их господин у них
не отымал, но способы к тому.
Кто был позажиточнее,
кто был умереннее в пище, тот держал несколько птиц, которых господин иногда бирал себе, платя за них цену по своей воле.
Дворецкой мой, конюший и даже конюх и кучер, повар, крайчий, птицелов с подчиненными ему охотниками, горничные мои прислужники, тот,
кто меня бреет, тот,
кто чешет власы главы моея, тот,
кто пыль и грязь отирает с обуви моей, о многих других
не упоминая, равняются или председают служащим отечеству силами своими душевными и телесными,
не щадя ради отечества ни здравия своего, ни крови, возлюбляя даже смерть ради славы государства.
Но нередкий в справедливом негодовании своем скажет нам: тот,
кто рачит о устройстве твоих чертогов, тот,
кто их нагревает, тот,
кто огненную пряность полуденных растений сочетает с хладною вязкостию северных туков для услаждения расслабленного твоего желудка и оцепенелого твоего вкуса; тот,
кто воспеняет в сосуде твоем сладкий сок африканского винограда; тот,
кто умащает окружие твоей колесницы, кормит и напояет коней твоих; тот,
кто во имя твое кровавую битву ведет со зверями дубравными и птицами небесными, — все сии тунеядцы, все сии лелеятели, как и многие другие, твоея надменности высятся надо мною: над источившим потоки кровей на ратном поле, над потерявшим нужнейшие члены тела моего, защищая грады твои и чертоги, в них же сокрытая твоя робость завесою величавости мужеством казалася; над провождающим дни веселий, юности и утех во сбережении малейшия полушки, да облегчится, елико то возможно, общее бремя налогов; над
не рачившим о имении своем, трудяся деннонощно в снискании средств к достижению блаженств общественных; над попирающим родством, приязнь, союз сердца и крови, вещая правду на суде во имя твое, да возлюблен будеши.
Но ныне, буде
кто прельстити восхощет,
не блистательная нужна ему внешность, но внешность доводов, если так сказать можно, внешность убеждений.
Кто чего
не разумеет, тот в то да
не мешается.
Кто в часы безумия
не щадит бога, тот в часы памяти и рассудка
не пощадит незаконной власти.
Кто может за то поручиться, что Несторий, Арий, Евтихий и другие еретики быть бы могли предшественниками Лутера и, если бы вселенские соборы
не были созваны, что бы Декарт родиться мог десять столетий прежде?
Но ни в Греции, ни в Риме, нигде примера
не находим, чтобы избран был судия мысли, чтобы
кто дерзнул сказать: у меня просите дозволения, если уста ваши отверзать хотите на велеречие; у нас клеймится разум, науки и просвещение, и все, что без нашего клейма явится в свет, объявляем заранее глупым, мерзким, негодным. Таковое постыдное изобретение предоставлено было христианскому священству, и ценсура была современна инквизиции.
Если
кто сие наше попечительное постановление презрит или против такового нашего указа подаст совет, помощь или благоприятство своим лицом или посторонним, — тем самым подвергает себя осуждению на проклятие, да сверх того лишен быть имеет тех книг и заплатит сто золотых гульденов пени в казну нашу. И сего решения никто без особого повеления да нарушить
не дерзает. Дано в замке С. Мартына, во граде нашем Майнце, с приложением печати нашей. Месяца януария, в четвертый день 1486 года».
Буллу свою начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения, учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем,
кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы
не дерзали книг, сочинений или писаний печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы
не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
—
Не могу сему я верить, — сказал мне мой друг, — невозможно, чтобы там, где мыслить и верить дозволяется всякому
кто как хочет, столь постыдное существовало обыкновение.
А все те,
кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, и свободы
не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения.
Хотя оба сии стихотворцы преподавали правила других стихосложений, а Сумароков и во всех родах оставил примеры, но они столь маловажны, что ни от
кого подражания
не заслужили.
Кто бы ни задумал писать дактилями, тому тотчас Тредиаковского приставят дядькою, и прекраснейшее дитя долго казаться будет уродом, доколе
не родится Мильтона, Шекеспира или Вольтера.
Да все то
не столь сердцу тягостно:
кто закроет мои очи при издыхании?
Кто ведает из трепещущих от плети, им грозящей, что тот, во имя коего ему грозят, безгласным в придворной грамматике называется, что ему ни А… ни О… во всю жизнь свою сказать
не удалося [См. рукописную «Придворную грамматику» Фонвизина.]; что он одолжен, и сказать стыдно
кому, своим возвышением; что в душе своей он скареднейшее есть существо; что обман, вероломство, предательство, блуд, отравление, татьство, грабеж, убивство
не больше ему стоят, как выпить стакан воды; что ланиты его никогда от стыда
не краснели, разве от гнева или пощечины; что он друг всякого придворного истопника и раб едва-едва при дворе нечто значащего.
А сколь скоро в толпу, их боготворящую, завернется мало
кто, грубейшего невежества отчуждившийся, то обман их обнаруживается, и таковых дальновидцев они
не терпят в том месте, где они творят чудеса.
Возвращаяся чрез Клин, я уже
не нашел слепого певца. Он за три дни моего приезда умер. Но платок мой, сказывала мне та, которая ему приносила пирог по праздникам, надел, заболев перед смертию, на шею, и с ним положили его во гроб. О! если
кто чувствует цену сего платка, тот чувствует и то, что во мне происходило, слушав сие.
Но если
кто умеет исчислить меру сего продолжения, если перст гадания назначит предел твоему имени, то
не се ли вечность?..
Если бы
не подкрепляла надежда, что, приучив слух свой к необыкновенности звуков и усвоив чуждые произношения,
не откроются потом приятнейшие предметы, то неуповательно, восхотел ли бы
кто вступить в столь строгий путь.
И
кто? он же, пресытившися обильным велеречием похвальных твоих слов, возгремит
не твоим хотя слогом, но будет твой воспитанник.
Мы желаем показать, что в отношении российской словесности тот,
кто путь ко храму славы проложил, есть первый виновник в приобретении славы, хотя бы он войти во храм
не мог.