Неточные совпадения
Это была г-жа Шталь. Сзади её
стоял мрачный здоровенный работник Немец, катавший её. Подле
стоял белокурый шведский
граф, которого знала по имени Кити. Несколько человек больных медлили около колясочки, глядя на эту даму, как на что-то необыкновенное.
Чарская отвечала ему только улыбкой. Она смотрела на Кити, думая о том, как и когда она будет
стоять с
графом Синявиным в положении Кити и как она тогда напомнит ему его теперешнюю шутку.
У нас все в голове времена вечеров барона Гольбаха и первого представления «Фигаро», когда вся аристократия Парижа
стояла дни целые, делая хвост, и модные дамы без обеда ели сухие бриошки, чтоб добиться места и увидать революционную пьесу, которую через месяц будут давать в Версале (
граф Прованский, то есть будущий Людовик XVIII, в роли Фигаро, Мария-Антуанетта — в роли Сусанны!).
— Дело не трудное,
стоит поставить «М. le comte» вместо «М. le consul»; [«Господин
граф»… «Господин консул» (фр.).] на это я согласен.
Милорадович советовал Витбергу толстые колонны нижнего храма сделать монолитные из гранита. На это кто-то заметил
графу, что провоз из Финляндии будет очень дорого
стоить.
—
Постойте,
постойте! новый гость, надо и ему дать билет, — и, легко соскочив со стула, взяла меня за обшлаг сюртука. — Пойдемте же, — сказала она, — что вы
стоите? Messieurs, [Господа (фр.).] позвольте вас познакомить: это мсьё Вольдемар, сын нашего соседа. А это, — прибавила она, обращаясь ко мне и указывая поочередно на гостей, —
граф Малевский, доктор Лушин, поэт Майданов, отставной капитан Нирмацкий и Беловзоров, гусар, которого вы уже видели. Прошу любить да жаловать.
— Ах, да, знаю, знаю! — подхватила та. — Только
постойте; как же это сделать?
Граф этот… он очень любит меня, боится даже…
Постойте, если вам теперь ехать к нему с письмом от меня, очень не мудрено, что вы затеряетесь в толпе: он и будет хотеть вам что-нибудь сказать, но очень не мудрено, что не успеет. Не лучше ли вот что: он будет у меня на бале; я просто подведу вас к нему, представлю и скажу прямо, чего мы хотим.
— Видишь ли? сам во всем кругом виноват, — примолвил Петр Иваныч, выслушав и сморщившись, — сколько глупостей наделано! Эх, Александр, принесла тебя сюда нелегкая!
стоило за этим ездить! Ты бы мог все это проделать там, у себя, на озере, с теткой. Ну, как можно так ребячиться, делать сцены… беситься? фи! Кто нынче это делает? Что, если твоя… как ее? Юлия… расскажет все
графу? Да нет, этого опасаться нечего, слава богу! Она, верно, так умна, что на вопрос его о ваших отношениях сказала…
Какая сцена представилась ему! Два жокея, в графской ливрее, держали верховых лошадей. На одну из них
граф и человек сажали Наденьку; другая приготовлена была для самого
графа. На крыльце
стояла Марья Михайловна. Она, наморщившись, с беспокойством смотрела на эту сцену.
Гости разошлись. Ушел и
граф. Наденька этого не знала и не спешила домой. Адуев без церемонии ушел от Марьи Михайловны в сад. Наденька
стояла спиной к Александру, держась рукой за решетку и опершись головой на руку, как в тот незабвенный вечер… Она не видала и не слыхала его прихода.
В головной паре
стояли, ожидая начала танца, директриса и
граф Олсуфьев в темно-зеленом мундире (теперь на близком расстоянии Александров лучше различил цвета) и малиновых рейтузах.
Стоя, начальница была еще выше, полнее и величественнее. Ее кавалер не достигал ей головой до плеча. Его худенькая фигура с заметно согбенной спиной, с осевшими тонкими ножками казалась еще более жалкой рядом с его чересчур представительной парой, похожей на столичный монумент.
— Поезжайте, но вот что,
постойте!.. Я ехал к вам с кляузой, с ябедой… — бормотал Егор Егорыч, вспомнив, наконец, о сенаторской ревизии. — Нашу губернию ревизуют, — вы тогда, помните, помогли мне устроить это, — и ревизующий сенатор —
граф Эдлерс его фамилия — влюбился или, — там я не знаю, — сблизился с племянницей губернатора и все покрывает… Я привез вам докладную записку об этом тамошнего губернского предводителя.
Зачем все это и для чего?» — спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал
графа остаться на бале хоть несколько еще времени, но тот упорно отказывался и отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и рядом же с ним
стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится.
Была, прежде всего, партия «маркизов», во главе которой
стоял граф Козельский и которая утверждала, что главное достоинство предводителя должно состоять в том, чтобы он обладал «грасами».
Сегодня ко мне в комнату является какой-то длинный бездельник в высоких сапогах, с сильным запахом спирта, и говорит: «Вы бывший
граф»… Я говорю простите… Что это значит — «бывший
граф»? Куда я делся, интересно знать? Вот же я
стою перед вами.
Косых. Ничего не
стоит. Играет как сапожник. B прошлом году, в посту, был такой случай. Садимся мы играть: я,
граф, Боркин и он. Я сдаю…
Отъезд предполагался из дома бабушки: на ее дворе
стоял уложенный дормез, и
граф с молодою графинею должны были позавтракать у княгини и с ее двора и отправиться.
Граф, препожаловав с жалобою графини Антониды на Дон-Кихота, застал бабушку уже при конце ее работы, которую оставалось только оформить актуальным порядком, для чего тут перед княгинею и
стояли землемер и чиновник. А потому, когда княгине доложили о
графе, она велела просить его в кабинет и встретила его словами...
— Этакая прелесть, чудо что такое! — произносил барон с разгоревшимися уже глазами,
стоя перед другой короной и смотря на огромные изумрудные каменья. Но что привело его в неописанный восторг, так это бриллианты в шпаге, поднесенной Парижем в 14-м году Остен-Сакену. [Остен-Сакен, Дмитрий Ерофеевич (1790—1881) —
граф, генерал от кавалерии, генерал-адъютант, участник всех войн России против наполеоновской Франции.]
— Что ж ты, братец! — закричал Ижорской, — давай сюда!.. Постой-ка! подписано:
граф Растопчин. Господин адъютант! — продолжал он, — извольте прочесть ее во услышание всем!
Когда они подъехали к квартире Траховых и вошли, то генерал
стоял уже на лестнице. С самого утра Татьяна Васильевна брюзжала на него за то, что будто бы он не постарался и не хотел устроить ей литературный вечер, и что, вероятно, никто к ним не приедет. Тщетно генерал уверял ее, что все будут; но вот, однако, наступил уже десятый час, а прибыли пока только Бегушев и
граф Хвостиков.
— Ах, cher comte [дорогой
граф (франц.).],
стоило ли так беспокоиться и просить меня; я сейчас же напишу предписание смотрителю! — проговорила попечительша и, написав предписание на бланке, отнесла его к мужу своему скрепить подписью.
—
Стою!.. — повторил
граф и величественной походкой ушел к себе.
Обед хоть и был очень хороший и с достаточным количеством вина, однако не развеселил ни Тюменева, ни Бегушева, и только
граф Хвостиков, выпивший стаканов шесть шампанского, принялся врать на чем свет
стоит: он рассказывал, что отец его, то есть гувернер-француз, по боковой линии происходил от Бурбонов и что поэтому у него в гербе белая лилия — вместо черной собаки, рисуемой обыкновенно в гербе
графов Хвостиковых.
Тут же в отеле
стоял один польский
граф (все путешествующие поляки —
графы), и mademoiselle Зельма, разрывавшая свои платья и царапавшая, как кошка, свое лицо своими прекрасными, вымытыми в духах, руками, произвела на него некоторое впечатление.
Воротясь домой, был я уже как закруженный. Что же, я не виноват, что m-lle Полина бросила мне целой пачкой в лицо и еще вчера предпочла мне мистера Астлея. Некоторые из распавшихся банковых билетов еще валялись по полу; я их подобрал. В эту минуту отворилась дверь, и явился сам обер-кельнер (который на меня прежде и глядеть не хотел), с приглашением, не угодно ли мне перебраться вниз, в превосходный номер, в котором только что
стоял граф В.
M-lle Blanche
стоит тоже в нашем отеле, вместе с матерью; где-то тут же и наш французик. Лакеи называют его «m-r le comte», [Господин
граф (фр.).] мать m-lle Blanche называется «m-me la comtesse»; [Госпожа графиня (фр.).] что ж, может быть, и в самом деле они comte et comtesse. [
Граф и графиня (фр.).]
Он вообще не любил терять праздных слов. Он принадлежал скорее к числу лиц думающих, мыслящих, — хотя, надо сказать, трудно было сделать заключение о точном характере его мыслей, так как он больше ограничивался намеками на различные идеи, чем на их развитие. При малейшем противоречии
граф чаще всего останавливался даже на полумысли и как бы говорил самому себе: «Не ст́оит!» Он обыкновенно отходил в сторону, нервно пощипывая жиденькие усы и погружаясь в грустную задумчивость.
У предводителя назначен был обед. Общество было прежнее, за исключением Мановского и Эльчанинова. Клеопатра Николаевна сидела на диване между Уситковою и Симановскою. Перед ними
стоял исправник. Прочие дамы сидели на креслах. Мужчины
стояли и ходили. Все ожидали
графа.
Вдова сделала движение, чтобы поворотиться к нему лицом; она еще в первый раз видела
графа. Хозяин и несколько мужчин
стояли на ногах перед Сапегою.
Они поцеловались.
Граф под руку ввел ее в гостиную. Иван Александрыч остался в зале (при гостях он не смел входить в гостиную). В этой же зале, у дверей к официантской,
стояли три лакея в голубых гербовых ливреях.
Бедный, невинный чиновник! он не знал, что для этого общества, кроме кучи золота, нужно имя, украшенное историческими воспоминаниями (какие бы они ни были), имя, столько у нас знакомое лакейским, чтоб швейцар его не исковеркал, и чтобы в случае, когда его произнесут, какая-нибудь важная дама, законодательница и судия гостиных, спросила бы — который это? не родня ли он князю В, или
графу К? Итак, Красинский
стоял у подъезда, закутанный в шинель.
Вдруг, например, расскажет где-нибудь на станции, на которой нас обоих с ним очень хорошо знают, что я
граф, генерал и что у меня тысяча душ, или ошибет какого-нибудь соседа-мужика, что у нас двадцать жеребцов на стойле
стоят.
Служебный кабинет
графа Зырова. Огромный стол весь завален бумагами и делами.
Граф, по-прежнему в пиджаке, сидит перед столом; лицо его имеет почти грозное выражение. На правой от него стороне
стоят в почтительных позах и с грустно наклоненными головами Мямлин и князь Янтарный, а налево генерал-майор Варнуха в замирающем и окаменелом положении и чиновник Шуберский, тоже грустный и задумчивый.
Князь Янтарный. Да-с!.. Изложенья дар! Бумаги, им написанные, усыпаны брильянтами, алмазами красноречия, и я сам видел, что они ничего ему не
стоят: они так и льются, так и льются у него… Я теперь торжественно и всем говорю, что выбор Алексея Николаича и предпочтение его другим кандидатам показывает в
графе Зырове величайшую прозорливость и величайшую мудрость.
Граф. Однако и вы, и какой-то генерал Варнуха, и господин Мямлин беспрестанно напоминаете мне то об Алексее Николаиче, то о князе Михайле Семеныче, недостает только назвать еще мне madame Бобрину; и я на это один раз навсегда говорю, что я
стою уже одной ногой в могиле, а потому ни в каких покровителях не нуждаюсь и никаких врагов и соперников не боюсь!
— И игра есть порядочная, — рассказывал он: — Лухнов, приезжий, играет, с деньгами, и Ильин, что в 8-м нумере
стоит, уланский корнет, тоже много проигрывает. У него уже началось. Каждый вечер играют, и какой малый чудесный, я вам скажу,
граф, Ильин этот: вот уж не скупой — последнюю рубашку отдаст.
Прикосновение чьей-то руки разбудило ее. Она проснулась. Но прикосновение это было легко и приятно. Рука сжимала крепче ее руку. Вдруг она вспомнила действительность, вскрикнула, вскочила и, сама себя уверяя, что не узнала
графа, который
стоял под окном, весь облитый лунным светом, выбежала из комнаты…
— В карету надо сесть, — отвечал
граф, на ходу отворяя дверцы и стараясь влезть. —
Стой же, чорт! Дурень!
Коридорный вызвался проводить
графа.
Граф, несмотря на замечание лакея, что барин сейчас только пожаловали и раздеваться изволят, вошел в комнату. Лухнов в халате сидел перед столом, считая несколько кип ассигнаций, лежавших перед ним. На столе
стояла бутылка рейнвейна, который он очень любил. С выигрыша он позволил себе это удовольствие. Лухнов холодно, строго, через очки, как бы не узнавая, поглядел на
графа.
Граф был особенно весел, кавалериста, который утром уже окончательно говорил ему ты, толкнул в сугроб, исправника травил Блюхером, Стешку подхватил на руки и хотел увезти с собой в Москву и, наконец, вскочил в сани, усадил рядом с собой Блюхера, который всё хотел
стоять на середине.
— Вы меня просто обидите, — говорил робко кавалерист,
стоя перед
графом, который, задрав ноги на перегородку, лежал на его постели: — я ведь тоже старый военный и товарищ, могу сказать. Чем вам у кого-нибудь занимать, я вам с радостию готов служить рублей двести. У меня теперь нет их, а только сто; но я нынче же достану. Вы меня просто обидите,
граф!
Наталья Павловна раздета;
Стоит Параша перед ней.
Друзья мои! Параша эта
Наперсница ее затей;
Шьет, моет, вести переносит,
Изношенных капотов просит,
Порою с барином шалит,
Порой на барина кричит
И лжет пред барыней отважно.
Теперь она толкует важно
О
графе, о делах его,
Не пропускает ничего —
Бог весть, разведать как успела.
Но госпожа ей наконец
Сказала: «Полно, надоела!» —
Спросила кофту и чепец,
Легла и выйти вон велела.
Граф. (понемногу оборачиваясь и начиная обращать некоторое внимание на Дарью Ивановну). Я ничего не забыл, поверьте… Скажите, пожалуйста, Дарья Ивановна, сколько вам тогда было лет?..
Постойте,
постойте… Знаете ли, ведь вы от меня не можете скрыть свои годы?
Ступендьев (быстро входит в комнату, приближается к
графу, который
стоит к нему спиной, и кланяется). Ваше сиятельство, ваше сиятельство…
Граф. О, помилуйте! К чему все эти слова?.. Всё это не
стоит благодарности… Но как вы хорошо играете комедию!..
Дарья Ивановна (останавливая его). Мимоходом вы заметили меня. Вы знаете, что наши дороги в жизни так различны… что же вам
стоит уверить меня в вашей… в вашей дружбе?.. Но я,
граф, я, которой суждено провести весь свой век в уединении, — я должна дорожить своим покоем, я должна строго наблюдать за своим сердцем, если не хочу со временем…
— Лапутин? — заговорил
граф, — Лапутин…
Постой,
постой, сделай милость, Лапутин… Я что-то помню, Лапутин… Это чья-то фамилия.
— Посади Урбенина, — шепнул я
графу. — Он
стоит перед тобой, как мальчишка.
Свидание с Тиной вывело меня из забытья… Через десять минут она ввела меня в залу, где полукругом
стоял хор…
Граф сидел верхом на стуле и отбивал руками такт… Пшехоцкий
стоял позади его стула и удивленными глазами глядел на певчих птиц… Я вырвал из рук Карпова его балалайку, махнул рукой и затянул…