Неточные совпадения
— Ну да, так!.. Для этого только!.. — горячилась дама. — Кокетничала, потому что самой это приятно
было; но главное, досадно, — зачем притворничать? Я как-то посмеялась ей насчет этого Бегушева, она вдруг надулась! «Я вовсе, говорит, не так скоро и ветрено дарю мои привязанности!..» Знаешь, мне
хотела этим маленькую шпильку сказать!
Нет никакого сомнения, что Янсутский и m-me Меровою, и ее каретою с жеребцами, и своим экипажем, и даже возгласом: «В Яхт-клуб!»
хотел произвесть некоторый эффект в глазах Бегушева. Он, может
быть, ожидал даже возбудить в нем некоторое чувство зависти, но тот на все эти блага не обратил никакого внимания и совершенно спокойно сел в свою, тоже очень хорошую карету.
— Да, я знаю, вы даже рады этому! — сказала Домна Осиповна. — Однако что же я не спрошу вас: вы чаю, может
быть,
хотите?
Она
была очень красивая из себя женщина,
хотя в красоте ее
было чересчур много эффектного и какого-то мертво-эффектного, мазочного, — она, кажется, несколько и притиралась.
— А, если бы вопрос только о жизни
был, тогда и говорить нечего; но тут
хотят шубу на шубу надеть, сразу хапнуть, как екатерининские вельможи делали: в десять лет такие состояния наживали, что после три-четыре поколения мотают, мотают и все-таки промотать не могут!..
— Очень! — отвечала Домна Осиповна. — И это чувство во мне, право, до какой-то глупости доходило, так что когда я совершенно ясно видела его холодность, все-таки никак не могла удержаться и раз ему говорю: «Мишель, я молода еще… — Мне всего тогда
было двадцать три года… — Я
хочу любить и
быть любимой! Кто ж мне заменит тебя?..» — «А любой, говорит, кадет, если
хочешь…»
— Но кто ж его возьмет без меня? — возразил Бегушев. — У него вот пять человек ребятишек; он с супругой занимает у меня четыре комнаты… наконец, я ему говорю: «Не делай ничего, пользуйся почетным покоем, лакей и без тебя
есть!» Ничуть не бывало — все
хочет делать сам… глупо… лениво… бестолково!
— Я не знаю,
есть ли перевод, но я слушал это в германских университетах, когда года два тому назад ездил за границу и
хотел несколько возобновить свои сведения в естественных науках.
— Знаю я это! Но пусть на картинках это так и
будет; носить же и надевать на себя такое платье я никогда бы не
хотела, — произнесла она капризным голосом.
—
Хотите завтракать?.. — спросила она Янсутского, зная по опыту, что когда он
поест, так бывает подобрее.
— Нет, не
хочу!.. — отвечал отрывисто Янсутский (надменный вид Тюменева никак не мог выйти из его головы). — А у меня еще гость
будет — этот Тюменев, — присовокупил он.
— Но вороные, — возразил
было Бегушев, — ужасно резвы: на них того и гляди или себе голову сломишь, или задавишь кого-нибудь. Я
хочу велеть их продать.
— Благодарю вас покорно! — отвечал тот, и ему низко кланяясь; а потом
хотел было сесть на одно из кресел, в котором, впрочем, вряд ли бы и уместился, но в это время поспешила встать с дивана Домна Осиповна.
На безденежное место тоже больше стараются упрятать человека маленького, смирного, не горлопана; ну, а где деньгами пахнет, так там, извините, каждый ладит или сам сесть, а коли сам сесть не
хочет, так посадит друга и приятеля, — а не то, чтобы думали: каков
есть внутри себя человек.
— Так надо сказать-с, — продолжал он, явно разгорячившись, — тут кругом всего этого стена каменная построена: кто попал за нее и узнал тамошние порядки — ну и сиди, благоденствуй; сору только из избы не выноси да гляди на все сквозь пальцы; а уж свежего человека не пустят туда. Вот теперь про себя мне сказать: уроженец я какой бы то ни
было там губернии; у меня нет ни роду, ни племени; человек я богатый,
хотел бы, может, для своей родины невесть сколько добра сделать, но мне не позволят того!
— Да как же, помилуйте? Я у вас же, у вашего превосходительства
был вскоре после того. Вы меня спрашиваете: «Что это такое?», я говорю: «Публике маненечко
хочет показать себя, авось, другой сдуру подумает: «Ах, моська, знать, сильна, коль лает на слона!» — как писал господин Крылов.
Тюменев сейчас же подал руку m-me Меровой; его уже предуведомил Бегушев, в каких она находится отношениях с Янсутским, и, может
быть, вследствие того на нее Тюменев довольно смело и весьма нежно взглядывал; но она, напротив, больше продолжала вскидывать весьма коротенькие взгляды на Бегушева. Граф Хвостиков
хотел было вести Домну Осиповну, но она отстранила его и отнеслась к Хмурину.
— Интересно знать, кто этот счастливец, поселивший в вас это чувство? — спросил Тюменев,
хотя очень хорошо знал, кто этот
был счастливец.
— Ай, нет! Сохрани от этого бог! — воскликнул Грохов и замахал даже руками. — Надобно сделать так для виду, что вы будто бы как настоящий муж с женой живете… Дедушка — старик лукавый… он проведывать непременно
будет; а эту госпожу пусть супруг ваш поселит, где
хочет, посекретнее только, и пускай к ней ездит.
— Кто-то, кажется, позвонил? — произнесла Домна Осиповна и
хотела было уйти.
— А говорю вообще про дворянство; я же — слава богу! — вон у меня явилась способность писать проекты; я их более шести написал, один из них уже и утвержден, так что я недели через две пятьдесят тысяч за него получу; но комизм или, правильнее сказать, драматизм заключается в том, что через месяц я
буду иметь капитал, которого, вероятно, хватит на всю остальную мою жизнь, но теперь сижу совершенно без денег, и взять их неоткуда: у дочери какой
был маленький капиталец, перебрал весь; к этим же разным торгашам я обращаться не
хочу, потому что люблю их держать в почтительном отдалении от себя, чтобы они мне
были обязаны, а не я им!
— Не знаю, я сейчас пойду и расспрошу горничную, — проговорила Домна Осиповна и
хотела было идти.
— Никто… Прокофий
хотел было сбегать за доктором, — не приказали!
— Друг мой, как вы
хотите, но я сейчас же поеду за доктором. Вы
будете лечиться, не правда ли?
Сам он, разумеется, не пошел, а послал одного из лакеев, и через несколько минут к Домне Осиповне вышел Перехватов, мужчина лет тридцати пяти, очень красивый из себя и, по случайному, конечно, стечению обстоятельств, в красоте его
было нечто схожее с красотою Домны Осиповны: тоже что-то мазочное,
хотя он вовсе не притирался, как делала это она. Одет доктор
был безукоризненным франтом.
Беседа эта между приятелями, по обыкновению, происходила в диванной, куда перебрался Бегушев из спальни,
хотя и
был еще не совсем здоров.
Последнему она
хотела за его услугу по хмуринским акциям отплатить такой же услугой, то
есть дать ему возможность встретиться с Тюменевым, чем тот, как она предполагала, очень дорожил.
— Ты, может
быть, уснуть
хочешь, устал с дороги? — спросил его Бегушев.
— Я непременно
хотела быть у вас, — заговорила она своим детским голосом и крепко пожимая и потрясая своей маленькой ручкой могучую руку Бегушева. — Папа тоже непременно
хотел ехать со мною, но сегодня с утра еще куда-то ушел и до сих пор нет. Я думаю: «Бог с ним», — и поехала одна.
Возвратясь же из Сибири и сделавшись обладателем пяти миллионов, Олухов, несмотря на ничтожность своего характера, уверовал, однако, в одно: что когда у него денег много, так он может командовать людьми как
хочет! Первоначальное и главное его намерение
было заставить Домну Осиповну бросить Бегушева, которого Олухов начал считать единственным разрушителем его семейного счастья.
— Я не поеду с вами! — возразила ему твердо Домна Осиповна. — У меня
есть от вас бумага, по которой я могу жить, где
хочу.
Домна Осиповна
хотела было проводить его, по обыкновению, до передней, но Бегушев не позволил ей того.
Бегушев сначала
было не
хотел, но потом надумал: очень уж ему скучно
было!
В суде начальство
хотело было провести и посадить Тюменева на одно из почетных мест, но он просил позволить ему сесть где приведется, вместе с своими знакомыми; таким образом, он и все прочее его общество очутились на самой задней и высокой скамейке…
«Люди — те же шакалы, те же!» — повторял он мысленно, идя к своей гостинице,
хотя перед тем только еще поутру думал: «Хорошо, если бы кого-нибудь из этих каналий, в пример прочим, на каторгу закатали!» А теперь что он говорил?.. По уму он
был очень строгий человек, а сердцем — добрый и чувствительный.
Перед самым обедом, когда Бегушев
хотел было сходить вниз, в залу за табльдот, к нему вошли в номер Тюменев и граф Хвостиков.
Когда Бегушев подъехал к даче Тюменева, то
был немного удивлен, что на террасе никого не
было. Обыкновенно в этот час Тюменев и Мерова всегда сидели на ней. Он
хотел через дверь террасы пройти во внутренние комнаты, но она оказалась запертою. Бегушев пошел через двор.
Благодаря всем этим штучкам она слыла в обществе за женщину очень умную и в высокой степени нравственную,
хотя в этом отношении, кажется, никогда не могло и
быть ей опасности, так как Татьяна Васильевна с самых юных лет одновременно походила на лягушку и на сову, вечно
была с флюсом то на одной щеке, то на другой, вечно пахнула какими-то аптекарскими травами, мазями и вообще, как говорил про нее Бегушев, она принадлежала не к женщинам, а к каким-то бесполым существам, потому что не представляла в себе никаких женских признаков.
Минодора
хотела было вести ее под руку на лестницу.
— Слов ее я тебе не могу передать!.. Их, если ты
хочешь, и не
было; но эти улыбки, полугрустный трепет в голосе, явное волнение, когда она о тебе что-нибудь расспрашивала…
Все эти слова доктора Бегушев хорошо запомнил и вместе с тем, по своей подозрительности, подумал, что зачем Перехватов, ухаживая, как говорят, за Домной Осиповной, отправляет ее за границу? Он, может
быть, как некогда сделать и сам Бегушев
хотел, предполагает увезти ее от мужа. Перехватов в самом деле желал удалить Домну Осиповну, но только не от мужа, а от начавшего за ней ухаживать Янсутского.
— Непременно зайду!.. Я сам это думал! — подхватил граф,
хотя вовсе не думал этого делать, — на том основании, что он еще прежде неоднократно забегал к Домне Осиповне, заводил с ней разговор о Бегушеве, но она ни звука не произносила при этом: тяжело ли ей
было говорить о нем или просто скучно, — граф не знал, как решить!
— Жил
было в деревне, — отвечал тот, —
хотел настоящим фермером сделаться, сам работал — вон мозоли какие на руках натер! — И Долгов показал при этом свои руки, действительно покрытые мозолями. — Но должен
был бросить все это.
— Подите вы с вашими еврейками! Особенно они хороши у нас в Виленской, Ковенской губернии: один вид их так — брр!.. (Этим сотрясением губ своих Янсутский
хотел выразить чувство омерзения.) У нашей же русачки глаза с поволокою, ресницы длинные! — говорил он, опять-таки взглядывая на Домну Осиповну, у которой в самом деле
были ресницы длинные, глаза с поволокой. — Румянец… — натуральный, вероятно, он предполагал сказать, но остановился.
Возвратясь домой, Аделаида Ивановна тихонько проплакала целый день: ее не столько огорчило то, что сенаторша не
хочет ей платить денег, как то, что она видаться с ней, вероятно, не
будет после того.
Когда
хотели было уже расходиться из-за чайного стола, Прокофий подал Бегушеву газету; тот сердито отстранил ее рукой, но граф взял газету и, пробежав ее, воскликнул во все горло...
А что такое горе поражает людей безвозвратно, — он знает это по опыту!» — Но все это скоро показалось Бегушеву глупым, лживым и почти насмешкой над Домной Осиповной, так как он совершенно
был уверен, что смерть мужа вовсе не
была для нее горем, а только беспокойством; и потом ему хотелось вовсе не то ей выразить, а прямо сказать, что он еще любит ее, и любит даже сильнее, чем прежде, — что теперешние ее поклонники не сумеют да и не
захотят ее так любить!
Первоначально она
хотела принять его и напомнить ему, как он виноват пред ней; но она предположила, что это
будет неприятно одному человеку, и не сделала того; а решилась только написать письмо к Бегушеву, которое вышло приблизительно такого содержания: «Александр Иванович!
Домна Осиповна села в коляску. Лицо у ней
было очень сердитое; губы надулись, глаза покрылись туманом гнева,
хотя в одном отношении она
была довольна этим объяснением: оно окончательно развязывало ее с Янсутским, ужасно ей надоедавшим своим ухаживаньем.
Ссориться же с ней окончательно из-за этого генерал не
хотел, да и
было бы это для него очень нерасчетливо: оставшись на одном жалованье, хорошо не покушаешь!