Неточные совпадения
Сам
губернатор к
баринуПриехал: долго спорили,
Сердитый голос
баринаВ застольной дворня слышала...
Случись же так, что, как нарочно, в то время, когда
господа чиновники и без того находились в затруднительном положении, пришли к
губернатору разом две бумаги.
За ссоры с архиереями он был отставлен, за пощечину, которую хотел дать или дал на официальном обеде у генерал-губернатора какому-то
господину, ему был воспрещен въезд в Петербург.
Когда он приехал в губернский город, все предводители были уже налицо.
Губернатор (из военных) принял их сдержанно, но учтиво; изложил непременныенамерения правительства и изъявил надежду и даже уверенность, что
господа предводители поспешат пойти навстречу этим намерениям. Случай для этого представлялся отличный: через месяц должно состояться губернское собрание, на котором и предоставлено будет
господам дворянам высказать одушевляющие их чувства.
— А теперь,
господа, возвратитесь в свои уезды, — сказал
губернатор в заключение, — и подготовьте ваших достойных собратий. Прощайте,
господа! Бог да благословит ваши начинания!
И если впредь корреспонденции будут касаться деятельности правительственной власти, то он, помощник исправника, при всем уважении к отцу, а также к литературе, будет вынужден произвести секретное дознание о вредной деятельности корреспондента и даже… ему неприятно говорить об этом… ходатайствовать перед
губернатором о высылке
господина литератора из города…
«1846 года января дня, в присутствии ялуторовского полицейского управления, мы, нижеподписавшиеся, проживающие в городе Ялуторовске, находящиеся под надзором полиции государственные и политические преступники, выслушав предписание
господина состоящего в должности тобольского гражданского
губернатора, от 8 числа настоящего месяца, за № 18, дали эту подписку в том, что обязываемся не иметь у себя дагерротипов и что в настоящее время таковых у себя не имеем.
Впрочем, вечером, поразмыслив несколько о сообщенном ему прокурором известии, он, по преимуществу, встревожился в том отношении, чтобы эти кляузы не повредили ему как-нибудь отпуск получить, а потому, когда он услыхал вверху шум и говор голосов, то, подумав, что это, вероятно, приехал к брату прокурор, он решился сходить туда и порасспросить того поподробнее о проделке Клыкова; но, войдя к Виссариону в гостиную, он был неприятно удивлен: там на целом ряде кресел сидели прокурор,
губернатор, m-me Пиколова, Виссарион и Юлия, а перед ними стоял какой-то
господин в черном фраке и держал в руках карты.
— Ну, слава тебе, господи! — сказала она и даже перекрестилась при этом: из разных отрывочных слов
барина она очень хорошо понимала своим любящим сердцем, какой злодей был
губернатор для Вихрова.
— Погоди, постой, любезный,
господин Вихров нас рассудит! — воскликнул он и обратился затем ко мне: — Брат мой изволит служить прокурором; очень смело, энергически подает против
губернатора протесты, — все это прекрасно; но надобно знать-с, что их министр не косо смотрит на протесты против
губернатора, а, напротив того, считает тех прокуроров за дельных, которые делают это; наше же начальство, напротив, прямо дает нам знать, что мы, говорит, из-за вас переписываться ни с
губернаторами, ни с другими министерствами не намерены.
— Что ж, вы этих
господ стойкостью и благородством вашего характера хотите удивить и поразить; вас только сочтут закоренелым и никогда поэтому не простят; но когда об вас будет благоприятная рекомендация
губернатора, мы употребим здесь все пружины, и, может быть, нам удастся извлечь вас снова на божий свет.
— Груша, слышишь:
барин твой прежний будет сюда назначен
губернатором.
— Ну, и черт с тобой! — произнес Павел, когда Плавин ушел. — Но каков, однако, пролаза, — прибавил он, — на два дня приехал в Москву, успел уже съездить к генерал-губернатору и получить от него приглашение на бал. У него и маменька такая была, шлендой и звали; по всем важным
господам таскалась, вот и он наследовал от нее это милое свойство.
— Ну-с, — подхватил Вихров, — вы говорили, что
губернатор хотел мне все дела эти передать, и я обстою раскольников от ваших
господ чиновников…
— Очень рад-с! очень рад-с! — ответил
губернатор, — очень рад видеть, что
господа дворяне оставляют прежние рутинные пути и выказывают дух предприимчивости, этот, так сказать, нерв…
— Ну что,
господин Попрыгунчиков, допрыгался!"Ах, хорошо, что исправникам от свистунов на орехи достается!""Ах, хорошо, что и до
губернаторов добрались!"Вот тебе и допрыгался! Расхлебывай теперь!
— Послушайте! — начала хозяйка, низко-низко наклонившись над столом. — Вы в ссоре с этим
господином? — прибавила она, указывая головой на
губернатора.
— Это вы говорите, а мы полагаем, что наш единственный. Согласны вы,
господа? — обратился
губернатор, едва сдерживая гнев свой, к членам.
— Суфлер, ваше превосходительство, — отвечало пальто. — Так как труппа наша имеет прибыть сюда, и госпожа Минаева, первая, значит, наша драматическая актриса, стали мне говорить. «Ты теперь, говорит, Михеич, едешь ранее нашего, явись, значит, прямо к
господину вице-губернатору и записку, говорит, предоставь ему от меня». Записочку, ваше превосходительство, предоставить приказано.
—
Господин асессор у нас воспитанник Московского университета; а вот Валентину Осипычу мы обязаны таким устройством городского хозяйства, что уж, вероятно, ни в одной губернии такого нет, — заключил
губернатор, указывая на советника второго отделения, который действительно имел какую-то хозяйственную наружность и, как бык, смотрел в упор на Калиновича.
Обревизовав канцелярию присутствия, вице-губернатор вошел к
губернатору с рапортом, объясняя в нем, что по делам старшего секретаря найден им величайший и умышленный беспорядок, который явно показывает, что
господин Медиокритский, еще прежде того, как ему лично известно, замешанный в похищении у частного лица тысячи рублей серебром, и ныне нравственно не исправился, а потому полагает для пользы службы удалить его без прошения от должности.
— Значит, так и записать надо, — продолжал
губернатор, крутя усы. — Так и напишите, — отнесся он строго к секретарю Экзархатову, — что все
господа присутствующие остаются при старом заключении, а
господин вице-губернатор имеет представить свое особенное мнение, и вы уж, пожалуйста, потрудитесь не замедлить, — прибавил он, обращаясь к Калиновичу, как бы желая хоть этим стеснить его.
— Все эти злоупотребления, — продолжал
губернатор, выпрямляя наконец свой стан и поднимая голову, — все они еще не так крупны, как сделки
господ чиновников с разного рода поставщиками, подрядчиками, которые — доставляют ли в казну вино, хлеб, берут ли на себя какую-нибудь работу — по необходимости должны бывают иметь в виду при сносе цены на торгах, во-первых, лиц, которые утверждают торги, потом производителей работ и, наконец, тех, которые будут принимать самое дело.
— Ваш
губернатор,
господа, вообще странный человек; но в деле князя он поступал решительно как сумасшедший! — сказал он по крайней мере при сотне лиц, которые в ответ ему двусмысленно улыбнулись, но ничего не возразили, и один только толстый магистр, сидевший совершенно у другого столика, прислушавшись к словам молодого человека, довольно дерзко обратился к нему и спросил...
— Как я слышал из разговора их с
господином вице-губернатором, который теперь к ним приехал, что по делу дворянина Язвина, — отвечал полицеймейстер.
— Слушай: в один достопамятный день случайно прочла я в газетах, что знакомый вам
господин назначен вице-губернатором…
— Этот
господин был уже у нас в переделке! — отнесся
губернатор к сидевшему от него по правую руку Калиновичу. — Но сенат требует вторичного пересвидетельствования и заставляет нас перепевать на тот же лад старую песню.
— Да упаси меня бог! Да что вы это придумали,
господин юнкер? Да ведь меня Петр Алексеевич мигом за это прогонят. А у меня семья, сам-семь с женою и престарелой родительницей. А дойдет до
господина генерал-губернатора, так он меня в три счета выселит навсегда из Москвы. Не-ет, сударь, старая история. Имею честь кланяться. До свиданья-с! — и бежит торопливо следом за своим патроном.
Начали с того, что немедленно и единодушно исключили
господина Ставрогина из числа членов клуба; затем порешили от лица всего клуба обратиться к
губернатору и просить его немедленно (не дожидаясь, пока дело начнется формально судом) обуздать вредного буяна, столичного «бретера, вверенною ему административною властию, и тем оградить спокойствие всего порядочного круга нашего города от вредных посягновений».
— А такое, что он, — принялся рассказывать камер-юнкер, — по своему делу подобрал было каких-то ложных свидетелей, из числа которых один пьяный отставной поручик сегодня заявил генерал-губернатору, что он был уговорен и подкуплен вашим мужем показать, что он когда-то знал
господина Тулузова и знал под этой самой фамилией.
— Вашего
губернатора я отчасти знаю, потому что сам был
губернатором в смежной с ним губернии, и мне всегда казалось странным: как только я откажу от места какому-нибудь плутоватому
господину, ваш
губернатор сейчас же примет его к себе, и наоборот: когда он выгонял от себя чиновника, я часто брал того к себе, и по большей части оказывалось, что чиновник был честный и умный.
Еще с 1825 году, когда я работал по моему малярному мастерству в казармах гвардейского экипажа и донес тогдашнему санкт-петербургскому генерал-губернатору Милорадовичу […граф Милорадович Михаил Андреевич (1771—1825) — с. — петербургский генерал-губернатор, убитый декабристом П.Г.Каховским.] о бунте, замышляемом там между солдатами против ныне благополучно царствующего государя императора Николая Павловича, и когда
господин петербургский генерал-губернатор, не вняв моему доносу, приказал меня наказать при полиции розгами, то злоба сих фармазонов продолжается и до днесь, и сотворили они, аки бы я скопец и распространитель сей веры.
— Понимаю, — отозвался на это
губернатор, — но этого нельзя; от меня завтра же будет предложение, чтобы больной
господин почтмейстер сдал свою должность вам, а расписку, мне выдаваемую, извольте разорвать и выдать мне другую за вашим подписом!
— Да, — подтвердил и управляющий, — ни один еще министр, как нынешний, не позволял себе писать такие бумаги князю!.. Смотрите, — присовокупил он, показывая на несколько строчек министерской бумаги, в которых значилось: «Находя требование московской полиции о высылке к ее производству дела о
господине Тулузове совершенно незаконным, я вместе с сим предложил местному
губернатору не передавать сказанного дела в Москву и производить оное во вверенной ему губернии».
Напрасно к нему приезжали сенатор,
губернатор, губернский предводитель, написавший сверх того Егору Егорычу письмо, спрашивая, что такое с ним, — на все это Антип Ильич, по приказанию
барина, кротко отвечал, что
господин его болен, не может никого принимать и ни с кем письменно сноситься; но когда пришло к Егору Егорычу письмо от Сверстова, он как бы ожил и велел себе подать обед, питаясь до этого одним только чаем с просфорой, которую ему, с вынутием за здравие, каждое утро Антип Ильич приносил от обедни.
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих на диване, идущем по трем стенам; отставной доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию в Москве: в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем на том же диване сидел франтоватый
господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен в это придворное звание и явился на выход при приезде императора Николая Павловича в Москву, то государь, взглянув на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как в какие-нибудь коконы, в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим
господином приехал в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
— Пускай попробует!.. — проговорил он. — Собаки у нас злые, сторожа днем и ночью есть, и я прямо объясню
господину Ченцову, что
губернатор приказал мне не допускать его в ваши имения.
— Вы, значит, не знаете, — говорил последний с одушевлением, — что такое эти
господа карабинерные офицеры и как их разумеют в Москве: генерал-губернатор стесняется приглашать их к себе на балы, потому что они мало что съедают все, что попадется, с жадностью шакалов, но еще насуют себе за фалды, в карман мундира конфет, апельсинов, и все это, если который неосторожно сядет, раздавит, и из-под него потечет.
— Ехать-с, Василий Иваныч, я готов, но пользы от того не будет никакой! — возразил он. — Тамошний
господин исправник недаром Зверевым прозывается, как есть зверь лютый… Изобьет меня еще раз, тем и кончится… Нельзя ли вам как-нибудь у генерал-губернатора, что ли, или у тамошнего
губернатора похлопотать?
Вследствие таковых мер, принятых управляющим, похороны Петра Григорьича совершились с полной торжественностью; впереди шел камердинер его с образом в руках; за ним следовали архиерейские певчие и духовенство, замыкаемое в сообществе архимандритов самим преосвященным Евгением; за духовенством были несомы секретарем дворянского собрания, в мундире, а также двумя — тремя чиновниками, на бархатных подушках, ордена Петра Григорьича, а там, как водится, тянулась погребальная колесница с гробом, за которым непосредственно шел в золотом и блистающем камергерском мундире
губернатор, а также и другие сильные мира сего, облеченные в мундиры; ехали в каретах три — четыре немолодые дамы — дальние родственницы Петра Григорьича, — и, наконец, провожали
барина все его дворовые люди, за которыми бежала и любимая моська Петра Григорьича, пребезобразная и презлая.
— Может быть… — вяло ответил седой
господин и отвернулся. А в это время к ним подошел
губернатор и опять стал пожимать руки Семена Афанасьевича и поздравлять с «возвращением к земле, к настоящей работе»… Но умные глаза генерала смотрели пытливо и насмешливо. Семен Афанасьевич немного робел под этим взглядом. Он чувствовал, что под влиянием разговора с приятелем юности мысли его как-то рассеялись, красивые слова увяли, и он остался без обычного оружия…
В груди у меня словно оборвалось что-то. Не смея, с одной стороны, предполагать, чтобы
господин вице-губернатор отважился, без достаточного основания, обзывать дураком того, кого он еще накануне честил вашим превосходительством, а с другой стороны, зная, что он любил иногда пошутить (терпеть не могу этих шуток, в которых нельзя понять, шутка ли это или испытание!), я принял его слова со свойственною мне осмотрительностью.
И действительно, преданность моя рисковала подвергнуться страшному искушению: «А что, ежели он и меня кайенский перец глотать заставит!» — думал я, трепеща всеми фибрами души моей (ибо мог ли я поручиться, что физическая моя комплекция выдержит такое испытание?), и я уверен, что если бы вся губерния слышала рассказанный
господином вице-губернатором анекдот, то и она невольно спросила бы себя: «А что, если и меня заставят глотать кайенский перец?»
—
Господин Штановский! я имел честь заметить вам, что ваша речь впереди!
Господа! Я уверен, что имея такого опытного и достойного руководителя, как Садок Сосфенович (пожатие руки вице-губернатору), вы ничего не придумаете лучшего, как следовать его советам! Ну-с, а теперь поговорим собственно о делах. В каком, например, положении у вас недоимки?
Так, в одной жалобе, посланной им в Петербург на местного
губернатора, он писал без запятых и точек: «в бытность мою в губернском городе на выборах я однажды встретился с
господином начальником губернии и был изруган им подлецом и мошенником», а в другой раз, в просьбе, поданной в уголовную палату, устроил, конечно с умыслом, в разных местах подчистки некоторых слов в таком порядке, что получил возможность в конце прошения написать следующую оговорку: «а что в сем прошении по почищенному написано, что судившие меня, члены, уголовной, палаты, все, до, одного, взяточники, подлецы, и, дураки, то это все верно и прошу в том не сомневаться…»
Гурмыжская. Я вам говорила,
господа, и опять повторяю: меня никто не понимает, решительно никто. Понимает меня только наш
губернатор да отец Григорий…
— А, черт! — воскликнул вдруг Квашнин, вставая с места и комкая в руках салфетку. — Надо же было… Подожди, ты сейчас же отвезешь на станцию телеграмму к
губернатору,
Господа, — громко и взволнованно обратился он к присутствующим, — на заводе — беспорядки… Надо принимать меры, и… и, кажется, нам лучше всего будет немедленно уехать отсюда…
— «Так как оно мне от
господа послано, то я, ваше превосходительство, не ропщу…» Так бы сказал или что другое в этом духе…
Губернаторы, братец ты мой, смирение в человеке любят.
Кручинина. Да, и
губернатор обещал, что на этот раз он не примет никаких мер, неприятных для
господина Незнамова.
— Ничего-с! — повторил еще раз Елпидифор Мартыныч, усаживаясь в кресло и приготовляясь, как видно, побеседовать. — К-х-ха! — откашлянулся он затем с каким-то особенным наслаждением и отнесся уже с разговорами к княгине. — Был я, сударыня, ваше сиятельство, у графа Виктора Сергеевича на обеде; кушали у него: владыко с викарием, генерал-губернатор со свитой, разные
господа сенаторы…