Неточные совпадения
— А он
в самом
деле очень хорош собой! — проговорила она, с живостью повертывая
свою головку к Янсутскому.
В доме у него было около двадцати комнат, которые Бегушев занимал один-одинехонек с
своими пятью лакеями и толстым поваром Семеном — великим мастером
своего дела, которого переманивали к себе все клубы и не могли переманить: очень Семену покойно и прибыльно было жить у
своего господина. Убранство
в доме Бегушева, хоть и очень богатое, было все старое: более десяти лет он не покупал ни одной вещички из предметов роскоши, уверяя, что на нынешних рынках даже бронзы порядочной нет, а все это крашеная медь.
В тот же
день сводчик и ходатай по разного рода
делам Григорий Мартынович Грохов сидел за письменным столом
в своем грязном и темноватом кабинете, перед окнами которого вплоть до самого неба вытягивалась нештукатуренная, грязная каменная стена; а внизу на улице кричали, стучали и перебранивались беспрестанно едущие и везущие всевозможные товары ломовые извозчики. Это было
в одном из переулков между Варваркой и Ильинкой.
Несмотря на
свое адвокатское звание, Грохов редко являлся
в суд, особенно новый; но вместе с тем, по общим слухам, вел
дела крупные между купечеством и решал их больше сам, силою
своего характера: возьмет, например, какое ни на есть
дело, поедет сначала к противнику
своему и напугает того; а если тот очень упрется, так Грохов пугнет клиента
своего; затем возьмет с обоих деньги и помирит их.
При такого рода значительной деятельности у Грохова была одна проруха: будучи человеком одиноким, он впадал иногда
в загулы; ну, тогда и
дела запускал, и деньжищев черт знает сколько просаживал, и крепкое здоровье
свое отчасти колебал, да вдобавок еще страху какого-то дурацкого себе наживал недели на две.
Грохов сделал над собою усилие, чтобы вспомнить, кто такая это была г-жа Олухова, что за
дело у ней, и — странное явление: один только вчерашний вечер и ночь были закрыты для Григория Мартыныча непроницаемой завесой, но все прошедшее было совершенно ясно
в его уме, так что он, встав, сейчас же нашел
в шкафу бумаги с заголовком: «
Дело г. г. Олуховых» и положил их на стол, отпер потом
свою конторку и, вынув из нее толстый пакет с надписью: «Деньги г-жи Олуховой», положил и этот пакет на стол; затем поправил несколько перед зеркалом прическу
свою и, пожевав, чтоб не так сильно пахнуть водкой, жженого кофе, нарочно для того
в кармане носимого, опустился на
свой деревянный стул и, обратясь к письмоводителю, разрешил ему принять приехавшую госпожу.
Положение графа было очень нехорошее: если бы изобретенное им предприятие было утверждено, то он все-таки несколько надеялся втянуть Янсутского
в новую аферу и таким образом, заинтересовав его
в двух больших
делах, имел некоторое нравственное право занимать у него деньги, что было необходимо для графа, так как
своих доходов он ниоткуда не получал никаких и
в настоящее время, например, у него было
в кармане всего только три целковых; а ему сегодняшним вечером нужно было приготовить по крайней мере рублей сто для одной
своей любовишки: несмотря на
свои 60 лет, граф сильно еще занимался всякого рода любовишками.
Петр Евстигнеевич Янсутский
в день именин
своих, часов еще
в десять утра, приехал
в один из очень дорогих отелей и объявил там, что он человекам восьми желает дать обед; потом, заказав самый обед, выбрал для него лучшее отделение отеля и распорядился, чтобы тут сейчас же начали накрывать на стол.
В самый
день обеда Домна Осиповна с двенадцати часов затворилась
в своей уборной и стала себе «делать лицо».
— Je comprends, mon cher! [Я понимаю, дорогой мой! (франц.).] — отвечал он тоже негромко и вместе с тем продолжая есть, а потом, накушавшись, строго приказал лакею пять разоренных тарелок переменить на новые; накануне Хвостикову удалось только
в целый
день три раза пить кофе: ни на обед, ни на ужин он не попал ни к одному из
своих знакомых!
Читаю я далее-с: один там из моих подрядчиков, мужичонко глупый, выругал, что ли, повариху
свою, которая про артель ему стряпала и говядины у него украла, не всю сварила, — повариха
в обиду вошла и к мировому его, и господин мировой судья приговаривает мужика на десять
дней в тюрьму.
Утро обыкновенно Домна Осиповна проводила, тщательно скрывая это от Бегушева,
в беседе с
своим мужем, расспрашивая того о всех
делах его, даже об его возлюбленной, и по поводу взбалмошного характера последней давала ему разные благоразумные советы…
Желание это
в самом
деле было очень ему неприятно; по
своему замечательному бескорыстию Тюменев был известен всему Петербургу: он даже наград денежных никогда от правительства не брал.
В то время как Бегушев страдал от каких-то чисто вымышленных, по мнению Домны Осиповны, страданий, на нее сыпались
дела самого серьезного свойства, вызывающие на серьезные беспокойства: мужу она, несмотря на запрещение Бегушева, все-таки написала довольно подробно о поведении его возлюбленной, потому что Глаша действительно последнее время допивалась почти до чертиков; любовников у нее был уж не один, а скольким только угодно было: натура чухонско-петербургской кокотки
в ней проснулась во всей
своей прелести!!
Приехал
в самом
деле доктор Перехватов. От потери восьми тысяч
в банке «Бескорыстная деятельность» он несколько утратил свежесть
своего превосходного румянца.
Дело в том, что Олухову его Глаша
своей выпивкой, от которой она и дурнела с каждым
днем, все более и более делалась противна, а вместе с тем, видя, что Домна Осиповна к нему добра, ласкова, и при этом узнав от людей, что она находится с Бегушевым вовсе не
в идеальных отношениях, он начал завидовать тому и мало-помалу снова влюбляться
в свою жену.
— Муж мне сказывал, — продолжала она занимать
своих гостей и обращаясь более к доктору, — что
в деле Хмурина открылись уголовные преступления и что будто бы он арестован!
Домна Осиповна возвратилась к нему с лицом добрым, любящим и, по-видимому, совершенно покойным. По ее мнению, что ей было скрывать перед ним?.. То, что она хлопотала по
своим делам? Но это очень натурально; а что
в отношении его она была совершенно чиста,
в этом он не должен был бы сомневаться!
Домна Осиповна опустилась тогда на
свое кресло и, услыхав, что за Бегушевым горничная заперла дверь, она взяла себя за голову и произнесла с рыданием
в голосе: «Несчастная, несчастная я женщина, никто меня не понимает!» Ночь Домна Осиповна всю не спала, а на другой
день ее ожидала еще новая радость: она получила от Бегушева письмо,
в котором он писал ей: «Прощайте, я уезжаю!..
Когда начался суд по
делу Хмурина, граф, выпросив позволение у Тюменева переехать
в город на его квартиру, являлся на каждое заседание, а потом забегал к Бегушеву
в гостиницу и питался у него. По самой пустоте
своей, Хвостиков не был злой человек, но и он
в неистовство приходил, рассказывая Бегушеву, как Янсутский и Офонькин вывертывались у следователя на судебном следствии.
Ему
в самом
деле прискучили, особенно
в последнюю поездку за границу, отели — с их табльдотами, кельнерами! Ему даже начинала улыбаться мысль, как он войдет
в свой московский прохладный дом, как его встретит глупый Прокофий и как повар его, вместо фабрикованного трактирного обеда, изготовит ему что-нибудь пооригинальнее, — хоть при этом он не мог не подумать: «А что же сверх того ему делать
в Москве?» — «То же, что и везде: страдать!» — отвечал себе Бегушев.
Тюменев, отобедав, вскоре собрался ехать на дачу: должно быть, его там что-то такое очень беспокоило. При прощании он взял с Бегушева честное слово завтра приехать к нему
в Петергоф на целый
день. Бегушев обещал. Когда граф Хвостиков, уезжавший тоже с Тюменевым вместе, садясь
в коляску, пошатнулся немного — благодаря выпитому шампанскому, то Тюменев при этом толкнул еще его ногой: злясь на дочь, он вымещал
свой гнев и на отце.
Утро на другой
день оказалось довольно свежее и сероватое. Бегушев для
своей поездки
в Петергоф велел себе привести парную коляску: он решил ехать по шоссе, а не по железной дороге, которая ему не менее отелей надоела;
в продолжение
своей жизни он проехал по ним десятки тысяч верст, и с тех пор, как они вошли
в общее употребление, для него вся прелесть путешествия пропала. «Так птиц только можно возить, а не людей!» — говорил он почти каждый раз, входя
в узенькое отделение вагона.
—
В таком случае вот видите что, — произнесла Татьяна Васильевна, энергически повертываясь лицом к Бегушеву на
своем длинном кресле, на котором она до того полулежала, вся обернутая пледами, и при этом ее повороте от нее распространился запах камфары на весь вагон. — Поедемте вместе со мной на будущее лето по этой ненавистной мне Европе: я вас введу во все спиритические общества, и вы, может быть,
в самом
деле уверуете!..
Минодора объяснила Бегушеву, что Аделаида Ивановна приехала
в Москву по
делам своим.
Из слов Минодоры Бегушев понял, что у сестры очень тонко, и ему пришло
в голову взять к себе Аделаиду Ивановну и поселить ее
в своем московском доме до конца
дней.
— Кутит!.. Безобразничает!.. Этот ходатай по их
делам, Грохов, опять свел его с прежнею привязанностью! Они все втроем пьянствуют; у Олухова два раза была белая горячка… Я по нескольку
дней держал его
в сумасшедшей рубашке! Можете вообразить себе положение Домны Осиповны: она только было поустроила
свою семейную жизнь, как вдруг пошло хуже, чем когда-либо было. Я просто советую ей уехать за границу, как и сделала она это прежде.
Все эти слова доктора Бегушев хорошо запомнил и вместе с тем, по
своей подозрительности, подумал, что зачем Перехватов, ухаживая, как говорят, за Домной Осиповной, отправляет ее за границу? Он, может быть, как некогда сделать и сам Бегушев хотел, предполагает увезти ее от мужа. Перехватов
в самом
деле желал удалить Домну Осиповну, но только не от мужа, а от начавшего за ней ухаживать Янсутского.
Долгов
в каждый момент
своей жизни был увлечен чем-нибудь возвышенным: видел ли он, как это было с ним
в молодости, искусную танцовщицу на сцене, — он всюду кричал, что это не женщина, а оживленная статуя греческая; прочитывал ли какую-нибудь книгу, пришедшуюся ему по вкусу, — он
дни и ночи бредил ею и даже прибавлял к ней
свое, чего там вовсе и не было; захватывал ли во Франции власть Людовик-Наполеон, — Долгов приходил
в отчаяние и говорил, что это узурпатор, интригант; решался ли у нас крестьянский вопрос, — Долгов ожидал обновления всей русской жизни.
— Подите вы с вашими еврейками! Особенно они хороши у нас
в Виленской, Ковенской губернии: один вид их так — брр!.. (Этим сотрясением губ
своих Янсутский хотел выразить чувство омерзения.) У нашей же русачки глаза с поволокою, ресницы длинные! — говорил он, опять-таки взглядывая на Домну Осиповну, у которой
в самом
деле были ресницы длинные, глаза с поволокой. — Румянец… — натуральный, вероятно, он предполагал сказать, но остановился.
Бегушев решился допечь князя до последней степени и посадить его, если это нужно будет, даже
в тюрьму. Хлопотать по этому
делу он предположил сам, рассуждая, что помогать ему истинно несчастным вряд ли удастся; по крайней мере он будет наказывать негодяев, — и это тоже
в своем роде доброе
дело.
Бегушев еще более обозлился, непременно ожидая, что Долгов и к нему придет, что
в самом
деле через час какой-нибудь и случилось. Первый вступил
в диванную
своей сутуловатой и расшатанной походкой Долгов, а за ним и граф Хвостиков.
«С первого же слова и солгал!» — подумала Домна Осиповна, потупляясь. Она от многих слышала, что Янсутский, напротив, сильно расстроился
в делах своих.
—
Дело не
в состоянии, — возразил доктор, — но вы забываете, что я служитель и жрец науки, что практикой
своей я приношу пользу человечеству; неужели я мое знание и мою опытность должен зарыть
в землю и сделаться тунеядцем?.. Такой ценой нельзя никаких благ мира купить!
«На чем же, говорю, он мог прогореть?» — «У него, говорит, более половины состояния
в делах Хмурина лопнуло, а потом он и
свое большое колесо не на чистые деньги вел… всему почесть Сибирю должен: мелким капиталистам — кому тысячу, кому три, кому десять!» — «Вы, говорю, тоже кредитор его?» — «Да-с, говорит, и нам бы очень желалось эти маленькие взыскания наши продать кому-нибудь
в одни руки».
Потолковав еще некоторое время с
своим помощником, Грохов, наконец, отпустил его и сам снова предался размышлениям: практическая его предусмотрительность и опытность ясно ему говорили, что
в этом огромном и запутанном
деле много бы, как
в мутной воде рыбы, можно было наловить денег: скупить, как справедливо говорит Янсутский, по дешевой цене некоторую часть векселей, схлопотать конкурс; самому сесть
в председатели… назначить себе содержания тысяч двадцать пять… подобрать согласненьких кураторов, а там — отдачи фабрик
в аренды, хозяйственная продажа отдельных имений, словом, золотой бы дождь можно было устроить себе
в карман; но вместе с этими соображениями Грохов вспомнил о
своих недугах и подумал, что ему, может быть, скоро ничего не надобно будет на земле и что на гроб да на саван немного потребуется!
Мерова
в самом
деле очень понравилась Аделаиде Ивановне
своей наружностью.
Домна Осиповна точно что через разных влиятельных лиц много пережертвовала, надеясь
в них найти помощь по
своим делам. Но помощи этой она до сих пор не ощущала, что ее очень сердило и огорчало.
Домна Осиповна
в последних словах
своих сказала неправду: она очень боялась угрожающего ей
дела, тем более, что Янсутский всюду рассказывал, что предполагаемый им процесс он поведет вдвоем с Гроховым.
Домну Осиповну привели, наконец,
в комнату приятельницы; гостья и хозяйка сначала обнялись, расцеловались и потом обе расплакались: кто из них несчастнее был
в эти минуты — нищая ли Мерова, истерзанная болезнью, или Домна Осиповна, с каждым
днем все более и более теряющая перья из
своего величия, — сказать трудно; еще за год перед тем Домна Осиповна полагала, что она после долгой борьбы вступила
в сад, исполненный одних только цветов радости, а ей пришлось наскочить на тернии, более колючие, чем когда-либо случалось проходить.
Домна Осиповна начала было рассказывать
свое дело; но у ней все перепуталось
в голове.
Она увела его
в гостиную и снова начала ему рассказывать
свое дело; но
в словах ее очень мало было связного, а затем она принялась ему показывать множество бумаг, определяющих ее права.
На другой
день Траховы уехали
в Петербург, куда граф Хвостиков и Долгов написали Татьяне Васильевне письма,
в которых каждый из них, описывая
свое страшное денежное положение, просил ее дать им места.
Один из раненых генералов, возвратившийся с Кавказа и лично знавший Бегушева, рассказывал потом Трахову, что Александр Иванович солдат и офицеров
своего отряда осыпал деньгами, а сам
в каждом маленьком
деле обнаруживал какую-то тигровую злость, но для себя, как все это видели, явно искал смерти!