Мещане

В подтверждение петербургских слухов касательно Меровой и Тюменева, Бегушев получил от сего последнего письмо такого пылкого содержания, что развел от удивления руками.

«Любезный друг, — писал Тюменев своим красивым, но заметно взволнованным почерком, — не могу удержаться, чтобы не передать тебе о моем счастии: я полюбил одну женщину и ею любим. Предчувствую заранее, что ты, по своей беспощадной откровенности, скажешь мне, что это ложь, старческая сентиментальность, но ошибаешься!.. Прежде, действительно, я покупал женскую любовь, но теперь мне ее дали за то, что я сам люблю! Кто эта особа, ты, вероятно, догадываешься: это прелестная madame Мерова, которая для меня бросила Янсутского».

На этом месте Бегушев от досады приостановился читать письмо.

— Мерова для него бросила Янсутского?.. Полно, не Янсутский ли бросил ее?.. — воскликнул он и хотел с этой мысли начать ответ приятелю, но передумал: «Пускай его обманывается, разве я не так же обманывался, да обманываюсь еще и до сих пор», — сказал он сам себе и решился лучше ничего не писать Тюменеву.

Вечером Бегушев поехал к Домне Осиповне, чтобы похвалить ее за проницательность. Он целые три дня не был у ней. Последнее время они заметно реже видались. Домну Осиповну Бегушев застал дома и, так как были сумерки, то сначала и не заметил, что она сидела непричесанная, неодетая и вообще сама на себя не походила. Усевшись, Бегушев не замедлил рассказать ей содержание письма Тюменева. Домна Осиповна слегка улыбнулась.

— Я вам говорила это! — сказала она.

— А что же, мечты моего друга о том, что ему подарили чувство, справедливы? — начал ее выведывать Бегушев.

Домна Осиповна отрицательно покачала головой.

— Не думаю! — проговорила она. — По крайней мере Лиза, рассказывая мне об объяснении в любви Тюменева, смеялась над ним.

— Однако он лгуном никогда не был и если пишет, что ему дали любовь, так его, конечно, уверяли в этом.

— Будешь уверять во всем, как нужда заставит, — сказала невеселым голосом Домна Осиповна. — Мы, женщины, такие несчастные существа, что нам ничего не позволяют делать, и, если мы хлопочем немножко сами о себе, нас называют прозаичными, бессердечными, а если очень понадеемся на мужчин, нами тяготятся!

Бегушев понял, что в этих словах и ему поставлена была шпилька, но прямо на нее он ничего не возразил, видя, что Домна Осиповна и без того была чем-то расстроена, и только, улыбаясь, заметил ей, что она сама очень еще недавно говорила, что ей понятно, почему мужчины не уважают женщин.

— Да, дрянных женщин!.. Но не все же они такие!.. — возразила она и затем, без всякой паузы, объявила, что муж ее вернулся из Сибири.

Лицо Бегушева мгновенно омрачилось.

— Когда? — спросил он глухим голосом.

— Третьего дня! — отвечала Домна Осиповна.

— Что же, дед простил его? — продолжал Бегушев.

— Дед умер!

— И господин Олухов поэтому сделался наследником пяти миллионов?

— Не знаю, собственно пяти ли миллионов, но состояние огромное, хоть и в делах все.

— По которым хлопотать вам придется?

— Конечно, и мне будут хлопоты.

Далее Бегушев не расспрашивал и перенес разговор на другое.

— А с своей привязанностью господин Олухов помирился?

— Нет, кажется!

— И она не живет больше в вашем доме?

— Давно!.. Я тогда же через полицию почти просила ее удалиться!..

И об этом Бегушев не стал более расспрашивать.

Вскоре раздался звонок.

— Это муж ваш, конечно? — проговорил Бегушев и взглянул мельком на свою шляпу, как бы затем, чтобы взять ее и убраться восвояси.

— Не думаю!.. Скорей, это доктор; муж уехал к нашему адвокату и не скоро вернется, — отвечала Домна Осиповна.

Приехал в самом деле доктор Перехватов. От потери восьми тысяч в банке «Бескорыстная деятельность» он несколько утратил свежесть своего превосходного румянца.

Войдя в кабинет, Перехватов первоначально поклонился почтительно Бегушеву, а потом отнесся к самой хозяйке.

— Как сегодня ваше здоровье? — говорил он, беря ее за руку и, по обыкновению, щупая пульс. — Сегодня поспокойнее!.. Гораздо поспокойнее!..

— Разве вы были больны? — спросил Бегушев Домну Осиповну.

— Так, не особенно, — отвечала та.

— Какое не особенно, — обличил ее доктор, — я десять лет практикую, а таких истерик не встречал!

— Они у меня часто бывают, — объяснила Домна Осиповна.

— Не верю… — возразил доктор, — если бы они у вас в такой степени часто повторялись, вы давно бы с ума сошли!

— Фантазия какая! С ума сошла! — произнесла Домна Осиповна.

Бегушев внимательно прислушивался к этому разговору. Ему странным казалось, что Домна Осиповна не прислала ему сказать, что она больна. «И отчего с ней могла случиться такая сильная истерика?.. Уж не произошло ли у ней что-нибудь неприятное с мужем?» — пришло ему в голову.

— Когда же вы именно захворали? — спросил он ее.

— Вчера только! — отвечала Домна Осиповна и постаралась весело улыбнуться.

Бегушев не ошибался в своем предположении: у Домны Осиповны действительно была неприятность с мужем! Дело в том, что Олухову его Глаша своей выпивкой, от которой она и дурнела с каждым днем, все более и более делалась противна, а вместе с тем, видя, что Домна Осиповна к нему добра, ласкова, и при этом узнав от людей, что она находится с Бегушевым вовсе не в идеальных отношениях, он начал завидовать тому и мало-помалу снова влюбляться в свою жену. Домна Осиповна, еще до поездки его в Сибирь, видела, что он все как-то ласкался к ней, целовал без всякого повода ее руки; тогда это не смущало ее; она даже была отчасти довольна такого рода его вниманием, рассчитывая через то сохранить на него более сильное влияние.

Возвратясь же из Сибири и сделавшись обладателем пяти миллионов, Олухов, несмотря на ничтожность своего характера, уверовал, однако, в одно: что когда у него денег много, так он может командовать людьми как хочет! Первоначальное и главное его намерение было заставить Домну Осиповну бросить Бегушева, которого Олухов начал считать единственным разрушителем его семейного счастья.

В первый день приезда мужа Домна Осиповна успела только заметить, что он был сверх обыкновения важен и гораздо солиднее, чем прежде, держал себя, чему она и порадовалась; но на другой день Олухов приехал домой к обеду после завтрака в «Славянском Базаре» и был сильно выпивши. Усевшись с прежнею важностью за стол, он прямо объявил Домне Осиповне, что желает с ней жить, как муж с женой.

— Будет уж, — присовокупил Олухов, — довольно подурачились и вы и я.

Слова эти, точно стрелы, пропитанные ядом, пронзили все существо Домны Осиповны. Олухов ей был противен до омерзения.

— Нет, это невозможно… — произнесла она тихо, и перед ней мелькнули пятьсот тысяч, которые Домна Осиповна, впрочем, надеялась получить от мужа и через суд, если бы он не стал их отдавать; а из прочего его состояния ей ничего не надо было, — так, по крайней мере, она думала в настоящую минуту.

Озадаченный ответом жены, Олухов, в свою очередь, побледнел: самодур-дед в нем отчасти жил еще!

— В таком случае я увезу вас с собою в Сибирь: нам там надобно быть у наших дел!.. — проговорил он с дрожащими губами.

— Я не поеду с вами! — возразила ему твердо Домна Осиповна. — У меня есть от вас бумага, по которой я могу жить, где хочу.

— Я бумагу эту уничтожу! — воскликнул Олухов и ударил кулаком по столу.

— А когда вы так, — начала Домна Осиповна (она с своими раздувшимися ноздрями и горящими глазами была в гневе пострашней мужа), — то убирайтесь совсем от меня!.. Дом мой!.. Заплатите мне пятьсот тысяч и ни ногой ко мне!

— Пятисот копеек вы от меня не получите!.. — кричал Олухов и, встав из-за стола, ушел к себе вниз.

После этого разговора с Домной Осиповной и сделался припадок истерики.

Олухов между тем, выспавшись, почувствовал робость в отношении жены, очень хорошо сознавая, что без ее участия в делах ему одному ничего не сделать. Придя к ней вечером, как только с ней кончилась истерика и она, совершенно еще ослабевшая, лежала в постели, он стал просить у ней прощения. На это ему Домна Осиповна сказала:

— Оставь меня совершенно на свободе и слушайся только, что я тебе буду советовать.

Олухов на все согласился и уехал в «Эрмитаж», чтобы хоть там рассеяться после сибирской скуки.

Покорность мужа не очень успокоила Домну Осиповну. Она знала, какие экспромты от него бывают, по прежней своей жизни с ним. Что касается Бегушева, так она и подумать об нем боялась, зная наперед, что с ним бороться ей гораздо будет труднее, чем с мужем… Словом, она находила себя очень похожей на слабый челн, на который со всех сторон напирают волны и которому единственное спасение — скользить как-нибудь посреди этого и не падать духом.

— Муж мне сказывал, — продолжала она занимать своих гостей и обращаясь более к доктору, — что в деле Хмурина открылись уголовные преступления и что будто бы он арестован!

— Об этом в газетах есть!.. — сказал Перехватов. — Хоть бы что-нибудь с этими господами делали!.. — продолжал он с несвойственным ему озлоблением. — Нельзя же им позволять грабить людей, честно добывающих себе копейку и сберегших ее.

В это время вдруг вошел Олухов, а за ним и Грохов.

— Это откуда ты и отчего не звонил?.. — спросила не совсем дружелюбно мужа Домна Осиповна.

— Мы прямо снизу, с моей половины, по черной лестнице прошли, — отвечал ей Олухов тоже довольно сурово и поместился на самое отдаленное кресло. С Бегушевым он почти не поклонился!

— Как это приятно ходить по грязным черным лестницам!.. — сказала Домна Осиповна.

Ей очень не понравилось такое нечаянное появление мужа, которое потом он и повторять, пожалуй, будет!

Грохова она представила Бегушеву и доктору, назвав его: «Адвокат Грохов».

— Он хлопочет и по вашим делам? — спросил ее доктор тихо.

— Да!

Доктор сделал знаменательную мину и неодобрительно качнул головой.

Грохов неуклюже раскланялся. Бегушеву и доктору.

Домна Осиповна пригласила его садиться.

Грохов сел. Выражение лица его и вообще вся посадка его были исполнены самодовольства. Домна Осиповна очень хорошо понимала причину этого самодовольства и заранее предчувствовала, что за дело, которое думала она предложить ему, он страшную цену заломит; но она дала себе слово не очень ему поддаваться.

Начавшийся затем разговор опять перешел на Хмурина.

— Не известно ли вам, как человеку, ближе нас стоящему к судебному ведомству, за что арестован Хмурин? — спросил доктор Грохова.

На лице того появилась насмешливая улыбка.

— Арестовал его еще пока только прокурорский надзор! — проговорил он.

— Но прокурорский надзор, конечно, сделал это на основании каких-нибудь фактов!.. Факты эти вы знаете?

— Знаю! — отвечал, ядовито усмехаясь, Грохов.

— Какие же они? — допрашивал доктор.

— А такие, — продолжал Грохов, — что будто бы найдены в банковском портфеле господина Хмурина векселя с фальшивыми подписями от людей уже умерших, и фальшивыми, заметьте, по мнению только экспертизы, а какова наша экспертиза, это знает все русское общество!.. Далее, прокурорский надзор рассказывает, что существуют подложные накладные от фирмы господина Хмурина, подложные счеты для залога товаров… Спрашивается: стоило ли такому богачу, как Селивестр Кузьмич, заниматься подобным вздором!.. Вот-с вам факты прокурорского надзора!..

На прокурорский надзор Грохов главным образом был сердит за то, что сам его очень побаивался — по случаю своей собственной деятельности.

— Но какой же богач ваш Селивестр Кузьмич, когда он банкротом сделался! — воскликнул доктор. — Разорил целый банк, а с ним и тысячи людей!

— Банкротом он сделался последнее время, и то по политическим причинам, а векселя и накладные гораздо раньше существовали, и наконец… Это невероятно даже… прокурорский надзор дошел до того, что обвиняет господина Хмурина, — как бы вы думали, в чем? В убийстве-с, ни больше ни меньше, как в убийстве одного из своих кредиторов, с которым он случайно пообедал в трактире, и тот вскоре после того помер!.. Значит, господин Хмурин убил его?

— Эта история была вовсе не так! — продолжал горячиться доктор. — Вовсе!.. Я ее слышал подробно: господин Хмурин несколько времени и весьма усердно упрашивал этого кредитора своего отобедать с ним, говоря, что тут он и получит от него расчет… взял для этого обеда самый отдаленный номер… В номере этом некоторые из публики слышали крик и, когда спрашивали половых: «Что такое там?», им отвечали, что купцы одни разгулялись; а после этого кредитор этот, не выходя из трактира, умер, и при нем ни векселя, ни денег не найдено!

На такой рассказ Грохов громко расхохотался.

— Роман-с!.. Роман! — сказал он. — И как это правдоподобно: убить или отравить, что ли там, человека средь белого дня… в трактире… при стечении публики.

— Мне самой это кажется невероятным! — поддержала Грохова и Домна Осиповна. — Впрочем, что мы все говорим о чужих делах; пора нам о своем деле потолковать, — прибавила она, взглянув на Бегушева, который все время сидел, потупя голову.

— Именно-с, лучше о своих делах нам толковать! — согласился с ней Грохов.

Доктор при этом встал.

— До свиданья! — сказал он, протягивая ей руку.

— До свиданья! — проговорила Домна Осиповна, всовывая ему в руку пятирублевку.

Она очень рада была, что доктор уезжает, рассчитывая, что совещание ее с Гроховым и мужем недолго продолжится, что те тоже уедут скоро, и она останется с Бегушевым вдвоем.

— Извините, Александр Иванович, я через минуту вернусь к вам, — отнеслась Домна Осиповна к тому.

Бегушев ни слова ей не ответил и, когда Домна Осиповна, Олухов и Грохов ушли, он стал с понуренной головой и мрачным выражением в лице прислушиваться к довольно оживленному разговору, начавшемуся между ними в соседней комнате.

Грохов говорил:

— Прежде всего-с надобно, чтобы духовная была утверждена, а потом ходатайствовать о вводе во владение!

— Но кто же это сделает?.. Кто?.. — настойчиво спрашивала Домна Осиповна.

— Я-с, если это вам угодно!.. — отвечал Грохов.

— А что же это будет стоить со всеми казенными расходами и с платой вам? — любопытствовала Домна Осиповна.

— Стоить будет порядочно, но, слава богу, найдется потом из чего заплатить!.. — объяснял Грохов.

— Да, но эта неопределенность хуже всего!.. — произнесла Домна Осиповна. — И потом как же и от кого я получу следующие мне собственно пятьсот тысяч?

— В таком случае, — возразил ей Грохов, — возьмите вы доверенность от Михаила Сергеевича и хлопочите сами, тогда не будет для вас никакой неопределенности.

Домна Осиповна видела, что он обиделся, и сочла за лучшее несколько уступить ему.

— Сама хлопотать я не могу, вы это знаете… Хлопотать вы будете, и только возьмите за это к тем двум тысячам, которые я вам должна, еще три, и выйдет пять! — проговорила она.

— А дорога в Сибирь ваша? — спросил Грохов.

— Нет уж, все ваше! — отвечала Домна Осиповна.

— Как это можно: дорога должна быть наша! — произнес еще первое слово Олухов, припомнивший, сколько он сам просадил денег по дороге в Сибирь и оттуда и напиваясь на каждой станции шампанским.

— Вот поди ты и разговаривай с барынями! — сказал, усмехнувшись и мотнув ему головой, Грохов.

— Что ж с барынями?.. Адвокатов нынче много, не первое время… — заметила Домна Осиповна.

— Но много ли добросовестных?.. — спросил Грохов.

— Есть и добросовестные! Извольте: дорога наша… — раскошелилась, наконец, Домна Осиповна.

— Слушаю-с! — произнес не без удовольствия в голосе Грохов.

— Итак, по рукам, значит? — сказала Домна Осиповна.

— Да-с, по рукам!.. — подхватил Грохов, и они в самом деле ударили рука в руку.

После этого Грохов и Олухов стали собираться уезжать… Последнему смертельно хотелось в «Эрмитаж», чтобы там так же рассеяться, как и вчера; но только у него в кармане денег не было ни копейки.

— Дай мне, пожалуйста, рублей двести! — шепнул он жене.

Та с удовольствием подала ему из своего портмоне просимую им сумму и при этом тоже очень тихо сказала ему:

— Вы, пожалуйста, когда возвратитесь, то проходите к себе вниз, я знаю, какие вы явитесь!

— Понимаю я это! — отвечал тот и не замедлил уехать вместе с Гроховым.

Бегушев из всего предыдущего разговора, конечно, слышал только половину, но и того было очень достаточно!

Домна Осиповна возвратилась к нему с лицом добрым, любящим и, по-видимому, совершенно покойным. По ее мнению, что ей было скрывать перед ним?.. То, что она хлопотала по своим делам? Но это очень натурально; а что в отношении его она была совершенно чиста, в этом он не должен был бы сомневаться!

Бегушев, когда она уселась около него, все еще не поднимал головы. Домна Осиповна сама уже взяла и поцеловала его руку, тогда только он взмахнул на нее глазами.

— Ну вот, наконец начинает все понемногу устраиваться, — сказала она. — Через какие-нибудь полгода я уеду с вами надолго… надолго…

— Никогда ты не уедешь со мной надолго!.. — проговорил Бегушев. — Полгода еще ждать! — воскликнул он. — Но как же я эти полгода буду существовать посреди того общества, в которое вы меня поставили?

— В какое я тебя общество поставила? — спросила с удивлением Домна Осиповна.

— А в такое, какое сегодня у вас было!

— Ах, боже мой, ты можешь совсем не видать этого общества; я к тебе буду ездить, а ты ко мне и не заглядывай.

У Бегушева на языке вертелось сказать ей: «А сама ты разве не такая, как окружающее тебя общество?»

— Но как же ты хочешь, чтобы мы устроили жизнь нашу? — спросила его Домна Осиповна.

— Не знаю как!.. — отвечал Бегушев. — Я захочу устроить так, а твои дела потребуют другого!

Домне Осиповне показалось, что Бегушев отбояривается от нее и что она ему надоела; но, взглянув на мученическое выражение лица его, она убедилась, что он любит ее, и глубоко любит!

— Ты сегодня не в духе, и я не в духе; не будем больше об этом говорить; дай, я тебя поцелую!..

И она начала его целовать, но Бегушев сидел, как истукан, и потом, вдруг поднявшись, сказал:

— Прощай!

Домна Осиповна начала было умолять его, чтобы он посидел, но Бегушев, отрицательно мотнув головой, поцеловал ее, и она заметила при этом, что глаза его были полны слез.

Домна Осиповна хотела было проводить его, по обыкновению, до передней, но Бегушев не позволил ей того.

— Не провожайте меня!.. Для чего это? — проговорил он досадливым голосом и быстро ушел.

Домна Осиповна опустилась тогда на свое кресло и, услыхав, что за Бегушевым горничная заперла дверь, она взяла себя за голову и произнесла с рыданием в голосе: «Несчастная, несчастная я женщина, никто меня не понимает!» Ночь Домна Осиповна всю не спала, а на другой день ее ожидала еще новая радость: она получила от Бегушева письмо, в котором он писал ей: «Прощайте, я уезжаю!.. Я ли вас мучил, вы ли меня, — не знаю!.. Но нам вместе жить нельзя! Всякие человеческие отношения между нами должны быть покончены навсегда!» Домна Осиповна затрепетала от ужаса и сейчас же поехала к Бегушеву; но там ее Прокофий не принял и сказал, что барин уехал или в Петербург, или за границу — неизвестно! У Домны Осиповны едва достало силы возвратиться домой, где с ней опять сделалась истерика. Олухов, бывший в это время дома, поспешил послать за Перехватовым, который незамедля приехал и оставался у Домны Осиповны до глубокой ночи; постигший ее на этот раз припадок был еще сильнее прежнего.

Бегушев, когда приезжала к нему Домна Осиповна, был дома и только заранее еще велел всем говорить, что он уехал из Москвы. После ее звонка и когда Прокофий не принял ее, Бегушев усмехнулся, но так усмехаться не дай бог никому! Через неделю он в самом деле уехал за границу.