Хищники

Изящно убранная гостиная в квартире Андашевских.

Входит Мямлин и князь Янтарный. Первый, по обыкновению, с своим немного подергивающимся, бабьим лицом, в невычищенном вицмундире, с непричесанными клочковатыми волосами, с грязными ногтями, но зато в звезде и во всех крестиках и медалях, какие когда-либо получал. Князь Янтарный, довольно нестарый еще и красивый из себя мужчина, с большими черными и даже с поволокой, но вместе с тем ничего не выражающими глазами, напротив, выстрижен почти под гребенку и подбородок имеет тщательнейшим образом выбритый, который, однако, все-таки остается немного черноватым от необыкновенной густоты волос. Одет князь в белый галстук и в новенький, с иголочки, вицмундирный фрак; шляпа и лаковые сапоги его блестят почти до неприличия. Все слова свои он произносит, заметно важничая и закрывая для этого немного глаза свои, и вообще речь его должна быть несколько похожа на журчанье ручья.

Мямлин (видимо, стараясь втолковать что-то такое князю Янтарному). Я вам говорю, что Ольга Петровна все это устроила… У ней при мне был разговор об этом с Алексеем Николаичем.

Князь Янтарный. Странно!.. Встречаясь в обществе, я всегда с ней немного пикировался и на ее маленькие стрелы отвечал довольно колко; но, может быть, этим самым я выигрывал в ее глазах, — qui peut comprendre la femme! [кто может понять женщину! (франц.).]

Мямлин. Непременно этим самым-с! Она женщина большого ума! Насквозь понимает людей! Хоть бы взять-с меня! Вуланд совершенно в грязь меня втоптал перед графом… Она меня спасла!

Те же и Ольга Петровна, уже madame Андашевская.

Мямлин (быстро хватая князя Янтарного за руку и представляя его Ольге Петровне). Madame!.. Permettez moi de vois presenter [Мадам!.. Разрешите мне вам представить (франц.).]: князь Янтарный!

Ольга Петровна. Мы с князем знакомы давно. (Любезно протягивает обоим гостям свою ручку и затем, легким движением головы пригласив их садиться, сама тоже садится.)

Князь Янтарный и Мямлин садятся в несколько церемонно-визитной позе.

Князь Янтарный (немного привставая с своего кресла и прижимая вместе с наклонением головы руку к сердцу). Pardon, madame, что я являюсь к вам в этой ливрее нашей, — но я приехал к вам почти официально, чтобы бесконечно благодарить вас за ваше доброе участие, которое, как вот Дмитрий Дмитрич (показывает на Мямлина) передавал мне, вы принимали в определении моем на место господина Вуланда.

Ольга Петровна (с живостью). А вы уже определены… Ах, я очень рада!

Князь Янтарный. Алексей Николаич еще недели две тому назад заехал ко мне и говорит, что Владимир Иваныч Вуланд скоропостижно помер. Это так меня фрапировало!.. Я перед тем только еще обедал с Вуландом в Английском клубе, и он был совершенно здоров!.. Как, почему и отчего человек умер?

Ольга Петровна (немного сконфуженная этими словами). У него, кажется, аневризм был.

Мямлин. Да и жизни был невоздержной — это что таить!

Князь Янтарный. И Алексей Николаич тут же предложил мне занять место Владимира Иваныча, но я уже имел подобную должность и оставил ее, что я и высказал откровенно Алексею Николаичу; но он был так добр, что в довольно ясных намеках дал мне понять, что это место для меня пока, но что со временем я могу занять и большее.

Ольга Петровна. О, конечно, если это хоть сколько-нибудь будет зависеть от мужа, то вы получите и большее, и я надеюсь теперь, что вы помирились с ним в душе несколько…

Князь Янтарный. Я мало что помирился с Алексеем Николаичем, но я стал благоговеть перед ним, и в этом случае не беру ничего другого, как мой собственный пример: я, как хотите это назовите, имел глупость, неосторожность, но я, не зная человека, позволял себе говорить против него, и Алексей Николаич слышал это, конечно, потому что я говорил это всюду, говорил не только что при вас, но даже с вами. Вы, вероятно, в это время были уже невестой его, и полагаю, что должны были передавать ему это.

Ольга Петровна. Да, я ему передавала.

Князь Янтарный (поднимая указательный палец свой как бы затем, чтобы придать более весу словам своим). И Алексей Николаич, несмотря на все это, в видах уж, конечно, одной только пользы служебной и находя меня, не знаю почему, заслуживающим настоящей моей должности, сам первый приехал ко мне и предложил мне трудиться вместе с ним; так поступать из миллионов людей может только один!

Мямлин (подхватывая). И который, прибавьте, любит Россию истинной любовью!

Князь Янтарный. Именно любит Россию истинной любовью! Кроме того-с, последние два дня я имел счастье… — иначе не могу этого назвать!.. — имел счастье видеть Алексея Николаича в его служебной деятельности и убедился, что в этом отношении он гениальный человек!

Ольга Петровна. Да, очень способный! Я хоть и жена его, но тоже могу сказать, что он, как все люди, имеет, конечно, много недостатков; но, как служебный деятель, он решительно человек с государственным призванием.

Князь Янтарный. Решительно с государственным призванием: эта быстрота соображения!.. Удар прямо в цель!.. Способность обобщить, на группы разбить тысячи фактов, собранных со всей России…

Мямлин (снова подхватывая). А дар изложения!..

Князь Янтарный. Да-с!.. Изложенья дар! Бумаги, им написанные, усыпаны брильянтами, алмазами красноречия, и я сам видел, что они ничего ему не стоят: они так и льются, так и льются у него… Я теперь торжественно и всем говорю, что выбор Алексея Николаича и предпочтение его другим кандидатам показывает в графе Зырове величайшую прозорливость и величайшую мудрость.

Мямлин. А я всегда это самое говорил!.. (Обращаясь к Ольге Петровне.) Но скажите, как здоровье графа нынче? Я несколько раз к нему являлся, но ни разу не был принят.

Ольга Петровна. Папа был очень серьезно болен.

Мямлин (с искренним участием). Но что было причиною его болезни?.. Простудился ли он, не соблюл ли диетки?.. Старички обыкновенно любят покушать.

Ольга Петровна. Нисколько!.. Нимало!.. Причина — его душевные потрясения!

Оба директора делают удивленные и как бы вопрошающие лица.

Ольга Петровна продолжает.

Сначала его очень волновали эти крики по поводу назначения Алексея Николаича…

Князь Янтарный при этом потупляет глаза.

Ольга Петровна, показывая на него пальчиком.

Ему совестно даже при этих словах моих смотреть на меня!..

Князь Янтарный (держа униженно голову). Совестно, — каюсь в том.

Ольга Петровна (снова продолжает). Потом эти гадкие газетные статьи пошли, где такой грязью, такой низкой клеветой чернили человека, им выбранного и возвышенного; а, наконец, и брак мой с Алексеем Николаичем добавил несколько; в обществе теперь прямо утверждают, что папа выбрал себе в товарищи Андашевского, чтобы пристроить за него дочку, и что Андашевский женился для той же цели на этой старой кокетке!

Оба директора (хохочут и почти в одно слово восклицают). На старой кокетке!.. Кто ж может говорить это?

Ольга Петровна (князю Янтарному). Да наша общая с вами приятельница, madame Бобрина, говорит это, и я нисколько в этом случае на нее не претендую; но желала бы, чтоб ей растолковали одно: Алексей Николаич женился на мне никак не для получения настоящего своего места, потому что он имел его уже раньше, а что папа не для этой цели его возвышал, так это можно доказать тем, что граф, напротив, очень недоволен моим замужеством за Алексея Николаича, и entre nous soit dit [между нами будь сказано (франц.).]: он до сих пор почти не принимает нас к себе!

Князь Янтарный (с удивлением). Но почему же граф может быть недоволен вашим замужеством?

Ольга Петровна. Тут много причин!.. Прежде всего, разумеется, то, что Алексей Николаич плебей; ну и потом: мы с мужем, как молодые оба люди, женясь, ничего не помышляли о том, что будет впереди, и все нам представлялось в розовом цвете; но папа очень хорошо понимал, что каким же образом тесть и зять будут стоять на службе так близко друг к другу, и теперь действительно в обществе уже говорят об этом.

Мямлин. Говорят-с!.. Говорят! Я не решался только докладывать вам об этом, но толки есть.

Ольга Петровна. Очень большие, знаю это я!.. До папа тоже это доходит, и все это его волновало, беспокоило, тревожило, и семьдесят его лет невольно сказались в этом случае.

Князь Янтарный. Графу, однако, семьдесят лет?

Ольга Петровна. О, да, около того!.. Мне тридцать с лишком лет, а он очень, очень немолодым женился!.. И я даже боюсь теперь… Опять-таки прошу, чтобы между нами это осталось; я с вами говорю совершенно как с друзьями своими: я боюсь, что нет ли у него маленького размягчения мозга.

Оба директора вместе и почти в ужасе восклицают.

Князь Янтарный. Скажите, какое несчастье!

Мямлин. Господи помилуй! (Крестится при этом.)

Ольга Петровна (продолжает). Потому что последнее время он газет даже не читает — не понимает!.. Какая же причина тому?..

Князь Янтарный (глубокомысленно). Но, может быть, граф озабочен чем-нибудь другим?

Ольга Петровна. Разве забота может помешать понять газету?.. Тут непременно должно быть что-нибудь более серьезное, и вообразите мое положение теперь: с одной стороны, отец в таком нехорошем состоянии здоровья, а с другой — муж, который тоже бесится, выходит из себя. «Раз, говорит, можно перенести клевету, два, три; но переносить ее всю жизнь не хватит никакого человеческого терпения!» И я ожидаю, что он в одну из бешеных минут своих пойдет и подаст в отставку.

Оба директора опять в один голос восклицают: «Как это возможно?.. Мы не пустим его!.. Он погубит этим все наше ведомство».

Я тоже не советую ему это делать; но в то же время не могу не согласиться с ним, что есть оскорбления, которые нельзя перенести ни для каких благих целей.

На этих словах Мямлин вскакивает вдруг со своего места, как бы уколотый чем-нибудь, и произносит почти испуганным голосом: «Алексей Николаич приехал-с!»

Те же и Андашевский; лицо у него взволнованное, озабоченное, но не печальное.

Ольга Петровна (пристально взглянув на мужа). Ты откуда?

Андашевский (притворно-небрежным голосом). У князя Михайлы Семеныча был.

Ольга Петровна (изменившись несколько в лице). И что же?

Андашевский (тем же небрежным тоном). После расскажу!.. (Обращаясь к директорам.) Здравствуйте, господа. (Затем, дружески пожав им руки, садится в кресло и в заметном утомлении опрокидывается на задок его.)

Князь Янтарный. Я счел себя обязанным лично поблагодарить Ольгу Петровну за участие ее в определении меня.

Андашевский. Да-с, да!.. По крайней мере почин в этом ей прямо принадлежит!.. Тогда этот несчастный Вуланд помер; экспедицию его, я знал, что по многим обстоятельствам нельзя было оставить без начальника, а между тем граф заболел, и таким образом обязанность выбора легла на мне; но я решительно не знал, кого назначить, так что говорю, наконец, об этом жене… Она мне и посоветовала. «Чего ж, говорит, тебе лучше: попроси князя Янтарного принять это место!.. Может быть, он и согласится».

Князь Янтарный (склоняя перед Андашевским голову). Правилом князя Янтарного всегда было и будет исполнять все, что возлагает на него правительство, хотя откровенно должен признаться, что в экспедиции Владимира Иваныча я нашел такой беспорядок, такой хаос…

Андашевский (перебивая его). Я вас предуведомлял о том!.. Вы не можете на меня сетовать.

Князь Янтарный. Очень помню-с! Но я объясняю вам, собственно, затем, что Вуланд слыл трудолюбивым дельцом, и если теперь будут выходить какие-нибудь упущения, то прямо скажут, что Янтарный запустил это; а между тем, чтобы привести дела хоть в сколько-нибудь человеческий порядок, я должен употреблять громадный труд!.. Гигантский труд!

Мямлин (давно уже желавший вмешаться в разговор). А я вот принял экспедицию Алексея Николаича, так ни одной бумаги не нашел неисполненной, а книги бухгалтерские таким почерком ведены, что я, право, думал — рисованные. (Относясь к Андашевскому.) А между тем, как Владимир Иваныч всегда завидовал вам и обижался вашим возвышением.

Андашевский (как бы ничего не знавший по этому предмету). Он говорил вам об этом?

Мямлин. Больше чем говорил; я был жертвою этой его зависти!.. Тогда, как вас назначили в товарищи, я был в командировке и, конечно, прискакал сейчас же в Петербург; являюсь, между прочим, к Владимиру Иванычу и начинаю ему, по своей откровенности, хвалить вас!.. Говорю, как вы умны, просвещенны, трудолюбивы, а по болезни моей, надобно признаться, я не все и замечаю, что вокруг меня происходит, только тут же со мной вместе был бывший управитель дяди Михайлы Семеныча, генерал Варнуха, которого вы на днях, кажется, изволили назначить смотрителем Крестовоздвиженской богадельни.

Андашевский. Да, я его назначил.

Мямлин. Дяде очень это будет приятно!.. Очень!… Выходим мы с ним тогда от Владимира Иваныча, он мне и говорит: «Зачем вы так Алексея Николаича хвалили Владимиру Иванычу? Ему это очень было неприятно: он весь даже краснел со злости!» Я так себя по лбу и ударил: «Ну, думаю, будет мне за это отплата!» И действительно: на другой же день насказал на меня графу…

Ольга Петровна. А сколько самому Алексею Николаичу он, по своей зависти, делал неприятностей.

Князь Янтарный. Алексею Николаичу даже!

Ольга Петровна. Да, как же! Все эти газетные статьи против Алексея Николаича были писаны под диктовку господина Вуланда.

Князь Янтарный. О, какая низость это с его стороны!

Ольга Петровна. Он и госпожа Сонина, бывший предмет страсти моего супруга, — творцы их.

Князь Янтарный и Мямлин, как следует хорошим подчиненным, потупляют при этом глаза свои.

И можете себе представить, что могут изобресть и как наклеветать завидующий друг и ревнующая женщина!

Князь Янтарный (поднимая с грустью глаза к небу). Воображаю!

Мямлин. Дьявол это речет в них и говорит их устами.

Ольга Петровна. Это, впрочем, послужит Алексею Николаичу прекрасным уроком не верить вперед в доброту глупых женщин и в дружбу умных мужчин!

Андашевский (с улыбкой). Очень верное замечание! (Относясь к Мямлину.) Ах, кстати, по поводу газетных статей: вы объявляли господину Шуберскому, чтобы он подал в отставку?..

Мямлин. Как же-с!.. В тот же день, как вы приказали… Он даже заплакал сначала и стал уверять меня, что может представить удостоверение, что эти статьи писаны не им… «А что если бы, говорит, я захотел писать, так мог бы написать что-нибудь и посерьезнее».

Андашевский. Что же такое посерьезнее он мог бы написать?

Мямлин (робея, не договаривая и стараясь свою мысль довыразить более жестами). Да там-с, я, ей-богу, и не знаю… Но что будто бы, когда там… Владимир Иваныч… поссорился, что ли, с графом… то прямо приехал в Немецкий клуб, и что господин Шуберский там тоже был… Владимир Иваныч подозвал его к себе и стал ему рассказывать, что там… граф кричал, что ли, там на него и что будто бы даже разорвал… я уж и не понял хорошенько, что это такое… разорвал письмо, что ли, какое-то…

Андашевский (взглядывая на жену). Еще новую историю сочинили.

Ольга Петровна (пожимая плечами). Их, вероятно, и много еще будут сочинять.

Мямлин. И что будто бы, изволите видеть, стал говорить господину Шуберскому: «Опиши все это!» Но что тот будто бы отказался… «Что, говорит, мне писать такие небылицы!» Тогда Владимир Иваныч очень рассердился на него и принялся пить пунш и что будто бы выпил его стаканов двадцать… так что Шуберский принужден был уложить его в карету и свезти домой, а на другой день Владимир Иваныч помер.

Андашевский. Все это очень может быть: Вуланд, действительно, говорят, опился, в пьяном виде мог бог знает чего наболтать; но к делу это нисколько нейдет.

Мямлин (глубокомысленно). Идет-с, по-моему!.. Там, как вам угодно, но, как я понимаю, господин Шуберский этот хоть и плакал-с передо мной, но он человек наглый!.. Дерзкий!.. Как видит, что слезами ничего не взял, так сейчас же поднял нос!.. «Если, говорит, меня заставят оставить службу, так я все, что мне рассказывал Вуланд, напечатаю, а если же оставят, так наоборот… напишу статью, опровергающую все прежние об этом статьи».

Андашевский (заметно обрадованный). А, это другое дело!.. Если он напишет такую статью, тогда его можно будет и оставить. (Обращаясь к князю Янтарному.) Как вы думаете?

Князь Янтарный. Разумеется!.. Это такая мелочь! И вообще вся наша пресса такая грязь и сало, что от нее можно только отворачиваться, но никак не обращать на нее большого внимания.

Андашевский (Мямлину). На том условии, чтобы господин Шуберский напечатал статью, опровергающую все прежние статьи, я могу его оставить.

Мямлин. Я сам тогда это тоже сообразил и думаю: черт его дери!.. Все лучше доложить об этом Алексею Николаичу, а теперь я так и передам ему ваше приказание.

Андашевский. Так и передайте.

Входит торопливо лакей.

Андашевский, Ольга Петровна, князь Янтарный, Мямлин и лакей.

Лакей. Граф прислал курьера и требуют к себе с делами и с бумагами князя Янтарного и господина Мямлина.

Те же, кроме лакея.

Мямлин (с испугом). Вот тебе раз. (Начинает делать из лица гримасы.) А у меня ничего и не готово.

Князь Янтарный (также с вспыхнувшим лицом). И у меня тоже! (Относясь к Андашевскому несколько смущенным голосом.) Граф, вероятно, вступил в свою должность?

Андашевский (насмешливо). Вероятно-с!.. Вероятно!.. «Час настал, и лев просыпается».

Мямлин (Янтарному). Пойдемте скорее.

Князь Янтарный. Идемте!

Оба раскланиваются с Андашевским.

Ольга Петровна (смеясь, им). Не завидую, господа, вашему положению.

Князь Янтарный (тоже улыбаясь, но насильственно). Ужасное, и особенно мое, так как я никак не ожидаю, чтобы граф встретил меня приязненно!

Мямлин. И мое положение не лучше вашего. (Продолжает все более и более гримасничать.)

Андашевский (Мямлину). У вас даже опять появился в лице припадок вашей болезни.

Мямлин. Это уж всегда, как только чем-нибудь встревожусь.

Еще раз раскланиваются с Андашевскими и уходят.

Андашевский и Ольга Петровна.

Андашевский (плотно притворяя дверь). Ушли, наконец, несносные.

Ольга Петровна (стремительно мужу). Скажи, как ты очутился сегодня у князя Михайлы Семеныча?

Андашевский. Очень просто: еду я поутру мимо его дома… На сердце у меня давно уже накипело: «Ну, думаю, что будет, то будет!» — велел карете остановиться и вошел в приемную; народу пропасть; адъютант, впрочем, как увидал меня, так сейчас же доложил, и князь сейчас пригласил меня в кабинет к себе. Вхожу. Князь очень любезно протянул мне руку: «Здравствуйте, говорит, Алексей Николаич, что скажете хорошенького?» Я говорю: «Князь, я приехал, во-первых, доложить вам, что покровительствуемый вами генерал-майор Варнуха определен мною смотрителем Крестовоздвиженской богадельни!» — «Благодарю!» — говорит. — «Это назначение, говорю, я чисто уже взял на свой страх, так как граф теперь болен и, как я слышал, очень недоволен этим замещением!» — «Это почему?» — говорит. Я говорю: «Я не знаю, но ожидаю, что у меня по этому поводу будет с графом весьма неприятное столкновение!» — «Как это, говорит, будет глупа со стороны графа!» Подготовил, понимаешь, почву немного!

Ольга Петровна (внимательнейшим образом слушавшая мужа). Понимаю!

Андашевский (продолжая). «Кроме-с того, говорю, князь, я приехал и по собственному очень важному делу, чтобы попросить у вас совета и содействия!» — «Рад, говорит, вам всем служить, чем только могу!» — «Дело-с, говорю, мое состоит в том, что с месяц тому назад я женился на madame Басаевой, дочери графа». — «Знаю, говорит, видел вашу супругу на бале у австрийского посла и поздравлял ее!» — «Брак этот, говорю, совершенно неожиданно для нас возбудил большие толки в обществе; отовсюду к нам доходят слухи об удивлении и недоумении общества, что каким образом на таких высоких постах тесть и зять будут так близко стоять друг к другу»… Остановился я на этих словах, жду, что он скажет… Он подумал немного, потер себе нос и говорит: «Действительно, говорит, в служебных сферах это не принято, и в подобных случаях обыкновенно всегда переводят кого-нибудь…» — «Не кого-нибудь, говорю, а уж, конечно, меня переведут; мною, как младшим, пожертвуют и принесут меня на заклание!» — «Почему ж, говорит, вас на заклание; вероятно, дадут назначение, равное теперешнему!» Ах, ты, думаю, старый волк!.. Ты, пожалуй, устроишь это!

Ольга Петровна. Воображаю, что ты должен был почувствовать в эти минуты!

Андашевский. Ужас! Я тебе говорю, ужас!.. И я помню только одно, что я тут, как бешеный конь, закусил удила и решился валять напролом. «Во всех моих служебных объяснениях, князь, говорю, я привык быть всегда совершенно откровенным; позвольте мне и с вами быть таким же!» — «Пожалуйста», — говорит. — «В настоящем случае, говорю, есть еще одно довольно важное обстоятельство: ведомство наше, как небезызвестно вашему сиятельству, преобразовано, устроено и организовано исключительно мною и господином Вуландом, и если бы господин Вуланд был жив, то при теперешних обстоятельствах и вопроса никакого не могло бы быть: мне бы дали какое-нибудь назначение, а господин Вуланд сел бы на мое место, и дела пошли бы точно так же, как и теперь идут; но господин Вуланд умер, вновь назначенные директора — люди совершенно неопытные, я уйду, сам граф стар и болен. Князь! При соединении всех этих случайностей, я почти положительно уверен, что ведомство наше мало что потрясется в своем основании, но оно совершенно рухнет!»

Ольга Петровна. Ты отлично, бесподобно сделал, что сказал ему это!

Андашевский. Еще бы!.. Я очень хорошо знал, с каким господином я говорю и что на него можно только подобными вещами подействовать; вот тебе доказательство тому: как объяснил я ему это, он весь стал внимание, и у него глаза даже как-то разгорелись!.. Видно было, что его собственное самолюбие затронулось, что вот-де я все знаю, предусматриваю и предотвращаю. «Но чем же, говорит, граф нездоров; супруга ваша мне с большим горем рассказывала, что у него даже маленькое мозговое расстройство начинается!» Я пожал плечами. «Болезнь эта, говорю, до некоторой степени давно присуща графу, и я только, по своей глубокой преданности к нему, тщательно скрывал это; но более уже трех лет, как на мне лежит вся тяжесть его служебного труда, так что он не подписывает ни одной бумаги, предварительно мною не просмотренной и ему не рекомендованной. «А теперь что же, говорит, болезнь эта усилилась в нем?» — «Как кажется!» — говорю. — «Жаль, говорит, старика, очень жаль, и в таком случае уж лучше ему уйти на покой!» — «О, говорю, он об этом вовсе и не помышляет, а, напротив, с каждым днем становится честолюбивей и властолюбивее!» — «Ну, положим, говорит, на это не очень посмотрят, только кем же заместят его!.. Один только Карга-Короваев и мог бы еще занять его место».

Ольга Петровна. Вот приятный сюрприз будет, если назначат Каргу-Короваева!

Андашевский. Сюрприз, при котором невозможно будет оставаться служить, потому что господин этот мало того, что деспот в душе и упрям, как вол; но он умен, каналья, и если что захочет, так его не обманешь, как других, наружным только видом, что повинуешься ему и делаешь по его: он дощупается до всего. Это я и высказал отчасти князю. «Если, говорю, ваше сиятельство, к нам будет назначен Карга-Короваев, то я минуты не останусь в моей должности!» — «Это почему?» — говорит. — «Потому что, говорю, господин Карга-Короваев, сколько я знаю его, привык ценить и уважать только свои мысли и свой труд, и, вступив к нам в управление, он, без сомнения, примется нами созданное учреждение ломать и перестраивать по-своему, а мне присутствовать при этом каждодневно будет слишком уж тяжело, и я лучше обреку себя на нужду и бедность, но выйду в отставку!» Он на эти слова мне улыбнулся. «Не пугайтесь, говорит, очень, — я сказал вам только одно мое предположение; но Каргу-Короваева, кажется, прочат на другое место, где он нужнее… К вам же, говорит, если граф оставит службу, всего бы, конечно, справедливее было вас назначить; но только вы молоды еще… Сколько вам лет от роду?..» — «Сорок девять», — говорю.

Ольга Петровна. Пять прибавил?

Андашевский. Пять прибавил!.. «Но, говорит, говорили вы когда-нибудь с самим графом о вашем желании занять его место?» Я говорю, что я никак не мог с ним говорить об этом, потому что оба мы так близко заинтересованы в этом случае. «По крайней мере, говорит, супруга ваша, дочь его, могла бы дать ему мысль!» — «И той, говорю, неловко сказать ему об этом. Вот если бы вы, говорю, ваше сиятельство, были так добры, что объяснили графу сущность дела. Он вас бесконечно уважает и каждое слово ваше примет за закон для себя!.. И я опять осмелюсь повторить вам, что прошу вас об этом не столько в видах личного интереса, сколько для спасения самого дела, потому что иначе оно должно погибнуть!..» Молчит он на это… минут пять молчал… Я убежден, что у меня в это время прибавилось седых волос!.. Взгляни, пожалуйста, больше их стало?

Ольга Петровна (взглядывая на волосы мужа). Кажется, немного больше.

Андашевский. Наконец прорек: «Ну, хорошо, говорит, я повидаюсь со стариком, поговорю с ним и посоветую ему; а потом, как он сам хочет!..» — «Без сомнения-с, говорю, как сам пожелает потом…»

Ольга Петровна (лукаво). Пусть бы уж только он посоветовал!.. Отец очень хорошо поймет, что это равняется приказанию.

Андашевский. Конечно!

Ольга Петровна. Он, однако, для этого сам хотел приехать к отцу?

Андашевский. Непременно.

Ольга Петровна. Но когда же?

Андашевский. Я не знаю!.. Может быть, даже сегодня.

Ольга Петровна (с беспокойством). Мне поэтому сейчас же надо ехать к папа.

Андашевский. Ты думаешь?

Ольга Петровна (с тем же беспокойством). Непременно, а то князь приедет к нему, прямо скажет о твоем желании, это ужасно озадачит отца: он взбесится, конечно, и, пожалуй, чтобы повредить тебе, расскажет все про калишинское дело и про Вуланда.

Андашевский (в свою очередь тоже с беспокойством). Но чем же ты его от этого остановишь?

Ольга Петровна. Знаю я, чем мне его остановить… У меня многое есть, чем я могу на него действовать… Вели мне поскорее подать карету. Mamselle Эмилия, подайте мне шляпу.

Андашевский (подходит к дверям и кричит). Карету подавать для Ольги Петровны!

M-lle Эмилия, хорошенькая немка-горничная, подает Ольге Петровне шляпу и уходит.

Ольга Петровна (надев торопливо шляпу и подавая руку мужу). Прощай!

Андашевский (почти умоляющим голосом). Возвращайся, бога ради, скорее, не искушай моего терпенья!

Ольга Петровна. Прямо от отца и возвращусь сюда! (Уходит.)

Андашевский (начиная ходить взад и вперед по комнате). Говорят, в России служба очень приятная и спокойная деятельность; но один день такой, как сегодня для меня, пережить чего стоит, а иначе нельзя: не предусмотри и прозевай хоть одну минуту, из-под носу утащат лакомый кусок. Вся задача в том и состоит, чтобы раньше других забежать!.. (Беспокойство и нетерпение все более и более овладевают им.) Жена, вероятно, долго еще не возвратится… Просто не знаю, что и делать с собою!.. Опиуму, кажется, с удовольствием бы принял, чтобы заснуть на это время и ничего не чувствовать! (Беря себя за левый бок.) Такое биение сердца началось, что аневризм, пожалуй, наживешь!..

Входит лакей.

Андашевский и лакей.

Лакей (несколько мрачным и таинственным голосом). Госпожа Сонина опять пришла к вам и желает вас видеть.

Андашевский. Только еще недоставало этого!.. (Обращаясь к лакею.) Я, кажется, сказал тебе один раз навсегда, чтобы ты не только что никогда не принимал ее, но даже не смел бы и докладывать мне об ее посещениях.

Лакей. Да я не хотел было докладывать, но она села на лестнице, на лавочку, и говорит, что будет дожидаться, пока вы пройдете.

Андашевский (еще с большим бешенством). Ну, я тебе от места откажу, если ты ее сейчас же не протуришь!

Лакей. Да мне что!.. Я, пожалуй, протурю! (Уходит.)

Андашевский. Какова наглость этой женщины!.. После того, как сделала против меня подлость и чуть было не погубила меня, она ходит еще ко мне! Чего надеется и ожидает?.. Что я испугаюсь ее или разнежусь и возвращу ей любовь мою?.. Глупость в некоторых людях доходит иногда до таких пределов, что понять даже невозможно! (Звонит.)

Входит тот же лакей.

Андашевский и лакей, потом Андашевский один.

Андашевский (нетерпеливо ему). Что, ты отказал?

Лакей. Отказал-с, ушла!

Андашевский. Как же ты это сделал?

Лакей. Сказал-с, что если она не уйдет, так я за городовым схожу и вместе ее выведем; она заплакала и ушла.

Андашевский. Ну и хорошо!.. Спасибо! (Смотрит с нетерпением на часы.) А Ольги Петровны все еще нет! (Лакею.) Поди приведи мне извозчика к дому графа.

Лакей уходит.

Поеду к подъезду графа и буду на крыльце его дожидаться жены.

Занавес падает.