Неточные совпадения
Дело произошло таким образом: двадцать два года назад помещик Версилов (это-то и есть мой отец), двадцати пяти лет, посетил
свое имение
в Тульской губернии.
— Ввиду того, что Крафт сделал серьезные изучения, вывел выводы на основании физиологии, которые признает математическими, и убил, может быть, года два на
свою идею (которую я бы принял преспокойно a priori), ввиду этого, то есть ввиду тревог и серьезности Крафта, это
дело представляется
в виде феномена.
Крафт прежде где-то служил, а вместе с тем и помогал покойному Андроникову (за вознаграждение от него)
в ведении иных частных
дел, которыми тот постоянно занимался сверх
своей службы.
Оно доказывало лишь то, думал я тогда, что я не
в силах устоять даже и пред глупейшими приманками, тогда как сам же сказал сейчас Крафту, что у меня есть «
свое место», есть
свое дело и что если б у меня было три жизни, то и тогда бы мне было их мало.
Потом Версилов вступил
в мировые посредники первого призыва и, говорят, прекрасно исполнял
свое дело; но вскоре кинул его и
в Петербурге стал заниматься ведением разных частных гражданских исков.
Но, взамен того, мне известно как пять моих пальцев, что все эти биржи и банкирства я узнаю и изучу
в свое время, как никто другой, и что наука эта явится совершенно просто, потому только, что до этого дойдет
дело.
Есть и обратный закон для идей: идеи пошлые, скорые — понимаются необыкновенно быстро, и непременно толпой, непременно всей улицей; мало того, считаются величайшими и гениальнейшими, но — лишь
в день своего появления.
— Конечно, вы знаете мою мысль, Андрей Петрович, они бы прекратили иск, если б вы предложили
поделить пополам
в самом начале; теперь, конечно, поздно. Впрочем, не смею судить… Я ведь потому, что покойник, наверно, не обошел бы их
в своем завещании.
Татьяна Павловна на вопросы мои даже и не отвечала: «Нечего тебе, а вот послезавтра отвезу тебя
в пансион; приготовься, тетради
свои возьми, книжки приведи
в порядок, да приучайся сам
в сундучке укладывать, не белоручкой расти вам, сударь», да то-то, да это-то, уж барабанили же вы мне, Татьяна Павловна,
в эти три
дня!
Не знаю почему, но раннее деловое петербургское утро, несмотря на чрезвычайно скверный
свой вид, мне всегда нравится, и весь этот спешащий по
своим делам, эгоистический и всегда задумчивый люд имеет для меня,
в восьмом часу утра, нечто особенно привлекательное.
Должно быть, я попал
в такой молчальный
день, потому что она даже на вопрос мой: «Дома ли барыня?» — который я положительно помню, что задал ей, — не ответила и молча прошла
в свою кухню.
— Я тут ни при чем, — поспешил я отмахнуться и стал
в сторонке, — я встретил эту особу лишь у ворот; она вас разыскивала, и никто не мог ей указать. Я же по
своему собственному
делу, которое буду иметь удовольствие объяснить после них…
Этот предсмертный дневник
свой он затеял еще третьего
дня, только что воротился
в Петербург, еще до визита к Дергачеву; после же моего ухода вписывал
в него каждые четверть часа; самые же последние три-четыре заметки записывал
в каждые пять минут.
— О, конечно жалко, и это совсем другое
дело; но во всяком случае сам Крафт изобразил смерть
свою в виде логического вывода.
Князь Сережа (то есть князь Сергей Петрович, так и буду его называть) привез меня
в щегольской пролетке на
свою квартиру, и первым
делом я удивился великолепию его квартиры.
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы идем такие веселые, а ее душа где-нибудь теперь летит во мраке,
в каком-нибудь бездонном мраке, согрешившая, и с
своей обидой… Аркадий, кто
в ее грехе виноват? Ах, как это страшно! Думаешь ли ты когда об этом мраке? Ах, как я боюсь смерти, и как это грешно! Не люблю я темноты, то ли
дело такое солнце! Мама говорит, что грешно бояться… Аркадий, знаешь ли ты хорошо маму?
Тут какая-то ошибка
в словах с самого начала, и «любовь к человечеству» надо понимать лишь к тому человечеству, которое ты же сам и создал
в душе
своей (другими словами, себя самого создал и к себе самому любовь) и которого, поэтому, никогда и не будет на самом
деле.
— Да неужто ты
в самом
деле что-нибудь хотел сморозить? — загадочно воскликнула она, с глубочайшим удивлением смотря на меня, но, не дождавшись моего ответа, тоже побежала к ним. Версилов с неприязненным, почти злобным видом встал из-за стола и взял
в углу
свою шляпу.
Было уже восемь часов; я бы давно пошел, но все поджидал Версилова: хотелось ему многое выразить, и сердце у меня горело. Но Версилов не приходил и не пришел. К маме и к Лизе мне показываться пока нельзя было, да и Версилова, чувствовалось мне, наверно весь
день там не было. Я пошел пешком, и мне уже на пути пришло
в голову заглянуть во вчерашний трактир на канаве. Как раз Версилов сидел на вчерашнем
своем месте.
— Понимаю. Они совсем и не грозят донести; они говорят только: «Мы, конечно, не донесем, но,
в случае если
дело откроется, то…» вот что они говорят, и все; но я думаю, что этого довольно!
Дело не
в том: что бы там ни вышло и хотя бы эти записки были у меня теперь же
в кармане, но быть солидарным с этими мошенниками, быть их товарищем вечно, вечно! Лгать России, лгать детям, лгать Лизе, лгать
своей совести!..
Объясню заранее: отослав вчера такое письмо к Катерине Николаевне и действительно (один только Бог знает зачем) послав копию с него барону Бьорингу, он, естественно, сегодня же,
в течение
дня, должен был ожидать и известных «последствий»
своего поступка, а потому и принял
своего рода меры: с утра еще он перевел маму и Лизу (которая, как я узнал потом, воротившись еще утром, расхворалась и лежала
в постели) наверх, «
в гроб», а комнаты, и особенно наша «гостиная», были усиленно прибраны и выметены.
— Понимаю, слышал. Вы даже не просите извинения, а продолжаете лишь настаивать, что «готовы отвечать чем и как угодно». Но это слишком будет дешево. А потому я уже теперь нахожу себя вправе,
в видах оборота, который вы упорно хотите придать объяснению, высказать вам с
своей стороны все уже без стеснения, то есть: я пришел к заключению, что барону Бьорингу никаким образом нельзя иметь с вами
дела… на равных основаниях.
Из отрывков их разговора и из всего их вида я заключил, что у Лизы накопилось страшно много хлопот и что она даже часто дома не бывает из-за
своих дел: уже
в одной этой идее о возможности «
своих дел» как бы заключалось для меня нечто обидное; впрочем, все это были лишь больные, чисто физиологические ощущения, которые не стоит описывать.
И пусть не смеются над жалким подростком за то, что он суется с
своими нравоучениями
в брачное
дело,
в котором ни строчки не понимает.
Старец же должен быть доволен во всякое время, а умирать должен
в полном цвете ума
своего, блаженно и благолепно, насытившись
днями, воздыхая на последний час
свой и радуясь, отходя, как колос к снопу, и восполнивши тайну
свою.
— Вы все говорите «тайну»; что такое «восполнивши тайну
свою»? — спросил я и оглянулся на дверь. Я рад был, что мы одни и что кругом стояла невозмутимая тишина. Солнце ярко светило
в окно перед закатом. Он говорил несколько высокопарно и неточно, но очень искренно и с каким-то сильным возбуждением, точно и
в самом
деле был так рад моему приходу. Но я заметил
в нем несомненно лихорадочное состояние, и даже сильное. Я тоже был больной, тоже
в лихорадке, с той минуты, как вошел к нему.
Дело в высшей степени пустое; я упоминал уже о том, что злобная чухонка иногда, озлясь, молчала даже по неделям, не отвечая ни слова
своей барыне на ее вопросы; упоминал тоже и о слабости к ней Татьяны Павловны, все от нее переносившей и ни за что не хотевшей прогнать ее раз навсегда.
Ныне не
в редкость, что и самый богатый и знатный к числу
дней своих равнодушен, и сам уж не знает, какую забаву выдумать; тогда же
дни и часы твои умножатся как бы
в тысячу раз, ибо ни единой минутки потерять не захочешь, а каждую
в веселии сердца ощутишь.
Дворовые и слуги чрезвычайно много
разделяли интересов частной, духовной и умственной жизни
своих господ
в былое время.
Стали они жить с самого первого
дня в великом и нелицемерном согласии, опасно соблюдая
свое супружество, и как единая душа
в двух телесах.
Это было как раз
в тот
день; Лиза
в негодовании встала с места, чтоб уйти, но что же сделал и чем кончил этот разумный человек? — с самым благородным видом, и даже с чувством, предложил ей
свою руку. Лиза тут же назвала его прямо
в глаза дураком и вышла.
Я прямо пришел
в тюрьму князя. Я уже три
дня как имел от Татьяны Павловны письмецо к смотрителю, и тот принял меня прекрасно. Не знаю, хороший ли он человек, и это, я думаю, лишнее; но свидание мое с князем он допустил и устроил
в своей комнате, любезно уступив ее нам. Комната была как комната — обыкновенная комната на казенной квартире у чиновника известной руки, — это тоже, я думаю, лишнее описывать. Таким образом, с князем мы остались одни.
Младший, несмотря на то что она презрительно и брезгливо от него отмахивалась, как бы
в самом
деле боясь об него запачкаться (чего я никак не понимал, потому что он был такой хорошенький и оказался так хорошо одет, когда сбросил шубу), — младший настойчиво стал просить ее повязать
своему длинному другу галстух, а предварительно повязать ему чистые воротнички из Ламбертовых.
Им еще долго суждено драться, потому что они — еще слишком немцы и слишком французы и не кончили
свое дело еще
в этих ролях.
А осчастливить непременно и чем-нибудь хоть одно существо
в своей жизни, но только практически, то есть
в самом
деле, я бы поставил заповедью для всякого развитого человека; подобно тому, как я поставил бы
в закон или
в повинность каждому мужику посадить хоть одно дерево
в своей жизни ввиду обезлесения России; впрочем, одного-то дерева мало будет, можно бы приказать сажать и каждый год по дереву.
Было, я думаю, около половины одиннадцатого, когда я, возбужденный и, сколько помню, как-то странно рассеянный, но с окончательным решением
в сердце, добрел до
своей квартиры. Я не торопился, я знал уже, как поступлю. И вдруг, едва только я вступил
в наш коридор, как точас же понял, что стряслась новая беда и произошло необыкновенное усложнение
дела: старый князь, только что привезенный из Царского Села, находился
в нашей квартире, а при нем была Анна Андреевна!
— Mon ami! Mon enfant! — воскликнул он вдруг, складывая перед собою руки и уже вполне не скрывая
своего испуга, — если у тебя
в самом
деле что-то есть… документы… одним словом — если у тебя есть что мне сказать, то не говори; ради Бога, ничего не говори; лучше не говори совсем… как можно дольше не говори…
Но так как
дело было на улице, а не
в квартире, и так как я кричал, бранился и дрался, как пьяный, и так как Бьоринг был
в своем мундире, то городовой и взял меня.
Но вот что, однако же, мне известно как достовернейший факт: за несколько лишь
дней до смерти старик, призвав дочь и друзей
своих, Пелищева и князя
В—го, велел Катерине Николаевне,
в возможном случае близкой кончины его, непременно выделить из этого капитала Анне Андреевне шестьдесят тысяч рублей.
Он отправился теперь
в — ю губернию, а отчим его, Стебельков, и доселе продолжает сидеть
в тюрьме по
своему делу, которое, как я слышал, чем далее, тем более разрастается и усложняется.